Уолт Уитман - Избранные стихотворения и проза
Увидя, что в Уолте Уитмане его интересует лишь то, что перекликается с его собственным творчеством, я стал переводить ему, главным образом, такие стихи:
Сусальное солнце! проваливай! не нуждаюсь в твоей
тёпленькой ласке.
Ты лишь верхи озаряешь, а я добираюсь до самых глубин.
Или:
Эй ты, импотент с развинченными коленями!
Открой свою замотанную тряпками глотку, я вдую в тебя песок!
Эти «маяковские» строки вызвали его одобрение, хотя он и прибавил при этом, что их следовало бы написать энергичнее.
— Они вяло сделаны, я написал бы их лучше! — утверждал он без малейшего задора, просто констатируя факт.
Это было позднее, в Куоккале, в 1915 г., во время июльского зноя, когда он часами пролёживал у меня на диване, перелистывая «Аполлон» и «Золотое руно». В один из таких дней к нам по пляжу пришёл Кульбин, страстный поклонник Уитмана, вечно цитировавший из него — перевирая! — наиболее эффектные строки.
Маяковский в тот день был задумчивый, тихий и очень усталый. Он долго слушал Кульбина и меня, а потом медленно, без всякой запальчивости, как бы говоря сам с собою, стал порицать Уолта Уитмана за то, что тот был недостаточно верен себе в своей борьбе за революционные формы искусства и делал слишком большие уступки врагам. Чувствовалось, что и здесь Маяковский примеряет его биографию к своей и сознаёт себя мужественнее, прямее и сильнее его. Тут же обнаружилось, что из всех стихотворений Уитмана Маяковскому больше всего по душе его «Песня о себе» (озаглавленная в первом издании «Уолт Уитман») и в ней те места, где Уитман повествует о своих превращениях:
Я женщина, которую обнимает любовник…
Я холерный больной, лицо мое стало, как пепел…
Я этот загнанный негр, это я от собак отбиваюсь ногами…
и проч.
Не это ли чувство «тождества», «идентичности», «со-страдания» с другими людьми так громко сказалось в тогдашних вещах Маяковского (например, в поэме «Война и мир»)?
Никогда не был Маяковский подражателем Уитмана, никогда Уитман не влиял на него так неотразимо и сильно, как Байрон на Мицкевича или Гоголь на раннего Достоевского. Маяковский уже к двадцатидвухлетнему возрасту сложился в самобытнейшего из русских поэтов — со своей собственной темой, со своим собственным голосом. В Уолте Уитмане он видел не учителя, а как бы старшего собрата и соратника.
Но нет сомнения, что в те годы, когда он создавал свой поэтический стиль, полный реализованных метафор, эксцентризмов, гипербол, в этот сложный многосплавный стиль одним из ингредиентов вошел и стиль другого бунтаря — Уолта Уитмана.
Определить этот ингредиент очень трудно, потому что в чистом виде он проявляется редко. Вот несколько наиболее заметных примеров, Уитман в «Песне о себе» с первых же строк отмечает свой возраст:
Я, тридцати семи лет, в полном здоровьи, эту песню мою
начинаю.
Маяковский в «Облаке в штанах» повторяет этот эксцентризм:
Иду красивый, двадцатидвухлетний.
Молитва о том, чтобы мальчики стали отцами, «а девочки забеременели», которую Маяковский произносил пародийно-набожным басом диакона, тоже ведёт, как мне кажется, своё происхождение от Уитмана.
Ещё большее влияние Уитмана сказалось в поэме «Человек», где есть такие уитманские строки:
…если весь я —
сплошная невидаль,
если каждое движение моё —
огромное,
необъяснимое чудо.
Две стороны обойдите.
В каждой
дивитесь пятилучию.
Называется «Руки».
Пара прекрасных рук!
Заметьте:
справа налево двигать могу
и слева направо.
Заметьте:
лучшую
шею выбрать могу
и обовьюсь вокруг…
у меня
под шерстью жилета бьётся
необычайнейший комок…
Конечно, я привожу слишком элементарные, наглядные случаи. Дело не в сходстве отдельных стихов, которое зачастую может быть совершенно случайным, а в общем — революционном — направлении поэзии, в дерзком новаторстве стиля. Маяковский был не безродный поэт, как чудилось многим его современникам. У него были могучие предки, наследство которых он принял и великолепно использовал. Одним из этих предков, наряду с Гейне, был Уитман.
А. Старцев, рецензируя в 1936 г. книгу переводов из Уолта Уитмана, говорит: «Читатель, впервые знакомящийся с Уитманом, неизбежно будет воспринимать его через Маяковского (в первую очередь раннего Маяковского, но не только). Читатель, уже знающий Уитмана, тоже с величайшим интересом отнесётся ко всем материалам, свидетельствующим о том или ином влиянии поэзии Уитмана на Маяковского»[82].
Катарина Причард, известная австралийская писательница, в статье «Памяти Маяковского» пишет: «Подобно Уитману, Маяковский отвергает поэтические каноны, язык, тематику, которые веками предписывались поэзии. Но Маяковский избрал более прямой путь к нашему сознанию и сердцу, чем Уитман. В стихах Уитмана всё же есть отвлечённость и многословие, которые отдаляют его от рабочего читателя. Маяковский говорит просто и ясно»[83].
На проблеме уитманизма Маяковского останавливается А. Дымшиц в своей работе о Маяковском.
«Нигде у Маяковского, — говорит он, — увлечение Уитманом не сказывалось так сильно, как именно в поэме „Человек“. В трагедии некоторые выражения выглядели почти как реминисценции из Уитмана („Я вам открою словами простыми, как мычанье“ и т. д.); в „Облаке“ целый ряд гротескных сравнений как бы дублировал уитмановские… Теперь же в „Человеке“ появились целые образы уитмановского „происхождения“. От Уитмана пошли и своеобразно „апостольские“ эпикоповествовательные интонации, словно пародирующие стиль проповеди:
Священослужителя мира, отпустителя всех грехов —
солнца ладонь на голове моей,
Благочестивейшей из монашествующих — ночи
облачение на плечах моих.
Дней любви моей тысячелистое евангелие целую.
От Уитмана шли и многие гиперболы-образы и гиперболы-сравнения, передававшие трагедийную дисгармонию между человеком и миром и диспропорцию между человеком и вещью в капиталистическом обществе. Уитман оказался для Маяковского одним из самых активно воздействовавших на него поэтов. Пожалуй, ни до „Человека“, ни после ни один поэт так явственно на него не „влиял“.
Но, разумеется, и в этом случае нельзя всерьёз, в традиционном смысле, говорить о влиянии. Маяковский был слишком оригинален во всех своих проявлениях, был всецело новатором, чтобы испытывать чьё бы то ни было покоряющее воздействие. И „уитманизмы“ у него входили полностью в его своеобразную поэтическую систему, входили творчески переработанные и подчинённые»[84].
И всё же стихи Уолта Уитмана, так широко распространённые в русских изданиях в те годы, когда начал творить Маяковский, в какой-то мере облегчили тогдашним читателям восприятие «Облака в штанах» и других произведений молодого поэта. Новаторство Маяковского менее пугало тех, кто успел привыкнуть к новаторским произведениям автора «Листьев травы». Таким образом, стихи Уолта Уитмана послужили для многих как бы преддверьем к стихам Маяковского. Чрезвычайно типично письмо, полученное Маяковским от одного рядового читателя в 1918 г. Этот читатель, высказывая свою горячую любовь к его творчеству и находя во многих его стихах «элементы пролетарской поэзии», тут же сообщает Маяковскому, что «из иностранцев» он любит Уитмана и Верхарна. «Страстно ищу проблесков нового, социалистического искусства, нового мироощущения в поэзии», — пишет он в том же письме. И так как в ту пору эти проблемы виделись ему (как и многим тогдашним читателям) именно в произведениях Верхарна и Уитмана, он и объединил в своих симпатиях Маяковского с этими двумя «иностранцами»[85].
Недаром А. В. Луначарский, увидевший в поэзии «Листьев травы» «победу над индивидом, торжество человечества, смерть эгоизма», указал в постскриптуме к статье, посвященной Уитману:
«Своеобразным путём, но в том же направлении, шёл в лучших своих вещах и В. В. Маяковский»[86].
Мартин Андерсен Нексе, известный датский писатель, прислал в Союз советских писателей письмо, где между прочим писал:
«Даже в переводе поражаешься гениальности Маяковского… Он напоминает как Петёфи, так и Уолта Уитмана»[87].
Библиография
Для настоящего издания я пользовался следующими английскими и американскими книгами, посвящёнными жизни и творчеству Уитмана:
