Уильям Голдинг - Зримая тьма
— Ты хочешь, чтобы я усомнился в том, что видел своими глазами?
— Боже мой! Ты что, фокусников никогда не видел? Да, это необычный человек, даже невероятный, мне с ним неловко — да и с тобой тоже, но я не позволю, чтобы игру света или случайное совпадение навязывали мне как нарушение естественного порядка вещей или как чудо, если ты предпочитаешь это слово.
— Я не знаю, каким словом это назвать. Это было другое измерение, и всё.
— Наукообразная терминология.
— Его жизнь, насколько я был ее свидетелем — в течение нескольких минут… ну, может быть, часов… полным-полна подобных… феноменов.
— Тогда почему он не сидит в лаборатории обвешанный датчиками?
— Потому что у него есть более важные дела!
— Более важные, чем поиск истины?
— Да. Да, если хочешь!
— И что из этого?
— Откуда мне знать?
Тем временем незнакомец застыл возле скамейки, стоявшей рядом с дорожкой. Сим и Эдвин тоже остановились в нескольких ярдах от скамейки, и на мгновение-другое Сим почувствовал себя глупее некуда — ведь теперь они явно шли за незнакомцем не как за человеком, а как за редким зверем или птицей, с которыми невозможно человеческое общение, которые интересны своим поведением, оперением или расцветкой шкуры. И это было глупо, ведь незнакомец — всего лишь белый человек, одетый во все черное, с человеческой головой, одна сторона которой много лет назад была жестоко травмирована и потом неаккуратно залатана; человек, — говорил себе Сим все более спокойно и беззаботно, — вполне простительно озлобленный тем, что сделала с ним жизнь.
Эдвин перестал говорить и смотрел туда же, куда и человек в черном, — на кучку играющих детей, в основном мальчишек, лишь одна или две девочки, держащиеся с краю. Среди них был мужчина — тощий старикан, кажется, старше меня, — подумал Сим, — самый старый человек в парке в это детское утро, сухопарый, немного сутулящийся старикан с копной седых волос, в древнем костюме из крапчатого твида; костюм намного, намного старше играющих здесь детей, хороший костюм, слишком хороший, костюм, какие шили для джентльменов в те дни, когда еще жили джентльмены и когда носили жилеты; и еще в коричневых ботинках, но без пальто, а выражение его лица в это детское утро кажется беспокойным и слегка глуповатым. Старик играл с детьми в мяч. Большой разноцветный мяч. Старикан, или, возможно, старый джентльмен, или просто старик, был подвижным, резвым, он бросал мяч одному мальчику, ловил опять, потом бросал другому, ловил, и все время продвигался — вместе с ребятами — в сторону уборной, со смятенной, скользящей улыбкой на тонком лице.
Что я вижу?!
Сим развернулся на каблуках. Смотрителя нигде не было видно. В конце концов, в парке много детей, и один человек не может поспевать повсюду. На лице Эдвина отразилось возмущение.
С проворством, не сильно ослабленным возрастом, старик бил по мячу блестящим ботинком и смеялся, хихикал тонким ртом. Мяч попадал то в одного мальчика, то в другого. Мяч прыгал, отскакивал и возвращался, как будто старик управлял им; прыгнул раз, второй — и оказался в воздетых руках человека в черном. Старик, хихикая и маша рукой, ждал, когда мяч вернется, и человек в черном тоже ждал, и дети ждали. Старик упругими кошачьими прыжками побежал было по дорожке, но замедлил шаги, перестал улыбаться, даже затаил дыхание и немного, совсем немного подался вперед и рассмотрел каждого из них троих по очереди. Никто не сказал ни слова. Дети ждали.
Старик опустил подбородок и взглянул из-под белоснежных упругих бровей на человека в черном. Он был очень опрятный старик, неестественно опрятный в своем костюме, пусть и поношенном. Выговор его свидетельствовал о добротном образовании.
— А ведь это мой мяч, джентльмены.
Все по-прежнему молчали. Старик снова издал глуповатый тревожный смешок.
— Virginibus puerisque![14]
Человек в черном прижимал мяч к груди и смотрел поверх него на старика. Сим видел только неизувеченную сторону его лица, неповрежденные глаз и ухо. Правильные черты, даже привлекательные.
Старик заговорил снова.
— Джентльмены, если вы связаны с Министерством внутренних дел, то мне остается только заверить вас, что этот мяч — моя собственность и что детям, стоящим за моей спиной, не причинено никакого вреда. Расставим все по местам — у вас против меня ничего нет. Поэтому, пожалуйста, отдайте мне мой мяч и ступайте своей дорогой.
Сим заговорил:
— Я знаю вас! Много лет назад… в моем магазине! Детские книги…
Старик перевел на него взгляд.
— Ах, так мы, выходит, старые знакомые? В вашем магазине? Ну так позвольте сказать вам, сэр, в наши дни платить приходится сразу, никто не дает кредита. Я расплатился! О да, я расплатился сполна! Не за ваши книги, но за свою жизнь, если вы понимаете. Ах вы не понимаете меня? Спросите хотя бы у мистера Белла. Это он вас привел сюда. Но я расплатился, и никто из вас не имеет права требовать от меня больше. Отдайте мне мяч! Я его купил!
С человеком в черном что-то происходило — вроде медленных конвульсий, от которых мяч трясся на его груди. Его рот раскрылся.
— Мистер Педигри.
Старик вздрогнул, уставился на оплавленное лицо, присмотрелся, склонив голову на бок, и как будто бледная кожа с левой стороны лица была прозрачной, обшарил его взглядом — от искривленного рта до искалеченного уха, не полностью скрытого волосами. Глаза старика вспыхнули яростью.
— Я тоже узнал тебя, Мэтти Вудрэйв! Это ты!.. Ты все испортил тогда, много лет назад, наглый жестокий урод! О, я узнал тебя! Отдай мне мяч! У меня ничего нет, но… Это ты во всем виноват!
Снова конвульсия, на этот раз разрешившаяся скорбными и гневными словами:
— Знаю.
— Вы слышали его?! Будьте свидетелями, джентльмены, я призываю вас! Видите? Он погубил человеческую жизнь, жизнь, которая могла быть такой, такой прекрасной…
— Нет.
Это слово глухо проскрежетало, произнесенное органом, не приспособленным к речи. Старик буквально прорычал:
— Отдай мне мяч, отдай мне мяч!
Но вся поза стоявшего перед ним человека, крепко прижимавшего мяч к облаченной в черное груди, означала отказ. Старик зарычал снова. Оглянувшись, он вскрикнул, как ужаленный, — дети уже разбежались, разбрелись и смешались с другими компаниями, игравшими в парке. Старик выбежал на опустевшую лужайку.
— Томми! Фил! Энди!
Человек в черном обернулся к Симу, глядя ему в лицо поверх мяча. С величайшей торжественностью он протянул обеими руками мяч, и Сим понял, что должен забрать его столь же церемонно. Он даже слегка поклонился, принимая мяч в обе руки. Человек в черном развернулся, направился за стариком и, словно зная, что они идут за ним, сделал, не оглядываясь, запрещающий жест одной рукой — оставайтесь на месте.
Они провожали его взглядом, пока он не исчез за туалетом. Сим обернулся к Эдвину.
— Что все это значит?
— По крайней мере, кое-что мне ясно. Этого старика зовут Педигри.
— Я же говорил тебе, да? Он воровал детские книги.
— Ты обращался в суд?
— Я предупредил его. Мне все было ясно… Он использовал книги как приманку, старый, старый…
— С кем не бывает.
— Не гневи Бога. У тебя никогда не возникало желания приставать к детям, да и у меня тоже.
— Что-то он там очень долго…
— Зашел облегчиться, чего тут такого.
— Если только не поцапался со стариком.
— Исключительно гнусная личность. Надеюсь, мы больше его никогда не увидим.
— Кого?
— Старикана… Как ты его назвал — Петтифер?
— Педигри.
— Ах, Педигри… Мерзость!
— Наверно, стоит пойти поглядеть…
— На что?
— Может быть, он…
Эдвин потрусил по лужайке к туалету. Сим остался ждать, чувствуя не только нелепость происходящего, но и отвращение, словно мяч в его руках был какой-то пакостью. Он соображал, что делать с мячом, и воспоминание об опрятном старике с его отвратительными склонностями заставило его поморщиться про себя. Он попытался думать о чем-нибудь чистом и приятном, вспомнил дочурок Стэнхоупа, таких милых, таких благовоспитанных! Что за удовольствие было следить, как они растут; но сколь бы женственны они ни стали, ничто не может быть обворожительней детской хрупкости, той красоты, от которой хочется плакать… Конечно, из них не вышло то, что должно было выйти, но в этом столько же вины Стэнхоупа, сколько их собственной, а ведь Софи и сейчас осталась такой симпатичной и дружелюбной… Доброе утро, мистер Гудчайлд, как поживает миссис Гудчайлд? Да что вы говорите! Да, сестренки Стэнхоуп словно освещали Гринфилд своим ореолом!
Эдвин вернулся.
— Его нет. Исчез.
— То есть ушел. Не преувеличивай. Там, среди лавров, есть выход на дорогу.
— Их обоих нет.
