Альберто Моравиа - Конформист
К подобному поведению его толкала и наступившая в отношениях с Линой ясность. Она презирала его и, возможно, ненавидела, как уже заявила ему, когда была еще искренна. Но, чтобы не прервать отношений с ним и тем самым не лишиться возможности видеть Джулию, которой она увлеклась, Лина сумела притвориться влюбленной в него. Марчелло понимал теперь, что может ждать от нее даже понимания или жалости, и перед этой враждебностью, непоправимой, окончательной, закованной в броню сексуальной ненормальности, перед политической антипатией и нравственным презрением он испытывал беспомощность и острую боль. Так очаровавший его сияющий лоб — такой чистый и умный — никогда не склонится над ним, чтобы ласково согреть и успокоить. Он вспомнил, что, увидев, как она прижимается лицом к коленям Джулии, испытал то же чувство оскверненности, как и тогда в С., когда заметил, что проститутка Луиза позволяет Орландо обнимать себя. Пока Марчелло размышлял об этом, стемнело. Он отошел от парапета и направился к гостинице. Он вернулся вовремя и успел заметить белую фигуру выходившей Лины, поспешно направлявшейся к автомобилю, стоявшему неподалеку у тротуара. Его поразил ее довольный и вместе с тем вороватый вид, она была похожа на куницу или ласку, которая выскользнула из курятника, унося с собой добычу. Она совсем не была похожа на человека, которого отвергли. Быть может, Лине удалось вырвать у Джулии какое-нибудь обещание. А может быть, Джулия из усталости или чувственной пассивности позволила Лине какую-нибудь ласку, которая ничего не значила для самой Джулии, такой снисходительной к себе и окружающим, но которая для Лины была драгоценна. Тем временем женщина открыла дверцу и уселась сперва вдоль сиденья, а затем подобрала ноги. Она проехала мимо, и Марчелло увидел в профиль ее красивое гордое тонкое лицо. Машина удалилась, и он вернулся в гостиницу.
Он поднялся и номер и вошел без стука. Комната была в порядке. Джулия, уже одетая, сидела перед туалетным столиком, заканчивая причесываться. Она спросила спокойно, не оборачиваясь:
— Это ты?
— Да, я, — ответил Марчелло, садясь на кровать.
Он подождал немного, потом спросил:
— Ты хорошо развлеклась?
Жена вдруг с живостью повернулась к нему и ответила:
Очень… мы видели столько красивых вещей! Я едва не потеряла голову чуть ли не в десятке магазинов!
Марчелло промолчал. Джулия закончила причесываться, потом поднялась, подошла и тоже села на кровать. На ней было черное платье с широким декольте, из которого, словно роскошные фрукты из корзинки, выглядывали две полные смуглые округлости. На плече была приколота пурпурная матерчатая роза. Молодое нежное лицо с большими смеющимися глазами и цветущим ртом сохранило обычное выражение чувственной радости. В невольной улыбке губы в яркой помаде приоткрылись, и были видны ровные блестящие белые зубы. Она ласково взяла его за руку и сказала:
— Знаешь, что со мной приключилось?
— Что?
Представь себе, эта синьора, жена профессора Квадри… она — ненормальная женщина.
— То есть?
Она из тех женщин, которые любят женщин… и в общем, понимаешь, она влюбилась в меня с первого взгляда… Она мне сказала об этом после того, как ты ушел… поэтому она так настаивала, чтобы я осталась отдохнуть у нее в доме… она мне призналась в любви по всем правилам… Кто бы мог подумать?
— А ты что?
Я этого совсем не ожидала… я начала дремать, потому что действительно устала… до меня не сразу дошло… наконец я поняла, но не знала, как себя вести… знаешь, это настоящая страсть, неистовая, прямо как у мужчины… Скажи по правде, ты бы мог ожидать подобного от такой женщины, как она, уравновешенной, владеющей собой?
Нет, — мягко ответил Марчелло, — не мог бы, как, впрочем, не ожидал бы, чтобы ты благосклонно отнеслась к ее излияниям.
Ты случайно не ревнуешь? — воскликнула Джулия, разразившись веселым, довольным смехом. — Ревнуешь к женщине? Даже если бы я уступила ей, ты не должен был бы ревновать… Женщина — это совсем другое дело… Но успокойся, между нами почти ничего не было.
— Почти?
Я говорю "почти", — уклончиво ответила она, — потому что, увидев, в каком она была отчаянии, пока провожала меня в машине до гостиницы, я позволила ей пожать мне руку.
— Только пожать тебе руку?
— Да ты ревнуешь! — снова воскликнула она довольно. — Ты в самом деле ревнуешь… я не знала этого за тобой… Так вот, если ты и впрямь хочешь знать, — прибавила она, чуть погодя, — я ей позволила также поцеловать меня… но как сестру… а потом, когда она стала настаивать и донимать меня, я ее прогнала, вот и все… А теперь скажи мне, ты по-прежнему ревнуешь?
Марчелло настаивал на том, чтобы Джулия говорила о Лине прежде всего для того, чтобы еще раз убедиться в разнице, существовавшей между ним и женой: он на всю жизнь оказался выбит из колеи событием, которое не свершилось, жена, напротив, была снисходительна и открыта всякому опыту, и плоть ее забывала еще быстрее, чем душа. Он спросил мягко:
— Но у тебя в прошлом были подобные отношения?
— Нет, никогда, — решительно ответила она.
Эта решительность была для нее так необычна, что Марчелло сразу понял: она лжет. Он стал настаивать:
— Ну-ка, давай, зачем лгать? Тот, кому неведомы подобные вещи, не ведет себя так, как ты повела себя с синьорой Квадри. Скажи правду!
— Какая тебе разница?
— Мне просто интересно знать.
Джулия помолчала, опустив глаза, потом медленно сказала:
— Помнишь историю с тем человеком, с адвокатом? До того дня, как я встретила тебя, она внушала мне настоящий ужас по отношению к мужчинам, поэтому я дружила, но очень недолго, с одной девушкой-студенткой моего возраста, Она меня действительно любила, и меня покорило именно ее доброе отношение, да еще в тот момент, когда я в нем так нуждалась. Потом она начала предъявлять на меня права, стала требовательной, ревнивой, и я порвала с ней. Иногда я встречаю ее в Риме… бедняжка, она по-прежнему меня любит.
На лицо ее, после минутной сдержанности и замешательства, вернулось обычное безмятежное выражение. Взяв его за руку, она добавила:
— Успокойся, не ревнуй, ты же знаешь, что я люблю только тебя.
Знаю, — сказал Марчелло. Он вспомнил, как Джулия плакала в поезде, как пыталась покончить с собой, и понял, что она искренна. Она видела предательство в том, что не была девственницей, но своим прошлым отношениям с подружками не придавала никакого значения.
Тем временем Джулия заговорила снова:
Говорю тебе, эта женщина — попросту безумна. Знаешь, чего она хотела? Чтобы через несколько дней мы все поехали в Савойю, где у них дом… Представляешь, она уже составила целую программу.
— Какую программу?
Ее муж уезжает завтра, она же остается в Париже еще на несколько дней… говорит, что по делам, но я-то уверена, что это из-за меня. Она предлагает нам уехать вместе и провести с ними неделю в горах… ей даже в голову не приходит, что мы в свадебном путешествии… для нее ты словно не существуешь… Она написала мне адрес дома в Савойе и заставила поклясться, что я уговорю тебя принять приглашение.
— Где же адрес?
Вот он, — сказала Джулия, указывая на листок бумаги на мраморной крышке ночного столика. — Ты, случайно, не хочешь ли согласиться?
— Я — нет, может, ты хочешь?
— Ради бога… Ты в самом деле считаешь, что эта женщина для меня что-то значит? Я ведь сказала тебе, что прогнала ее, потому что она надоела мне своими приставаниями. — Джулия встала с кровати и, продолжая говорить, вышла из комнаты.
Кстати, — крикнула она из ванной, — кто-то звонил тебе полчаса назад… мужской голос, итальянец… он не захотел назваться… но оставил свой телефон и просил тебя позвонить как можно быстрее… номер я записала на том же листке.
Марчелло взял бумагу, вынул из кармана записную книжку, аккуратно записал туда адрес савойского дома Квадри и телефон Орландо. Ему казалось теперь, что он снова пришел в себя после мимолетного возбуждения, об этом свидетельствовал прежде всего автоматизм его поступков и сопровождавшая их смиренная грусть. Итак, все кончено, подумал он, убирая записную книжку в карман, краткое появление любви в его жизни было в конечном итоге не чем иным, как встряской, окончательно приведшей эту жизнь в порядок. Он подумал о Лине, и ему показалась явным знаком судьбы ее внезапная страсть к Джулии, ибо она позволила ему узнать адрес дома в Савойе и вместе с тем, благодаря этой влюбленности, когда там появятся люди Орландо, самой Лины на месте еще не будет. Отъезд одного Квадри, пребывание Лины в Париже, в сущности, прекрасно сочетались с планом задания; если бы все сложилось иначе, было бы неясно, как им с Орландо удалось бы его выполнить.
Он встал, крикнул жене, что подождет ее в вестибюле, и вышел. В конце коридора находилась телефонная кабина, он направился туда не спеша, почти машинально. Только когда из черной эбонитовой трубки до него донесся голос агента, весело спросивший: "Итак, доктор, где же он, наш ресторанчик?" — ему показалось, что он вырвался из тумана собственных мыслей. Спокойно, говоря тихо, но внятно, он начал рассказывать Орландо о поездке Квадри.
