Ирвинг Стоун - Греческое сокровище
— А почему кости такие желтые? — спросила Софья.
— Она погибла в пожаре. Мы возьмем скелет в Афины и восстановим его.
— Какую же половину ты отдашь в Оттоманский музей?
— Надзиратели суеверны. Они ни косточки не тронут. Она наша с головы до пят.
Кончиками пальцев легко поворошив пепел около черепа, Софья нашла кольцо, три серьги и золотую брошку. Две серьги были совсем простые—скрученная золотая проволока, зато третья, выполненная с покушениями на красоту, заканчивалась листиком с пятью золотыми прожилками. Из трех золотых жгутиков сплетено кольцо.
Генри подержал украшения на ладони, внимательно рассмотрел их. По его лицу блуждала довольная улыбка.
— Почему только троянцы не строили пирамид, как в Египте, и не погребали царей со всеми пожитками! Какие сокровища мы явили бы миру!
— Ты неблагодарен, Генри: Большая башня и крепостная стена стоят любых сокровищ.
В середине августа вовсю разбушевалась болотная лихорадка. Она валила рабочих косяками: десять, двадцать, тридцать больных. Хинина не хватало на всех. Генри увеличил дозы себе и Софье и по четыре грана давал Яннакису, Поликсене и незаменимым десятникам. Первой заболела Поликсена, за ней Яннакис и десятники. К концу третьей недели на раскопках остались считанные единицы. Тут и Шлиманов стали потрепы-вать озноб и лихорадка. Поликсену совершенно истощили приступы, десятники, встав через силу, дрожали как осиновый лист. Генри скармливал им хинин в невероятных дозах, и вот он весь вышел.
— Дорогая, как ни жаль, но придется закрыть лавочку. Я надеялся, что мы протянем еще месяц, ведь каждый день приносит столько интересного, но разумнее, я думаю, уехать сейчас из Троады. Не похоже, чтобы малярия пошла на убыль. Но сначала мне нужно съездить в Чанаккале. Я привезу фотографа, в Афинах нам понадобится полная картина наших раскопок. В Чанаккале меня ждет еще топограф из Константинополя, я с ним списался. Он составит подробные планы местности.
Через два дня он вернулся с фотографом-немцем Зибрехтом и греком-топографом Сисиласом.
— Ну, вроде бы сфотографировали все, что мне нужно, — докладывал он Софье. — Только бы негативы не подвели! Бедняга Зибрехт! Целый день жариться на солнце под черной тряпкой!
Она почти кончила сборы.
— Когда мы уезжаем?
Исхудавшие и изможденные, словно и не впрок им пошли крепкий дом и нормальное питание, они заглянули друг другу в глаза.
— Пароход уходит из Константинополя в Пирей через пять дней. Я заказал нам каюту и места для Макриса и Деметриу. Фрэнк Калверт был в восторге от своей половины находок, хотя всего брать не хочет. Он с женой и дети отобрали только то, что им особенно приглянулось. Остальное мы увезем в Афины.
Генри нанял сторожа. Стоившие огромных денег лопаты, ломы, лебедки, тачки, кирки Яннакис сложил и составил на кухне и в помещении, где ночевали десятники. Генри положил сторожу месячное жалованье, с тем чтобы тот регулярно заглядывал на раскопки, раз в неделю проверял целость инвентаря, устранял повреждения. Ему также предстояло подготовить лагерь и дома к началу года, когда Шлиманы предполагали вернуться, и подобрать к этому времени сто пятьдесят рабочих.
Четыре дня спустя они стояли у ворот перед раскопом, и Генри рассчитывался с рабочими, благодарил их и приглашал приходить в январе. И только-только они подошли к порогу своего дома, как четыре месяца крепившийся дождь разразился потопом. Да, свернулись они в самое время: теперь на много недель здесь будет непролазная грязь.
На следующее утро Генри разбудил ее с первыми лучами солнца и повел к башне. В руках она несла дневник, перо, чернила и бутылку французского вина. Когда они подошли к оборонительной стене, солнце уже запалило огнем вершины Иды и посеребрило быстрые воды Дарданелл. Он взял ее за руку, потянул на земляную насыпь рядом с башней, чтобы встать вровень с ее былой вершиной. Выпрямившись и диктуя себе, Софье, человечеству, он записал:
«Я льщу себя надеждой, что в награду за понесенные затраты, за все лишения, неудобства и муки в этой глуши, а прежде всего во внимание к сделанным мною важным открытиям цивилизованный мир признает за мной право переименовать это священное место. Во имя божественного Гомера я возвращаю ему его бессмертное и славное прозвание и нарекаю «Троей» и называю акрополь, где пишутся эти строки, «Пергамосом Трои».
Софья с улыбкой взяла его за руку и взглянула на него победно и с любовью.
— Аминь, — шепнула она.
Книга пятая. Троя?
Сентябрь в Афинах райская пора. С севера, с Эгейского моря, дует легкий бриз, как свежее напоминание об осени с ее прохладой, с милосердным солнцем, подобно Аполлону на колеснице, бороздящем безукоризненно голубое небо.
На пороге дома Шлиманов встретили горничная, девочка-нянька и Андромаха. К их приезду все блистало чистотой. Через несколько дней от малярии не осталось и следа—дома стены помогают. Косолапенькой Андромахе был уже год и пять месяцев, родителей она приветствовала восторженным курлыканьем.
Большую часть дня они проводили в саду. Деревья подросли, пальмы, слава богу, не погибли, глициния покрыла шпалеры на задней стене зеленым прохладным ковром. Наполненный чистой водой, фонтан разносил по саду свежесть. В птичьем домике нежно ворковали голуби. Разросшийся с трех сторон восьмиугольной беседки виноград укрывал от солнца, когда Софья подавала обед на воздухе.
Рядом с фонтаном Генри соорудил пьедестал для похищенного красавца Аполлона, и Софья хорошо видела метопу, играя с Андромахой в чайной беседке. Рабочего пространства в доме оставалось мало, и Генри построил в дальнем углу сада крытый павильончик, поставил длинные верстаки для расчистки и реставрации найденных горшков, ваз, ритуальных фигурок, чаш, молотков, топоров, блюд.
Утром, по холодку, они шли в эту мастерскую готовить для афинских друзей выставку своих находок. В десять Генри спускался в город и в «Прекрасной Греции» читал иностранную прессу, выпивая, по своему обыкновению, несколько чашек кофе. Софья отправлялась на кухню готовить обед: продукты она покупала ранним утром у разносчиков, что-то приносила горничная с базара. Хорошо вернуться к привычному распорядку жизни и в очередной раз уверовать в народную мудрость: кулинарное искусство—такое же искусство, как все другие, а уж плоды его вкушаешь каждый день.
Сегодня, например, она готовила осьминога в винном соусе: удалила чернильный мешок, поджарила на оливковом масле лук, добавила лаврового листа. Ей нравилось тушить мясо в томатном соке с чесноком, винным уксусом и орехами. Щеки раскраснелись от жара, кухня наполнилась чудными запахами.
Ровно в половине второго Генри возвращался к обеду. Энгастроменосы пока не докучали им своим присутствием. Устроив в первое же воскресенье праздничный семейный обед, Софья мягко намекнула им, что Генри нужно отдохнуть и привести в порядок запущенные дела. Вздремнув после обеда — в этот час внизу похрапывали все Афины, — Шлиманы ехали через город в Фалерон купаться. Генри взял в постоянное пользование двойной экипаж с полюбившимся возницей Иоан-нисом Мальтезосом. Он настоял, чтоб и Андромаху брали на море.
— Я хочу научить ее плавать. Ей уже пора.
Софья только поражалась: девочка полюбила воду и в отцовских руках восторженно колотила по ней руками и ногами.
К восьми вечера они сидели за своим столиком в «Дарданеллах» у Яннакиса или Дора. Здесь в основном они и общались с друзьями и родственниками. Усадив дочь к себе на колени, Софья кормила ее мороженым. Домой возвращались в девять и после легкого ужина еще часок отдыхали в саду. Золотистый диск луны катился по темному небу Афин. Ложились Шлиманы рано: вставать чуть свет.
Генри рассылал свои отчеты о Трое (иначе он не называл теперь Гиссарлык) в греческие, немецкие, французские и английские газеты и журналы. Греческие ученые были сдержанно вежливы, французские академики циничны, немецкие филологи пренебрежительно-высокомерны, англичане восторгались, американцы, прознавшие о Шлиманах из лондонского «Таймса», читали отчеты, как захватывающую «восточную» повесть.
Накануне своего отъезда в мае Софья получила от Генри статью для афинских «Полемических листов»: Генри просил показать ее одному их родственнику—выправить грамматику и еще просил сделать фотографические снимки креста и «свастики». Георгиос Энгастроменос обещал сам проследить за всем этим. Когда Генри увидел статью в печати, он пришел в бешенство: мало того, что ее никто не выправил, — в типографии добавили еще своих опечаток. И ладно бы это были погрешности в грамматике: были перевраны слова, а это меняло смысл! Софье достаточно было пробежать глазами абзац-другой, чтобы убедиться: текст искажен до неузнаваемости, репродукции воспроизводят что угодно, только не крест и не «свастику». Генри абсолютно прав, что возмущается.
