Герман Мелвилл - Белый Бушлат
Шли месяцы, а о Джеке не было ни слуху, ни духу, пока наконец фрегат в одном из портов не стал на якорь неподалеку от перуанского военного шлюпа.
Щегольски одетый в перуанскую форму, упругой походкой прохаживался по шканцам перуанского корабля высокий, сразу бросающийся в глаза офицер с длинной бородой. Он руководил салютом, которым в подобных случаях обмениваются суда различных наций.
При виде нашего командира изящный офицер самым учтивым образом приложил руку к расшитому золотом головному убору, но американец, ответив на приветствие, не слишком учтиво направил на него подзорную трубу.
— Господи! — воскликнул наконец командир «Неверсинка», — да это он — переменить походки он не смог, да и борода его. Я бы его и в Кохинхине узнал. Команду на первый катер! Лейтенант Блинк, отправляйтесь на этот военный шлюп и доставьте мне вон того офицера.
Команда была в ужасе. Как? Когда между Штатами и Перу были самые дружественные отношения, посылать вооруженный отряд на перуанский военный шлюп, чтобы среди бела дня похитить одного из офицеров? Чудовищное нарушение международного права! Что на это сказал бы Ваттель [43]?
Но ничего не поделаешь, приказу командира приходится подчиниться. Итак, катер отваливает с командой, вооруженной до зубов. У лейтенанта тайные инструкции. Сопровождающие его кадеты серьезным своим видом хотят показать будто что-то знают, хотя, по правде говоря, никто из них не мог бы сказать, что их ожидает.
Добравшись до военного шлюпа, лейтенант был принят с обычными почестями, но к этому времени высокий бородатый офицер уже исчез со шканцев. Лейтенант выразил желание увидеть перуанского командира, и его провели в салон, где он объявил последнему, что на его судне находится лицо, числящееся за кораблем США «Неверсинком», и что он имеет приказание незамедлительно вернуть его по принадлежности.
Иностранный командир от удивления и негодования принялся крутить усы и намекнул на то, что неплохо было бы пробить боевую тревогу и проучить этих янки за их неслыханную наглость.
Но, положив руку в белой перчатке на стол и поиграв темляком, лейтенант с вежливой непреклонностью повторил свое требование. Наконец, когда все обстоятельства были полностью выяснены и лицо, о котором шла речь, в точности описано вплоть до родимого пятна на щеке, командиру не осталось ничего, как уступить.
Итак блистательный бородатый офицер, который столь изящно снимал шляпу перед нашим командиром, но исчез при появлении лейтенанта, был вызван в салон к своему начальнику, который обратился к нему со следующей речью:
— Дон Джон, этот джентльмен утверждает, что вы по праву принадлежите фрегату «Неверсинк». Это верно?
— Так точно, дон Серено, — ответил Джек Чейс, гордо складывая на груди рукава с расшитыми отворотами, — а поскольку сопротивляться фрегату бесполезно, я подчиняюсь. Лейтенант Блинк, я готов. Прощайте, дон Серено, и да будет вам заступницей Madre de Dios[44]. Вы были мне благороднейшим другом и начальником. Надеюсь, вам еще удастся отлупить ваших презренных противников.
С этими словами он повернулся и, сойдя в катер, был доставлен на фрегат. Там он направился на шканцы прямо к капитану Кларету.
— К вашим услугам, блистательный дон, — произнес капитан, преувеличенно вежливо приподнимая шляпу и глядя на Джека с живейшим неудовольствием.
— Искренне преданный и от души раскаивающийся старшина грот-марса, сэр, при всей уничиженности своего сокрушения все же гордый тем, что может назвать капитана Кларета своим командиром, — ответил Джек, согнувшись в роскошном поклоне и с трагическим выражением швыряя перуанский клинок за борт.
— Немедленно восстановите его в прежней должности, — крикнул капитан Кларет — и приступайте к исполнению ваших обязанностей, сударь, да поживей. Будете хорошо служить до конца кампании, и о том, что вы сбежали, больше речи не будет.
Так Джек отправился восвояси сквозь толпу восхищенных матросов, которые приветствовали его поразительно отросшую каштановую бороду отменными ругательствами, разделили между собой его мундир и шляпу и торжественно пронесли его на плечах по гон-деку.
VI
Офицеры, унтер-офицеры и мелкая сошка военного корабля; где они живут; как живут; их общественное положение на корабле и что это за господа
Быть может, поскольку кое-что о различных подразделениях корабельной команды уже было сказано, уместно будет коснуться теперь и офицеров, объяснив, кто они такие и каковы их обязанности.
Да будет известно, что судно наше было флагманским и на грот-мачте у нас развевался брейд-вымпел в знак того, что на борту находится коммодор — офицер самого высокого ранга, признанного в американском флоте. Брейд-вымпел не следует смешивать с просто вымпелом — длинной, сужающейся к концу змеевидной полоской флагдука, поднимаемой всеми военными кораблями.
Некое смутное сознание республиканских приличий побудило американцев считать, что им не к лицу иметь высокие морские чины, а посему до сей поры в Америке не было адмиралов, хотя без них ей будет не обойтись, если количество ее судов увеличится. Это безусловно произойдет, когда ей придется владеть большим флотом; тогда ничего не останется, как перенять кое-что у англичан и ввести чина три или четыре выше коммодорского, а именно: полных адмиралов, вице-адмиралов и контр-адмиралов с белым, синим и красным брейд-вымпелами, отвечающими соответственно кордебаталии, авангарду и арьергарду. Адмиралы приравнены по чину к генералам, генерал-лейтенантам и генерал-майорам, точно так же как коммодор может быть приравнен к бригадиру. Из этого следует, что тот же самый предрассудок, который мешает американскому правительству ввести адмиральское звание, должен был бы воспрепятствовать ему иметь сухопутные чины выше бригадирского.
Американский коммодор, так же как и английский коммодор или французский chef d'escadre[45], всего-навсего капитан 1-го ранга, временно командующий небольшим соединением судов, отряженных куда-либо с той или иной целью. Иного постоянного ранга, признанного правительством, кроме ранга капитана, у нас нет. Хотя обычай и учтивость требуют величать коммодором всякого, кто когда-либо носил это звание.
Наш коммодор был отважный старый вояка, служивший лейтенантом еще в последнюю войну с Англией; во время действий канонерок на озерах под Новым Орлеаном, непосредственно предшествовавших большим сражениям на суше, он был ранен крупной ружейной пулей в плечо и с тех пор так и носит в себе этот кусочек металла.
Часто, вглядываясь в почтенного старого воина, согбенного глаголем от ранения, я размышлял о том, как должно быть дико и неприятно ощущать в своем плече залежи свинца, хотя, впрочем, изрядная часть цивилизованного человечества превращает свои рты в Голконды [46].
Из-за этого ранения нашему коммодору была положена прибавка к жалованию для содержания слуги. Многого рассказать о коммодоре лично я не в состоянии, поскольку он не искал общения со мной и не давал повода с ним сблизиться.
Но хотя я ничего не могу сказать о нем как о человеке, приведу кое-какие черты, характеризующие его как флагмана. Во-первых, у меня имеются сильнейшие подозрения, что он страдал немотой, ибо в моем присутствии почти всегда хранил молчание. Самое замечательное, что не только сам он казался немым, но уже одно присутствие его обладало таинственной способностью на некоторое время нагонять немоту и на других. Появление его на шканцах, казалось, поражало всех офицеров судорожным сжатием челюстей.
Другим замечательным обстоятельством было то, что все избегали его. Стоило находившимся на наветренной стороне юта офицерам увидеть блеск его эполет, как все они неизменно отступали на подветренную, оставляя коммодора в одиночестве. Может быть, он отличался дурным глазом, а может, то был сам Вечный жид [47], обреченный странствовать по морям. Истинной причиной, впрочем, по всей вероятности, было то, что, подобно всем высшим должностным лицам, он считал необходимым прилагать все усилия, чтобы поддержать свое достоинство, — одно из самых хлопотливых на свете занятий и требующих от человека величайшего самоотречения. Эта вечная настороженность и постоянная забота как бы не уронить себя в чужих глазах, необходимые для поддержания коммодорского достоинства, с чрезвычайной убедительностью показывают, что, кроме обычного человеческого достоинства, коммодоры, как правило, никаким истинным достоинством не обладают. Правда, коронованным особам, генералиссимусам, генерал-адмиралам и коммодорам весьма рекомендуется держаться прямо и остерегаться прострелов, но, с другой стороны, не менее очевидно, что все это высокомерие напускное, что оно в высшей степени тягостно для этих лиц и не может не казаться смешным просвещенному поколению.
