Ганс Андерсен - Всего лишь скрипач
В другой пьесе мы видим добропорядочную венскую семью, которая начиталась рыцарских романов и полагает, что те времена были гораздо лучше нашего. Они ложатся спать, а просыпаются в средневековых костюмах: они перенеслись в столь желанную рыцарскую эпоху. Приходит рыцарь-разбойник, он просит руки их дочери, и они на верху блаженства от такой романтической партии. Но вскоре им приходится почувствовать всю грубость того времени и отсутствие всех удобств, какими пользуемся мы. В конце концов они даже попадают в темницу, где приговорены умереть голодной смертью. Теперь бедняги мечтают вернуться в наши счастливые дни, когда можно есть жареных цыплят, ездить в Хицинг и смотреть комедии в предместье. Излечившимися от бредней колдовство снова переносит их в наше лучшее, в паше радостное время.
Ах, как хотелось бы Наоми, чтобы тот волшебный мир, о котором говорили ее соседи, вмешался в реальную жизнь! Чтобы, как горный дух из скандинавского народного сказания превратил в камень ненавистную ему свадебную компанию, она могла превратить в камень Владислава и обеих женщин — но она сделала бы так, чтобы в холодный мертвый камень обратилась лишь нижняя часть его тела, как у принца Агиба из «Тысячи и одной ночи»; пусть в голове его живет мысль, а сердце истекает кровью, дабы он мог полностью прочувствовать свою муку.
Карета остановилась. Владислав сделал вид, что только теперь заметил Наоми. Он обнял ее за плечи так, что ей стало больно и на теле у нее наверняка остались синяки.
— Кристиан! — сказал он, улыбаясь. — Ты тоже вышел на поиски приключений. Хвалю, мой мальчик. Так и заласкал бы, так и зацеловал тебя за то, что ты наконец-то стал таким же, как мы все.
— Пусти, — огрызнулась Наоми, уклоняясь от его бурных ласк, — я с дамой.
Она отвернулась от него и, выражая взглядом больше, чем можно было бы сказать словами, предложила руку одной из спутниц Владислава. Женщина оперлась на нее и зашептала на ухо «кавалеру» непристойные нежные слова, но Наоми уже некуда было дальше краснеть, и сердце ее не могло уж биться сильнее.
В Вене многие улицы соединяются между собой через крылечки и прихожие отдельных домов. Человек, который не знает этого, может подняться по лестнице в полной уверенности, что он вошел в дом, а на самом деле оказаться в переулке.
Владислав со своей женщиной проскользнули в один дом; Наоми бросилась за ними.
— Куда же они девались? — спросила она свою спутницу.
Та рассмеялась и повела Наоми наверх по винтовой лестнице, но и там Владислава не было. Женщина постучала в дверь.
— Где же они? — спросила Наоми.
— Они в другом месте, а мы здесь, — со смехом ответила женщина.
Дверь отворилась; пожилая, хорошо одетая дама с серебряным подсвечником в руке пригласила их войти.
— Проклятье! — выругалась Наоми и чуть ли не кувырком скатилась с лестницы. Огонек свечи спускался: обе женщины шли за ней. Наоми выскочила на улицу. Она никого не увидела, вокруг не было ни души. «Владислав», — пробормотала девушка и до крови закусила губу.
Через полчаса она была у себя дома в Пратере; Владислав еще не приходил. Наоми, не раздеваясь, бросилась на кровать, однако в глазах ее не было ни слезинки, ни вздоха не сорвалось с уст. Наконец послышались шаги — пришел Владислав.
Молча смотрели они друг на друга.
— Ну как, хорошо повеселилась? — ехидно улыбаясь, спросил он.
Наоми молчала, не сводя с него оскорбленного взгляда своих гордых глаз; он же смотрел на нее насмешливо и улыбался.
Она пошевелила губами, собираясь что-то сказать, но промолчала.
— Ты никогда не замечала, — заговорил он, — что, когда я иду по конюшне и моя кобыла не привязана, она всегда ржет и идет за мной следом. Просто потому, что любит меня, а я за это поглаживаю ее по гриве. Ты тоже ходишь за мной по пятам, но не из любви, совсем наоборот. Вот и мне хочется тебя приласкать наоборот, ты этого заслуживаешь.
Он взял со стола кнут и щелкнул им в воздухе в сторону Наоми так, что котик коснулся ее шеи.
Это был словно укус тарантула. Похолодев, девушка не сводила глаз с обидчика. Наконец произнесла единственное слово: «Владислав!» — и вышла из комнаты.
На улице было темно и тихо, только прогрохотала, катя по дороге мимо Пратера, карета. Небо было звездное. Большая Медведица указывала на север. Вспомнила ли Наоми о родине, или ее мысли оставались в дощатом доме у сына парии, гордого Владислава? Глаза ее не пролили ни слезинки, пи единый вздох не сорвался с уст; она в задумчивости сделала несколько шагов, не отрывая глаз от звездного неба. Так смотрела на море Ариадиа, узнав, что Тесей обманул ее. Так улыбалась Медея, здороваясь с Ясоном у Креусы.
В тот самый час, в ту самую ночь, только в другом месте — на скучной проселочной дороге в Зеландии, еще одни глаза смотрели на то же созвездие, однако в них, напротив, читались надежда и вера, какие вдохновляли Леандра, когда он бросился в волны Геллеспонта и поплыл к маяку, зажженному Геро.
Человек, кативший в эту ночь в карете по зеландской дороге в сторону Копенгагена, был Кристиан. Он пришел к убеждению, что у господина Кнепуса многому не научишься и, если он хочет чего-то добиться в жизни, пора ему выходить в широкий мир. Петер Вик рассердился и сказал: пусть, дескать, плывет дальше в одиночку. Люция плакала, но Кристиан был тверд в своем решении. У него были рекомендательные письма, одно из них — к королевскому лакею, и он считал, что это гораздо надежнее, чем пустые обещания и рукопожатия. Стояла прекрасная, тихая летняя ночь, кучер трубил в свой рожок, и ему отвечало эхо. Одна звезда сверкала ярче других — это была звезда Денеб в созвездии Лебедя. «Вот моя счастливая звезда», — подумал Кристиан и спросил соседа, как она называется. «Курица на насесте», — ответил тот.
Кристиан думал о Наоми; а ее мысли в этот час кружились, словно пчелиный рой, отыскивая каждый побег горечи, проклюнувшийся за последние месяцы в ее сердце, и отовсюду приносили ей яд.
Она прислушалась, и ей показалось, что она слышит плеск дунайских волн. По небу, где когда-нибудь будут плавать воздушные шары, пролетела падучая звезда.
Наоми вернулась в дом, где спал Владислав; однако она осталась в коридоре, села на нижнюю ступеньку лестницы, положила руки на перила и прислонилась к ним головой. Она задремала, как дремлет араб, знающий, что его злейший враг спит с ним в одной кибитке: они. ели и пили вместе; гостеприимство — священный щит, который разделяет их, они пожали друг другу руки… но последней мыслью каждого, перед тем как заснуть, было: мы еще встретимся в другом месте! В жилах сына парии и дочери Израиля течет азиатская кровь, в ней пылает жаркое солнце.
II
— Владислав! Владислав! — снова слышен зов.
И тот же голос дает ответ,
Только громче: «Нет!»
КастеллиЧудо в тот случилось час!
Мой немецкий, датский твой
Понимали мы с тобой.
Речь лилась из наших глаз,
Ключ же к ней — в сердцах у нас.
Стихи в альбом Х.К. Андерсену от Кастелли— Я хочу бежать, — сказала Наоми Жозефине, наезднице с развевающимися перьями. — Бежать, а там будь что будет.
Жозефина улыбнулась:
— Съездим-ка до обеда в Йозефсдорф и Клостер-Нойбург, только мы вдвоем! Запряжем чалого Орландо в маленькую двуколку и поедем. Видишь, ради тебя я рискую своей репутацией. Еду кататься одна с молодым пылким жокеем! Ты развеешься. А потом Владислав поцелует тебя в то место, куда пришелся удар, и вы помиритесь.
— Никогда! Раздобудь мне втайне паспорт, в Венгрию или в Баварию, куда хочешь, мне лишь бы уехать отсюда. Лишь бы не видеть его больше!
— Сначала поедем покатаемся, — ответила Жозефина. — Попьем шоколаду в Иозефсдорфе и полюбуемся видом с горы, быть может, он соблазнит тебя остаться. Никогда не надо торопиться. Не шагай слишком широко — это не украшает женщину.
— Он не первый раз вливает мне в сердце отраву. В Теплице, через две недели после бегства из дому, я уже могла читать его, как открытую книгу, но тогда он еще давал себе труд соблюдать осторожность. Нет, мое решение неизменно.
Экипаж был готов, и они покатили. По длинным аллеям предместья каталось много людей, кто в экипажах, кто верхом. Молодые мужчины кивали Жозефине, несколько дам улыбнулись Наоми. Дорога шла в гору, с вершины которой открывался широкий обзор утопающей в зелени Среднедунайской низменности.
— Взгляни, — сказала Жозефина, — как красивы эти аллеи между городом и предместьями. Собор святого Стефана гордо возвышается над всеми остальными строениями, а как хорош Дунай со своими прелестными лесистыми островками! А вон те голубые горы — уже Венгрия. Этот пейзаж всегда встает у меня перед глазами, когда я слышу песню «Noch einmal die schone Gegend»[48]. Австрия гораздо красивее Дании.
