Пэлем Вудхауз - Том 5. Дживс и Вустер
— Что?
— Он дал задний ход.
— Как, задний ход?
— Да. Снимает обвинения.
— Вы хотите сказать, меня не упекут в кутузку?
— Не упекут.
— И я, как принято говорить, свободен как ветер?
— Свободен.
Возликовав в сердце своем, я так увлекся отбиванием чечетки, что прошло немало времени, пока я наконец заметил — а ведь кровная родственница не рукоплещет моему искусству. Сидит все такая же мрачная. Я не без укора посмотрел на нее.
— Вид у вас не слишком довольный.
— Ах, я просто счастлива.
— Не обнаруживаю симптомов означенного состояния, — сказал я обиженно. — Племяннику даровали помилование у самого подножия эшафота, можно было бы попрыгать и поплясать с ним.
Тяжелый вздох вырвался из самых глубин ее существа.
— Все не так просто, Берти, тут есть закавыка. Старый хрен выставил условие.
— Какое же?
— Я должна уступить ему Анатоля. На меня напал столбняк.
— То есть как— уступить Анатоля?
— Да, милый племянник, такова цена твоей свободы. Негодяй говорит, что не станет выдвигать против тебя обвинения, если я соглашусь уступить Анатоля. Старый шантажист, гореть ему синим пламенем прямо здесь, на земле!
Какое страдание было в ее лице! А ведь совсем недавно я слышал от нее похвальное слово шантажу, просто дифирамбы, хотя истинное удовольствие от шантажа получает лишь тот, кто правильно выбрал роль. Оказавшись в роли жертвы, эта женщина страдала.
Мне и самому было тошно. Рассказывая эту историю, я не упускал случая выразить свое восхищение всякий раз, как речь заходила об Анатоле, этом несравненном кудеснике, и вы, несомненно, помните, что, узнав от тетки о подлой попытке сэра Уоткина Бассета переманить его к себе во время визита в «Бринкли-Корт», я был потрясен до глубины души.
Конечно, тем, кто не едал вдохновенных творений этого великого маэстро, трудно вообразить, какую огромную роль в общем ходе событий играют его жаркие и супы. Могу сказать только одно: если вы хоть раз вкусили одно из его блюд, вам открывается истина: жизнь лишится смысла и поэзии, если у вас отнимут надежду вкушать его изыски и дальше. Мысль, что тетя Далия готова пожертвовать этим восьмым чудом света лишь ради того, чтобы спасти племянника от кутузки, поразила меня в самое сердце.
Не помню, чтобы я когда-то в своей жизни был так глубоко растроган. На глаза навернулись слезы. Она напомнила мне Сидни Картона.
— И вы всерьез решили отказаться от Анатоля ради моего спасения? — прошептал я.
— Конечно.
— Никогда! Я и слышать об этом не хочу.
— Но ты не можешь сесть в тюрьму.
— С удовольствием сяду, если этот виртуоз, этот волшебник останется по-прежнему у вас. Не вздумайте согласиться на наглые посягательства хрыча Бассета.
— Берти! Ты это серьезно?
— Более чем серьезно. Что такое тридцать дней усиленного тюремного режима? Сущий пустяк. Они пролетят как одна минута. Пусть Бассет лопнет от злости. А когда я отсижу свой срок, — продолжал я мечтательно, — и снова окажусь на свободе, пусть Анатоль покажет, на что он способен. За месяц на хлебе и воде или на баланде — чем там кормят в этих заведениях — я нагуляю зверский аппетит. В тот день, когда меня выпустят, я хочу, чтоб меня ожидал обед, о котором будут слагать песни и легенды.
— Он будет тебя ждать, клянусь.
— Можем прямо сейчас составить предварительное меню.
— Конечно, зачем терять время. Начнем с черной икры? Или с дыни «канталупы»?
— Не «или», а «и». Потом суп.
— Суп или бульон?
— Бульон, прозрачный крепкий бульон.
— Ты не забыл суп-пюре из крошечных кабачков?
— Ни на миг. А что вы скажете относительно консоме из помидоров?
— Может быть, ты прав.
— Думаю, что прав. Просто уверен.
— Пожалуй, стоит предоставить составление меню тебе.
— Это самое мудрое.
Я взял карандаш и лист бумаги и через каких-нибудь десять минут был готов огласить результаты.
— Вот меню обеда, как я его себе представляю, не считая дополнений, которые мне придут в голову во время пребывания в камере.
И я прочел:
Le Diner
Икра черкая свежая
Дыня «канталупа»
Консоме из помидоров
Сильфиды под раковым соусом
Мечта гурмана из цыплят «Маленький герцог»
Молодая спаржа с соусом сабайон а-ля Мистингет
Паштет из гусиных печенок, вымоченных в шампанском
«Альпийские жемчужины» Зобные железы двухнедельных телят, запеченные в тесте по-тулузски
Салат из цикория и сельдерея
Сливовый пудинг
«Вечерняя звезда»
«Белые бенедиктинцы»
Пломбир «Нерон» Les пирожные, торты, желе, муссы, бланманже, петишу, булочки,
пышки
«Дьяволята»
Фрукты.
— Ну как, тетя Далия, ничего не упустил?
— Если и упустил, то не слишком много.
— В таком случае позовем этого негодяя и объявим, что плевать мы на него хотели! Эй, Бассет! — закричал я.
— Бассет! — подхватила тетя Далия.
— Бассет! — рявкнул я, так что стекла задрожали. Стекла продолжали дрожать, когда в комнату влетел недовольный Бассет.
— Какого дьявола вы тут разорались?
— А, пожаловали наконец. — Я без преамбулы перешел к сути: — Бассет, мы на вас плюем.
Старик был явно обескуражен. Вопросительно поглядел на тетю Далию. Видно, подумал, что Бертрам Вустер изъясняется загадками.
— Он говорит о вашем идиотском предложении снять обвинение, если я уступлю вам Анатоля, — объяснила любимая родственница. — В жизни не слыхивала ничего глупее. Мы хорошо посмеялись, верно, Берти?
— Чуть со смеху не лопнули. На старика напала оторопь:
— Вы что же, отказываетесь?
— Конечно, отказываемся. Уж я-то должна была знать своего племянника: разве можно хоть на минуту предположить, что он способен принести в дом тетки горе и лишения, лишь бы избавить себя от мелких неудобств? Вустеры так не поступают, верно, Берти?
— Никогда.
— Они не из тех, кто думает только о себе.
— Что нет, то нет.
— Как я могла оскорбить его, рассказав о вашем предложении? Берти, прости меня.
— Ну что вы, что вы, дорогая тетушка. Она стиснула мою руку.
— Спокойной ночи, Берти, спокойной ночи — вернее, au revoir. До скорой встречи.
— Именно до скорой. Мы увидимся, когда на полях расцветут маргаритки, а может, еще скорее.
— Кстати, ты не забыл седло барашка с салатом латук по-гречески?
— Ах, черт, забыл. И средиземноморскую форель, посыпанную зеленью укропа, забыл. Впишите их, пожалуйста.
Она величественно удалилась, одарив меня на прощание взглядом, в котором сияли и нежность, и восхищение, и благодарность, и в комнате ненадолго воцарилось молчание — лично я молчал высокомерно. Но вот папаша Бассет произнес вымученно-ядовитым тоном:
— Что ж, мистер Вустер, видно, вам все же не миновать расплаты за совершенную глупость.
— Я готов.
— Я разрешил вам провести ночь под моим кровом, но теперь передумал. Отправляйтесь в полицейский участок.
— Какой вы мелкий злопамятный тип, Бассет.
— Ничего подобного. Несправедливо лишать полицейского Оутса нескольких часов заслуженного отдыха ради вашего удобства. Сейчас пошлю за ним. — Он отворил дверь. — Эй, вы!
Обращаться так к Дживсу? Совершенно недопустимо! Но верный слуга сделал вид, что его это абсолютно не задевает.
— Что угодно, сэр?
— На газоне перед домом вы увидите полицейского Оутса. Приведите его сюда.
— Слушаюсь, сэр. Мне кажется, с вами желает побеседовать мистер Спод, сэр.
— А?
— Мистер Спод, сэр. Он идет сюда по коридору. Старик Бассет вернулся в комнату, не скрывая досады.
— Зачем Родерик мешает мне в такую важную минуту, — проворчал он. — Не понимаю, что ему от меня понадобилось?
Я весело засмеялся. Какая ирония! Я от души забавлялся.
— Он идет сюда сказать вам — правда, он несколько опоздал, — что был здесь у меня, когда украли корову, и снять с меня подозрения.
— Понятно. Да, он, как вы заметили, несколько опоздал. Придется ему объяснить… А, Родерик.
Дверной проем закрыла туша Р. Спода.
— Входите, Родерик, входите. Но вы зря беспокоились, дорогой друг. Мистер Вустер убедительно доказал свою непричастность к хищению коровы. Вы ведь об этом хотели мне сообщить?
— Э-э… м-м-м… нет, — выдавил из себя Родерик Спод.
На его лице было странное напряженное выражение. Глаза остекленели, он крутил свои усики, — если только столь скудную растительность можно подвергнуть кручению. Казалось, он собирается с силами, готовясь выполнить тяжкий долг.
— Я… э-э… нет, — повторил он. — Просто я слышал, что возникли неприятности из-за каски, которую я похитил у полицейского Оутса.
