Джон Пристли - При блеске дня
Я уже все решил.
— В торговле я не останусь, мистер Экворт. Хочу заняться сочинительством.
— Ну, я так и думал. Дело это рискованное, ненадежное, однако у тебя есть талант. Если постараешься, все получится.
— Я много об этом думал, — проговорил я с колоссальной юношеской серьезностью. — Очень много, мистер Экворт. И обсудил все с друзьями. Как только мне представится возможность зарабатывать на жизнь писательством, я ее не упущу. Недавно мою статью взяли в лондонскую газету.
— Отлично! Что ж, раз ты все решил, мне сказать больше нечего. Здесь ты только убиваешь время. А если б было иначе, — уже тише произнес он, — я бы тебе посоветовал следовать моему примеру и убираться отсюда. Джон Элингтон — хороший человек, каких мало в торговле, но… Что-то с ним неладно, он где-то витает… как будто не может решиться… Нездоровится ему или что…
— Мне тоже так показалось, — кивнул я. — Он и выглядит хуже, правда? Когда я только устроился, он был совсем другой. Не знаете, что случилось?
— Не знаю, малый. Хотел бы я знать. Но вот что я скажу: если он не приструнит этого мерзавца Никси, скоро здесь начнутся большие неприятности. Впрочем, тебе это без разницы, ты ведь не остаешься в торговле. На твоем месте я бы даже потянул время, глядишь, сможешь чем-то помочь Джону. Ладно, малый, еще увидимся. Правда, я теперь буду все время в разъездах: Сэм Хейли хочет, чтобы я занялся продажами.
Так мы попрощались. После этого я встретил его лишь раз, на похоронах Евы Элингтон, а потом началась война, и я уехал из Браддерсфорда. (На побывку я туда не возвращался, потому что в самом начале войны тетя и дядя унаследовали еще несколько тысяч фунтов и переехали в Саутпорт.) Однако в 1918-м я однажды пришел в офицерский клуб в Булони и встретил там одного знакомого из Браддерсфорда: потягивая пиво из маленьких бутылочек экспортного «Гиннеса», он рассказал мне, что Сэм Хейли и Джо Экворт сколотили изрядное состояние, а в начале 1917-го Экворта хватил удар, и полгода спустя он умер.
Никси вернулся из Лондона в понедельник (Экворт уволился в пятницу), и они с мистером Элингтоном долго беседовали, запершись у него в кабинете — я так и не узнал о чем. На место Экворта никто не пришел. Мистер Элингтон теперь проводил куда больше времени в комнате для образцов, чем прежде, изо всех сил стараясь делать вид, что ничего не случилось, хотя любому было ясно, что это не так. Иногда нам помогал и Крокстон, с которым мы постоянно вздорили. Никси хранил спокойствие и молчание, от работы не отлынивал. Я мало что запомнил о том времени, только общую тягостную атмосферу: как будто за ширмой повседневных забот все потихоньку разваливалось на части. Окрыленный несколькими успехами на новом поприще, я много писал и мало общался с людьми. А потом, вскоре после Троицы, настало то роковое воскресенье. Мистер Элингтон пригласил меня провести день с ними: вся семья и несколько друзей, в том числе Джок Барнистон, собирались на природу — они хотели забраться на Пикли-Скар, знаменитый известняковый утес, в жизни отнюдь не столь живописный и романтичный, как можно подумать по полотнам многих художников. И все же это неплохое место для отдыха. Здесь можно полюбоваться двумя видами природных красот: с вершины утеса видны расстилающиеся внизу голые зеленые холмы (сразу понимаешь, что очутился в горах), а у подножия растет дремучий лес с прудами, скалами и невысокими водопадами, среди зеленой листвы бежит речка. И подножие холма, и его вершина — хорошее место для пикника и долгих прогулок в ясную теплую погоду. Сам я уже бывал там пару раз, но с Элингтонами поехал впервые.
Мы с Джоком Барнистоном всегда чувствовали, что Элингтоны хотят сначала побыть в узком кругу семьи, поэтому мы договорились встретиться поутру, взять с собой еды и отправиться на Пикли-Скар обедать, после чего провести остаток дня с Элингтонами. Когда же я рассказал о своих планах дяде и тете, они, к моему большому неудовольствию, уговорили взять с собой Лауру Блэкшоу, девчонку, которая успела изрядно надоесть мне прошлым летом в Силвердейле. Моя тетя взяла ее к себе на выходные, потому что сами Блэкшоу вместе с сыном были в отъезде. Стоило десятилетней наглянке (упертой, как отец, и бойкой, как рыжеволосая мать) услышать про воскресный пикник, как она тут же потребовала взять ее с собой, поклявшись, что я обещал свозить ее на природу. Видимо, я заметно помрачнел от ее слов: тетя отвела меня в сторонку и сказала, что они будут очень мне признательны, если я возьму маленькую Лауру с собой, да и ребенок порадуется. Пришлось ей уступить.
Когда мы с Джоком встретились наутро на вокзале Уэбли, он был очень удивлен нашей спутнице — веснушчатой девчонке с толстыми косами и миниатюрным рюкзачком за спиной. Но Джок любил детей и хорошо с ними ладил, поэтому сразу сказал Лауре, что очень рад ее обществу, которое, несомненно, только украсит пикник. Почти пустой поезд тронулся и, пыхтя, покатил в сторону Йоркшир-Дейлз сквозь праздное золотое утро. (Таких поездов сейчас нет — пустых, праздных и веселых. Современный транспорт — это сплошная суета, толпы людей, дождь и ярость.) На зеленых полях за окном, полыхающих маргаритками, лютиками и одуванчиками, царил ослепительный июнь. Стараясь ничего не пропустить, Лаура внимательно смотрела в окно с одной стороны поезда, а потом перебегала на другую сторону и смотрела в противоположное окно, рассказывая нам все, что видит. Мы с Джоком курили и болтали. Обычно он был весел и спокоен, но сегодня что-то его тревожило. Когда я задал ему прямой вопрос, он признался, что волнуется за Еву Элингтон.
— Почему коровы так глазеют? — спросила Лаура, не отлипая от окна.
— Они не глазеют, — ответил Джок. — Они просто молча жуют свой обед и думают.
— О чем же?
— Никто не знает. Посмотри на них повнимательней, может, ты догадаешься?
— А что не так с Евой? — спросил я.
— Я везу ей письмо от Бена, он просил передать, — тихо ответил Джок. — Я не знаю, что в этом письме, но на пикник Бен не приедет, а Ева его очень ждет. Письмо наверняка объясняет, почему он решил остаться в городе. Боюсь, у Евы сегодня будет скверный день.
— Бен спутался с женой Никси, — сказал я. — Вряд ли он сам признается, но это правда. И чем скорей Ева ее узнает, тем лучше. Он ее не достоин.
— Достоин, хотя ты его и не любишь. Бен на самом деле безвреден, временами глуп, как и все мы. Но Еве он подходит, и она прекрасно это знает. В общем, сегодня надо ей помочь. У меня дурное предчувствие, Грег. — Он многозначительно посмотрел на меня, точно благородный и печальный индейский вождь.
Несколько минут мы молчали. Вряд ли меня тогда волновала судьба Евы Элингтон или кого бы то ни было; однако меня охватило чувство беспомощности и подступающей паники. Я еще не знал, что скоро все рухнет, но понял, что не имею власти над событиями, которые приобретали собственный узор и цвет, не имевший никакого отношения к золотисто-изумрудному дню: за яркими полями, поросшими папоротником и вереском, словно бы крылся совсем иной пейзаж, земля страдающего сердца и смятенного разума.
Тут мы наконец заметили, что Лаура отошла от окна и укоризненно смотрит на нас. Мы вели себя совершенно неправильно. В такое чудесное золотое утро с коровами, цветущими лютиками и приближающимся пикником мы с Джоком мрачно молчали.
— Что такое? — спросила она. — Чего вы насупились?
Джок рассмеялся и ответил:
— Не знаю, Лаура. Наверно, что-то с нами не так.
— Может, проголодались? — с надеждой предположила она.
— Да нет, не особо… — протянул Джок. — А вот ты наверняка что-нибудь бы съела.
Лаура кивнула:
— Какой вы догадливый, мистер Джок. Я бы с удовольствием перекусила.
Лаура принялась за еду, нам с Джоком полегчало, по крайней мере мне точно полегчало, и мы возобновили беседу. Поезд уже полз по долине — зеленой впадине среди известняковых кряжей. Около двенадцати мы прибыли на крошечную станцию Пикли. Как только поезд поехал дальше, на нас опустилась тяжелая тишина знойного летнего полдня. Джок вел нас по полям к тому месту, где мы договорились встретиться с Элингтонами. Лаура восторженно скакала вокруг нас, точно щенок с танцующими глазами. (Тогда я впервые заметил, что у нее очень красивые глаза — теплый блестящий янтарь.) Мы с Джоком молча шагали вперед, поднимаясь в гору, и хотя известняковые скалы вокруг дрожали на горячем солнце, кожу обдувал прохладный ветерок.
Впереди показались два знакомых силуэта. Путники несли тяжести и двигались очень медленно, поэтому мы скоро их нагнали. То были Стэнли Мервин с женой. Лицо художника под копной белых волос было кирпично-красное и блестело от пота, да и его пухлой спутнице явно было очень жарко.
— Какие люди! — вскричал Мервин. — Мы встали в шесть утра, и если б я знал, сколько времени занимает дорога от Балсдена до Пикли в воскресенье, ноги бы нашей тут не было! Вы поглядите на мою женушку — пудинг на водяной бане, да и только! А ты как себя чувствуешь, голубка? — серьезно обратился он к Лауре, пожимая ей руку.
