Халлдор Лакснесс - Салка Валка
Глава 2
По воскресеньям, а иногда и в другие дни, когда Салка Валка была свободна от работы, она ходила навещать жену Магнуса Переплетчика. Сейчас у них осталось только семеро детей, четверо умерли. Единственным источником их существования было господнее благословение, потому что никто не нуждался в Магнусе как работнике. Он был не из сильных мужчин и считался не приспособленным к тяжелому труду. Поэтому даже когда на берегу выпадала работа, никто не вспоминал о нем. Положение у Магнуса было тяжелое. Обратись он за помощью в приход, он наверняка получил бы что-нибудь, но Магнус и слышать об этом не хотел; у него были свои принципы и взгляды. Магнус охотно занимался любимым делом — переплетал книги, этим искусством он славился далеко в округе. Иногда даже из отдаленных мест ему присылали переплетать большие растрепанные фолианты. К тому же Магнус хорошо разбирался в философии. Жена его хворала уже давно. Что-то неладное было у нее с желудком, и с каждым днем ей становилось все хуже и хуже. Началось с небольших приступов, но постепенно болезнь дошла до того, что женщина уже не могла принимать пищу. А потом появились сильнейшие боли, и теперь можно было сосчитать минуты, когда они оставляли ее в покое. И тем не менее она время от времени вставала, мыла полы, так как эта работа была не под силу ее старой матери — та страдала ревматизмом и едва передвигала ноги. Доктор, который к тому времени забыл даже собственное имя, глядя на компас, просил указать ему страны света. Когда ему называли «запад, восток, юг…» — он, полузакрыв глаза, раскачивался и, улыбаясь, говорил:
— Совершенно точно. Это то, что мне нужно. На Юг, да, да, на Юг. Чем скорее, тем лучше. — И так без конца.
Некоторые понимали его слова так, что, дескать, нужно ехать на Юг оперироваться, ведь капли больше не помогали. Но при этом все вспоминали слова Богесена, который утверждал: если наш доктор не может вас вылечить, то не к чему швырять деньги на ветер и ездить на Юг. Значит, вам уже ничего не поможет. Поэтому женщина продолжала лежать дома, и по ночам в тихую погоду ее стоны слышны были даже на улице.
Дети плакали, даже когда у них была жидкая овсяная каша, вареная рыба, а то и хлеб с прекрасным, питательным маргарином. Им все равно чего-то не хватало для души и тела, и они плакали. Проводя большую часть времени на берегу, они научились таким словам, которые вряд ли стоит повторять. Они с наслаждением барахтались в грязных лужах, лазили через изгороди, но если выдавался счастливый день и они получали на завтрак молоко, дети переставали сквернословить. А у тех, что поменьше, в такие минуты вдруг появлялось желание поиграть на берегу веселыми разноцветными камешками. Салка Валка всегда старалась помочь этому семейству. Ей-то было известно, что такое нищета. Она с удовольствием покупала для детишек кувшин молока и подолгу беседовала с их матерью — Свейнборг. Это была умная женщина. Дети относились к Салке Валке очень серьезно. Старуха, мать Свейнборг, жившая семьдесят пять лет на этом берегу, постоянно сидела с самым маленьким на руках и монотонно напевала колыбельную, ту самую колыбельную, которой она убаюкивала многих детей — и тех, кто остался жив, и тех, кто умер.
Хрюшечка сонная,
Глазоньки черные!
В лужу зловонную
Двигай проворнее!
Старуха могла напевать это четверостишие несколько часов кряду, в особенности если у нее был табак, которым она могла затянуться и отпугнуть от младенца злых духов.
Магнус и Свейнборг в молодости посещали Армию спасения. Там они и познакомились. Но Переплетчик, как его здесь все называли, был не из здешних мест. С тех пор как они поженились, Свейнборг стала всерьез задумываться над вопросами религии. И вскоре она снова уверовала в деревенского пастора. Однако пастор, этот благороднейший человек, отошел в вечность. А тут начались эти ужасные боли в животе. Тем не менее женщина продолжала производить на свет детей в положенный срок с интервалами в год, а иногда и меньше, моля при этом бога, чтобы он помог ей в самом необходимом для дома и уменьшил бы ее боли. Но все ее мольбы оставались без ответа. Детей становилось все больше и больше, всего необходимого в хозяйстве все меньше и меньше, а боли в животе делались все сильнее и сильнее. Жили они в доме, одна стена которого была земляная, остальные деревянные, обитые старым потрескавшимся толем. На окнах стояли три горшка с землей, но растений в них не было. Занавесок тоже не было. Помещение состояло из большой комнаты и кухни с навесом, где стояла бочка с водой. Иногда здесь же висели две-три трески. А иной раз в углу стоял мешок с гнилым картофелем, который щедрые люди, живущие в достатке, приносили Переплетчику в подарок. Такой запас продуктов в доме бывал в лучшие времена, когда все шло благополучно. В большой комнате стояло несколько кроватей, прикрытых тряпьем, и ящики со всякой всячиной. Здесь же находились переплетная машина и пресс. Эти вещи придавали дому какое-то достоинство. По вечерам, когда в комнате зажигался свет, через окна можно было видеть, как дети раздевались и ложились спать по двое-трое в одну кровать, голодные, грязные, синие от холода. Можно ли представить себе более трогательное зрелище, чем спящие дети?
Если Магнусу удавалось заработать несколько эйриров, у него возникала настоятельная потребность тут же спустить их. Он тратил их на бумагу, кожу, коленкор. Каким-то сверхъестественным путем он добывал эти товары в поселке. Благодаря его ремеслу в доме часто скапливалось много книг. Их приносили из читальни и других мест. Некоторые из них уводили мысли далеко в сторону и подрывали веру супругов в религию, в особенности книги по философии Аугуста Бьярнасона,[5] так как всякие явления объяснялись в них с научных позиций. Многое в этих книгах расходилось со словом божьим. Когда боли утихали ненадолго, Свейнборг рассказывала о прочитанном Салке.
Салка Валка частенько брала книги домой и читала их. Это было очень интересно и поучительно. Сидишь вечером дома, читаешь и узнаешь, что когда-то говорили Будда, Иммануил Кант и другие.
— Да, неплохо бы для таких бедняков, как мы, если бы среди нас был такой человек, к которому можно обратиться во всех случаях жизни — и когда рыба не идет, и когда нет работы, — говорила Свейнборг.
— Да… — соглашалась Салка Валка. — Когда я читаю об этих мудрых людях, мне порой кажется, что с нами, жалкими, выросшими в захолустье людьми, обращаются ничуть не лучше, чем с рыбой, которую вытаскивают из моря, потрошат и вялят для Богесена.
Обе женщины стремились к возвышенному, красивому, прекрасному. Поэтому они часто говорили о правде, истине. Вот так и сегодня вели они беседу — Салка, молодая, высокая, сильная, здоровая, кровь так и бурлила в ее жилах, подобно морскому прибою, и Свейнборг, одной ногой уже в могиле, лежа в своей жалкой кровати, в которой зачинались и рождались все ее дети. Ни в чьих глазах жажда истины не светится так ярко, как в глазах бедняка, затуманенных уже приближающейся смертью, и в заостренных чертах его лица. Умиротворенное, спокойное, похожее на улыбку выражение появляется только на третий день после смерти.
— И все равно, — сказала женщина слабым голосом, — никто из этих мудрецов в книге не может объяснить мне, почему мы появляемся на свет, почему уходим из него. Когда я вижу, как старшие детишки затыкают пальцами уши, чтобы не слышать моих стонов по ночам, или когда я вижу их грязные тела, едва прикрытые тряпьем, я подчас думаю, что язычество в старые времена, допускавшее уничтожение детей, было куда милосерднее, чем христианство. Я могу судить хотя бы по своей жизни. Вот я лежу в этой бедной хижине, и, умирая, я должна сделать горестное признание: беднякам куда легче видеть, как умирают их дети, чем смотреть, как они живут. Это, конечно, касается только бедняков. Каков же должен быть этот бог, который все так устроил?
— Я думаю, что нет другого бога, кроме рыбы, — по-детски сказала Салка Валка после некоторого раздумья.
— Послушай, Салка, я расскажу тебе о вчерашнем разговоре с новым пастором. Я спросила, сказано ли где-нибудь в библии, что бог добрый, или все это выдумки.
— К тебе все же заходит пастор? — спросила Салка Валка.
— Да, — прошептала женщина. — Он приходит запугивать меня.
— Запугивать тебя? Зачем?
— Не знаю. Ты, может быть, помнишь — в библии где-то сказано: кто праведен, тот услышит мой голос. Однажды я не удержалась и прямо заявила пастору: «Я не слышу его голоса».
— Что же он тебе ответил?
— Он сказал: «Вспомни восхождение на гору Элеонскую».
— Что же ты ответила?
— Да, ответила я, помню. Я осмелилась сказать, что я припоминаю и нечто худшее. «Ничего не стоит повисеть на кресте двадцать четыре часа человеку, у которого нет детей, — сказала я. — В особенности, если он знает, что умирает за великое, правое дело, спасает весь мир, а затем попадет в самое лучшее место на небе. Разве это может сравниться с теми страданиями, которые приходится терпеть мне из месяца в месяц, из года в год в доме, полном детей, когда я кричу от боли целые ночи напролет, не зная облегчения, и вот скоро умру и не знаю, во имя чего я умираю. И меня не ждет царство небесное, потому что я уверена, что дети мои, когда я умру, будут все так же кричать, сквернословить, выпрашивать молоко».
