Константин Станюкович - Жрецы
— Есть за что благодарить! — с грустной улыбкой ответила Аглая Петровна.
Слуга подал маленький серебряный самовар, поставил варенье, сливки, ром и лимон и удалился.
— Вам крепкий?
— Нет…
Невзгодин глядел, как умело Аглая Петровна заварила и потом перемыла стакан и чашку.
— А еще где вы были сегодня, Василий Васильич? У Маргариты Васильевны были?
— Вчера был…
— Вы, кажется, часто у нее бываете?
— Нет…
— Что так?.. Окончили ее изучать?
— Я Маргариту Васильевну не изучал. Я просто был в нее влюблен прежде…
— И долго?
— Долго.
— А что значит по-вашему: долго?
— Два с половиною года. Согласитесь, что очень долго.
— А теперь?
— А теперь мы добрые приятели, вот и все!
Аглая Петровна радостно улыбнулась. Но вслед за тем спросила:
— Но отчего же она не любит своего мужа?
— Могу вас уверить, что не из-за меня… Да, кажется, ни из-за кого, а просто так-таки не любит. Это хоть редко встречается, но бывает…
— А Николай Сергеич так ее любит!
— Вольно же. Люби не люби, а насильно мил не будешь, Аглая Петровна.
— Да, не будешь! — значительно проронила молодая женщина.
Она подала Невзгодину чай и спросила:
— А вы не боитесь возвращения чувства?
— Оно не возвращается… А бедную Маргариту Васильевну придется огорчить! — резко оборвал Невзгодин тему беседы.
— Чем?
— Ваше письмо не подействовало.
— Какое? Я ничего не понимаю.
— Письмо к Измайловой. Я был у нее сегодня.
— И что же?
— Разумеется, отказ. Впрочем, я этого и ждал. По-моему, большая ошибка со стороны Маргариты Васильевны было давать мне такие поручения… Измайлова, говорят, любит антиноев до сих пор… Ну, а я… сами видите, что невзрачный кавалер… Тем не менее я рад, что видел знаменитую Мессалину в отставке. И какая же она страшная, эта раскрашенная старуха!..
— Как же она вас приняла? Расскажите.
— Не особенно любезно. Осмотрела с ног до головы и, прочитавши ваше письмо, недовольно повела своими накрашенными губами и наконец просила изложить, в чем дело… Несмотря на все мое красноречие, — а я был красноречив, даю вам слово! — Измайлова отнеслась к затее Маргариты Васильевны прямо-таки неодобрительно. «Какие театры да лекции для рабочих? Я этому не сочувствую…» Ну, спросила, конечно, дали ли вы пятьдесят тысяч или пообещали только, и когда я сказал, что пообещали, она… усмехнулась довольно-таки, признаться, многозначительно…
— Не поверила, что я дам? — усмехнулась Аносова.
— Как будто так. А затем стала допрашивать: кто такой я и почему к ней приехал, а не Заречный… Одним словом, полнейшее фиаско… Не осуществить, как видно, Маргарите Васильевне своего плана…
— А вы его одобряете?
— Отчего ж не одобрить. Дело, во всяком случае, полезное…
— Ну, так план Маргариты Васильевны осуществится! — весело проговорила Аглая Петровна.
— Каким образом?
— Я одна выстрою дом, а вы, быть может, не откажетесь помочь нам советом, как лучше это сделать…
Невзгодин был изумлен.
— Ну что? Немножко довольны мною, Василий Васильич?
— Я восхищен вами, Аглая Петровна, и чувствую себя перед вами виноватым. Простите!
И Невзгодин горячо поцеловал руку Аносовой.
— За что вас прощать?
— За то, что считал вас не такою, какая вы есть.
— Вы вправе были… Я ведь кулак-баба… Наследственность сказалась.
— Вы клевещете на себя. А решение ваше сейчас?.. Это что?
— Ваше влияние, Василий Васильич!
— Вы шутите, конечно.
— Какие шутки! И заметьте — я без особенной надобности никогда не лгу… Это результат наших споров в Бретани и вообще знакомства с вами… У меня нрав скоропалительный… И на добро и на зло азартный, если я кому поверю… Только не оставляйте своими добрыми указаниями… Ну и, кроме того, ведь мы, бабы, любим, чтобы нас описывали не очень уж скверно — мне, значит, и хочется, чтобы, изучая, вы видели меня лучше, чем я есть… Простите бабье тщеславье, Василий Васильич…
— Вы преувеличиваете влияние моих споров! В вас просто добрая натура говорит.
— Думайте, как знаете…
Аносова заговорила о своем англичанине-управляющем и нашла, что его надо убрать. Очень уж он строг.
И совершенно неожиданно обратилась к Невзгодину с просьбой: порекомендовать ей какого-нибудь порядочного человека.
Когда Невзгодин в первом часу прощался с Аглаей Петровной, она спросила:
— Скоро увидимся?
— Я завтра зайду… Можно?
— Еще бы! Я рада поболтать с интересным человеком, ну, а вам…
— А мне?
— А вам надо изучить новую разновидность московской купчихи. Так приходите!.. — проговорила Аносова своим мягким, певучим голосом, ласково улыбаясь глазами.
XXXIII
Прошел месяц.
В течение этого времени Невзгодин чуть ли не каждый день ходил к Аглае Петровне и просиживал с ней вечера в клетушке. Они вели долгие разговоры, спорили, читали вместе, знакомили друг друга с своими биографиями. Аносова нередко посвящала Невзгодина в свои дела и спрашивала его советов. За это время они сблизились, и Аглая Петровна с инстинктом любящей женщины старалась показать себя Невзгодину с самой лучшей стороны и, действительно, под властью чувства, далеко не походила на прежнюю деловитую купчиху, скаредную и бессердечную, когда дело шло об ее купеческих интересах. Все, близко знавшие Аглаю Петровну, дивились такой перемене и приписывали ее, разумеется, тому, что Аносова влюбилась, как дура, в Невзгодина. Нечего и говорить, что безупречная доселе репутация Аглаи Петровны пошатнулась среди купечества, и Невзгодина называли любовником Аносовой.
А между тем ничего подобного не было.
Правда, великолепная вдова не только интересовала молодого писателя, как интересный тип для изучения, но и очень нравилась ему, импонируя своей роскошной красотой и привлекая умом; тем не менее он старался скрыть это и объяснял свои частые посещения удовольствием поболтать с умной женщиной. До сих пор он не обмолвился серьезным признанием, хотя нередко и говорил в шутливом тоне о красоте Аглаи Петровны.
Она нередко ловила восторженные взгляды Невзгодина и ждала, нетерпеливо ждала, что он наконец бросится к ее ногам и признается, что любит ее, но этого не было, и Аглая Петровна влюблялась сама все более и более, но, разумеется, горделиво не показывала Невзгодину, как он ей дорог и как бы она была счастлива выйти за него замуж.
Невзгодин и не догадывался, что в него Аносова влюблена, и верил ей, когда она говорила, что питает к нему хорошие чувства, как к человеку, который «открыл ей глаза» и сделал ее лучше. И он видел, что действительно имеет некоторое влияние на Аглаю Петровну, приписывая это влияние доброй, в сущности, натуре Аносовой, но испорченной наследственностью и средой.
Те перемены, которые она сделала на фабрике, удалив англичанина, и те планы, которые она хотела привести в исполнение, не оставляли его в сомнении, что Аглая Петровна «кающаяся капиталистка».
И Невзгодин, несколько «оболваненный» и красотой великолепной вдовы, и ее уменьем довольно тонко льстить мужскому самолюбию, и ее «планами», уже мечтал об интересной теме для новой повести, героиня которой под идейным влиянием раздает свои богатства, отказываясь от жизни, полной роскоши и блеска… По временам эта тема казалась фальшивой его художественному инстинкту, но ведь факт почти налицо в лице Аглаи Петровны. Надо только довести его до логического развития.
Впрочем, все эти мечтания о повести не мешали Невзгодину по временам (и в последнее время довольно-таки часто) совсем не «идейно» заглядываться на великолепную вдову.
«Тоска», напечатанная в январской книжке одного из петербургских журналов, очень понравилась Аглае Петровне, и она в восторженных комплиментах признала в Невзгодине выдающийся талант. Действительно, у Аносовой был литературный вкус, развитой недурным знакомством с несколькими литературами, и она сумела оттенить лучшие места повести и при этом тонко польстить авторскому самолюбию. И он, хотя и находил похвалы неумеренными, тем не менее поддавался лести. Ведь так приятно, когда умная и красивая женщина считает вас гениальным человеком!
Впрочем, не одна Аглая Петровна пришла в восторг от повести. Вскоре по напечатании ее Невзгодин стал получать пересылаемые ему из редакции письма от неизвестных лиц, выражавших свое сочувствие и похвалы. И эти письма, искренние и восторженные, благодарившие за призыв к вере в идеалы, сказавшийся в тоске по ним, — трогали молодого писателя и в то же время словно бы обязывали его относиться к писательству как к общественному служению. Наконец, появились в нескольких газетах и рецензии. Почти во всех приветствовалось появление нового таланта, на который возлагались надежды. Зато в двух газетах повесть Невзгодина была обругана жесточайшим образом, и именно за призыв к тому, что, слава богу, «исчезло, как мираж, нашедший на бедную Россию в шестидесятых годах».
