Жозе Эса де Кейрош - Знатный род Рамирес
Дона Мария Мендонса вскинула лукавые глаза на сеньора губернатора.
Что в Синтре? Весело? Много ли народу по вечерам в парке? Видел ли он кузину, графиню Шелас?
Да, во дворце, на приеме у королевы, он перемолвился словом с графиней…
— Ах, что королева?
— Прелестна, как всегда…
А вот графиня — немного худощава. Но так любезна, так умна, настоящая grande dame, не так ли? — обратился он к Грасинье, и даже наклон его головы дышал бесконечной нежностью; а она смешалась, зарделась и прошептала чуть слышно, что не знакома с кузиной… Тут дона Мария пожурила хозяев за леность: как можно, окопались в провинции, хоть бы раз выбрались в столицу — рассеяться, повидать родных, возобновить связи…
— Это все кузен Жозе, он терпеть не может столицу!..
О нет, она ошибается! Он вовсе не против столицы! Если бы он мог перенести туда удобный дом, обжитую комнату, первоклассную конюшню, родник, фруктовый сад, веранду среди цветов — он был бы только счастлив.
— Но ютиться в этих гостиничных клетушках!.. К тому же — еда скверная, уличный шум… Грасинья совершенно не спит в Лиссабоне… А по утрам — такая скука! Там нечего делать по утрам.
Кавалейро улыбался, словно одобряя его остроумие и рассудительность. Потом признался и сам, что, хотя у него в Оливейре (благодаря попечению правительства) есть и удобный особняк, и превосходнейшая вода из источника Сан-Домингос, он все же тяготится здешней жизнью. Что делать! Служебные обязанности, преданность партии держат его в Оливейре. Он только и мечтает о том, чтобы нынешний кабинет пал; тогда, обретя свободу, он проведет три дивных месяца в Италии…
Жоан Гоувейя (он сидел по другую руку хозяйки и до сих пор смущенно молчал, как всегда при дамах) воскликнул в порыве преданности:
— Ну, Андрезиньо, оставь надежду! Сан-Фулженсио сидит прочно! Придется тебе пожертвовать нам годика три-четыре!
Он повторил, обернувшись к Грасинье и багровея от усердия, так хотелось ему выказать себя любезным кавалером:
— Сан-Фулженсио сидит прочно. Андре придется побыть с нами еще годика три-четыре!
Андре протестовал, чуть жеманно опуская густые ресницы:
— Дорогой мой Жоан, ты меня совсем не любишь!
И начал снова. Ах, покинуть бы ряды соратников (что значит для доблестного войска одно ржавое копье?), уехать бы в Италию на зиму… он так мечтает об этом, так стремится… Не разрешит ли сеньора дона Граса подлить ей белого вина?
Барроло в порыве чувств вскинул руки:
— Прошу вас, Кавалейро, попробуйте этого вина… С моих виноградников! Я очень его люблю. Распробуйте как следует!
Кавалейро пробовал почтительно, словно принимал причастие. И прочувствованно сказал сияющему хозяину:
— Превосходно! Поистине — превосходно!
— А? Что я говорил? По мне, оно лучше французских вин, даже самых тонких… Наш друг, падре Соейро, святой человек, и тот оценил…
Падре Соейро, тихо сидевший за высокой вазой гвоздик, слегка покраснел и улыбнулся:
— К несчастью, сеньор Жозе Барроло, я его пью с водой… Рад бы полакомиться, да ревматизм не позволяет.
Зато Мендонса, не страдавший ревматизмом, отдавал должное благословенному вину…
— Ну, а вы что скажете, Жоан Гоувейя?
О! Жоан Гоувейя, слава богу, уже не раз его пил. И может сказать прямо, что во всей Португалии он не встречал белого вина с таким букетом…
— Я это доказываю делом, друг мой Барродо! Видите, скоро прикончу этот соблазнительный графинчик'.
Хозяин ликовал. Одно печалило его — дорогой Гонсало так и не пригубил «этого нектара». Гонсало терпеть не мог белых вин…
— Сейчас мою жажду утолит только сухое игристое винцо со льдом… Вот это, из Видаиньос, тоже твое? Видишь, я не гнушаюсь семейными винами… «Видаиньос» — выше всех похвал.
Тогда и Кавалейро захотелось попробовать сухого вина с виноградника Видаиньос, что в Амаранте. Лакей, по знаку польщенного хозяина, поднес сеньору губернатору высокий бокал, специально предназначенный для игристого вина. Кавалейро его не поднял, но, поглаживая прохладное стекло, снова завел речь о свободе, о далеких путешествиях, чтобы еще яснее было всем, какие тоскливые и одинокие дни влачит он в Оливейре, А знает ли сеньора дона Граса, куда бы он поехал из Италии, если бы, по милости божьей, пал кабинет? В Малую Азию.
— Хорошо бы подбить и нашего Гонсало… Теперь по железным дорогам путешествовать так легко! Путь из Венеции в Константинополь — прогулка, не больше! Из Константинополя в Смирну — день, от силы два, на превосходном пароходе. Ну, а оттуда, с караваном — через Триполи, через древнюю Сидонию в Галилею… Галилея! Что скажешь, Гонсало? Какая роскошь!
Падре Соейро, держа на весу вилку, застенчиво напомнил, что в Галилее сеньор Гонсало Рамирес будет ступать по земле, которая некогда чуть не стала достоянием его рода:
— Один из ваших предков, Гутьеррес Рамирес, соратник Танкреда в первом крестовом походе*, отказался стать герцогом Галилеи и земель за Иорданом…
— Сплоховал! — смеясь, воскликнул Гонсало. — Сплоховал мой предок Гутьеррес! Был бы я сейчас герцогом Галилейским! Что может быть смешнее? Сеньор Гонсало Мендес Рамирес, герцог Галилейский и Заиорданский!
Кавалейро удивлялся:
— Ну, что ты! Почему же?
— Не верьте ему! — вставила Мария Мендонса, сверкая глазами. — Кузен Гонсало шутит, а в глубине души он ужасный аристократ. Аристократ до мозга костей!
Фидалго отхлебнул игристого вина, посмаковал и поставил бокал на скатерть:
— Аристократ?.. Разумеется, я аристократ. Неприятно знать, что ты родился неизвестно от кого, словно сорняк в поле. Я рад, что мой отец — Висенте, а его отец — Дамиан, а его отец — Игнасио, и так далее, и так далее, вплоть до короля свевов… как его?..
— Рецесвинта! — почтительно подсказал падре Соейро.
— Вот, вплоть до Рецесвинта *. Жаль только, что у моих предков кровь точно такая же, как у предков Жоакина-привратника. А уж от Рецесвинта до Адама и у меня предков нет!
Среди общего смеха дона Мария Мендонса наклонилась к нему и шепнула, пряча лицо за раскрытым веером:
— Ах, кузен, вечно вы… А я вот знаю одну даму, которая без ума от рода Рамиресов и от его отпрыска…
Гонсало осторожно наполнил бокал, внимательно следя за пеной.
— Очень приятно! Однако, как говорит Мануэл Дуарте, «тут надо разобраться». От кого она без ума — от меня или от свева Рецесвинта?
— От обоих.
— Вот как!
Потом, поставив графин, он спросил более серьёзным тоном:
— Кто же она?
О нет, это — тайна! Кузина Мария еще не так стара, чтобы записаться в свахи. Но Гонсало не спрашивал имени — он хотел узнать приметы… Молода она? Хороша?
— Хороша ли? — воскликнула дона Мария. — Из первых красавиц Португалии!
Тут Гонсало выпалил:
— Дона Ана Лусена!
— Почему вы так думаете?
— А кто же еще? Красавица, живет в наших краях и так дружит с вами, кузина, что поверяет вам свои секреты. Дона Ана, как вылитая. Больше некому.
Дона Мария, улыбаясь, поправила розы, украшавшие ее черный шелковый лиф:
— Может быть, может быть…
— Весьма польщен… Но и тут «надо разобраться». Если ее восторги преследуют благую цель, — увольте, ради бога, увольте! А если они преследуют цель дурную, я, по мере сил, выполню свой долг…
Дона Мария в притворном ужасе спряталась за веер. Потом сверкнула глазами:
— Кузен, благая цель — много лучше! То же самое плюс двести тысяч.
Гонсало пришел в восторг:
— Уж эта кузина Мария! Такой умницы во всей Европе не сыщешь.
Все захотели узнать новую шутку доны Марии, но Гонсало унял их любопытство:
— Секрет, секрет. Дело идет о сватовстве.
Тут Жозе Мендонса вспомнил про пикантную новость, с недавних пор волновавшую весь город:
— Ах, о сватовстве! Кстати, что вы скажете о браке доны Розы Алкофорадо?
Барроло, Гоувейя, даже Грасинья — все считали, что этот брак ужасен. Такая очаровательная девушка (щечки как розы, волосы чистое золото) — и Теишейра де Карредес, старец, обремененный внуками!.. Какой кошмар!
Андре Кавалейро, однако, не видел здесь никакого кошмара. Теишейра тонок, умен; к тому же очень бодр для своих лет, у него почти нет морщин, а черные усы при волнистой седой шевелюре даже очень и очень импозантны. Ну, а дона Роза, несмотря на розовые щечки и золотые волосы, какая-то такая… вялая, жухлая, что ли. При этом глупа. И неряшлива — всегда она плохо причесана, пуговиц не хватает…
— Простите меня, господа, но, на мой взгляд, прогадал бедняга Теишейра.
Дона Мария Мендонса взглянула на него испуганно и мило:
— Если сеньор Кавалейро не восхищается Розиньей Алкофорадо, какая же красавица из его округа ему по вкусу?
— Кроме присутствующих дам, — галантно ответил он, — ни одна. По правде сказать, мне достался единственный в стране округ, обделенный женской красотой…
