Кнут Гамсун - Август
— Если б я не успевал выстрелить первым, — говорит он, — меня б уж давно на свете не было.
Эдеварт кивает в ответ.
— Так что в этом я разбираюсь. Но вот насчёт тира... будем брать крону за входной билет, а за патроны отдельно. И пусть они ещё платят за обучение, мы ведь в своё время тоже учились стрелять. А ещё мы могли бы соорудить хорошую карусель, я объясню тебе, как она устроена.
Эдеварт опять кивает.
— Дай мне подумать, что нам ещё нужно. Как насчёт канатных плясунов?
— Годится, — говорит Эдеварт.
— Значит, нужен канат. У Поулине в лавке есть тонкий и есть толстый. Ты же знаешь, я много чего умею, а вот этому искусству так и не выучился. Но можно научить мальчишек, вон мальчишки у Каролуса — им ведь уже достаточно лет, их я и натаскаю.
— Думаешь, они согласятся? — спрашивает Эдеварт.
— А почему бы им не согласиться?
— Потому, что Ане Мария не позволит. Она трясётся над ними не знаю как.
— Так я ж ничего плохого им не сделаю.
— А если они упадут?
— Никуда они не упадут. Мы начнём обучение над самой землей. В конце концов это я сосватал ей мальчишек, им только на пользу пойдёт, если они чему-нибудь выучатся. А что ты скажешь насчёт бокса, как в Англии и в Америке, — такая распрекрасная штука. Но здесь об этом нельзя и думать, мы ещё не такие цивилизованные.
Август ни минуты не сомневался в том, что его ярмарка станет большим развлечением для молодёжи. Он вспоминал и вспоминал всевозможные аттракционы, например лотерею, недоставало только обезьяны. А вот о торговле и товарах, которые следовало продавать и покупать на ярмарке, он вообще не упоминал.
И всё время, лёжа в постели, он ждал вестей из залива. Какой они взяли курс, то ли вдоль побережья на запад, то ли прямо на север, к острову Фуглё. Он начал потеть от своего лечения кипятком, обмяк, потерял аппетит, ещё больше исхудал, но голова у него работала как прежде.
— Ещё немного, — сказал он Эдеварту, — и мы получим вести от наших рыбаков. У Йоакима лёгкая рука, я рад, что отправил его туда. Если даже он загородит не больше двух-трёх тысяч мер сельди, впрочем, не буду преувеличивать, скажем, пятьсот или даже двести, то и тогда это будет благодать Божья для каждого рыбака. Сколько их вышло-то? Эдеварт не знал.
— А когда они вышли?
Эдеварт и этого не знал, надо подумать.
— Ну ты вообще ничего не знаешь.
Эдеварт грузно сидел рядом и отнюдь не был согласен с Августом, а у того поднялась температура, и товарищ его раздражал. Презрительно фыркнув, он сказал без обиняков:
— Я смотрю, у тебя дела куда хуже, чем у меня, потому что ты проворонил всю свою жизнь. Может, ты, по крайней мере, знаешь, не было ли в округе новых случаев грабежа?
— Что-то я не слышал. Они, верно, ещё не доели быка и живут не тужат.
— Темень у тебя внутри, вот что я скажу. Почему в тебе не горит тот свет, какой есть во мне? Скоро появится сельдь и всё такое прочее.
— А тебе почём знать?
Не иначе это была великая тайна Августа, поэтому он просто сказал, что знает и всё тут. Может, всё дело было в том, что он часто спрашивал о направлении ветра и штормах в Атлантике, может, его уверенность и основывалась на этих скудных сведениях. Август всегда полагался на чудо, и чем скорее оно произойдёт, тем лучше. О нет, он не любил ничего случайного, такого, что может получиться так, а может и эдак, не говоря уже о чём-то неопределённом, о рядовом случае. У него всё было известно наперёд. Есть дело, надо его выполнить. — Скоро придёт сельдь, а пока дай мне мои капли.
Эдеварт не отвечает, он уходит к себе в комнату.
Август:
— Ты что, оглох? Капли-то вроде бы мои.
— В бухту вошла лодка, — говорит Эдеварт.
— Лодка?
— А в ней трое. И лодка-то Родерика!
— А что я говорил! — восклицает Август. — Гружёная?
— Доверху!
— Вот так! — кричит Август. — Я как раз ждал их не сегодня-завтра!
Эдеварт продолжал докладывать:
— Похоже, там сидит кто-то из тех, что с неводом... Народ спешит к лодочным сараям.
Август, вслед за ним:
— Заперли, заперли, а что я говорил!
Эдеварт обернулся, мгновение помешкал, потом без долгих слов схватил приятеля и отнёс его обратно в постель.
Август:
— Я только хотел глянуть!
Эдеварт, возвращаясь к окну:
— Нельзя же так, ты совсем потный!
— Не твоё дело! — вопит Август, внезапно разъярившись. — Какое ты имеешь отношение к этой лодке? Это я послал их забрасывать невод.
Эдеварт, спокойно:
— У лодочных сараев полно женщин. А вот и Ане Мария спускается со своими приёмышами.
— Заткнись! — ярится Август. — А лодка что, так и не швартуется?
— Уже пришвартовалась. В ней Каролус и оба почтаря.
Оказалось, что лодка пришла с сельдью, и в Поллене была великая радость и великое ликование. Но привезла она сельдь не из загороди, а пойманную сетью, стало быть, лучше сортом, роскошная такая сельдь, жирная, отборный товар.
А невод они и не ставили, тут Август ошибся, это старый Каролус закупил груз сельди и тем спас Поллен. Он по-прежнему расхаживал с полным кошельком и забрался за четыре прихода отсюда, к северу, там людей кормило море, а деньги пока ещё не утратили своей ценности, там он и закупил у рыбаков весь их дневной улов и выложил за него большие деньги. Старый Каролус снова оказался на высоте, ещё никогда он не пребывал в лучшем настроении. Когда рыбаки принялись набивать цену, Каролус сказал: «О деньгах речь не идёт, мне надо погрузить улов. И ежели Каролус из Поллена вам ещё не знаком, гляньте, вот он перед вами». Этими словами он настолько поразил рыбаков, что они начали говорить ему «вы» и «капитан», Каролус выглядел в их глазах поистине волшебником. «Помоги нам Господь, до чего же богат должен быть этот человек!» — твердили они.
Жизнь в селении сразу наладилась, небо над Полленом просветлело, у детей, женщин и мужчин снова появилась еда, они ели сельдь и запивали её водой, полленцы окрепли и начали жить по-новому. После того как Родерик и его отец несколько дней были заняты только едой, они снова начали возить почту к пароходному причалу и обратно, по дороге в церковь снова можно было увидеть людей, и никто больше не предавался разрушительному разгулу. И ещё заметная перемена: люди подняли голову, начали улыбаться, и пение псалмов у ручья прекратилось. Единственным человеком, который был всё так же обращён к Богу и хранил в себе страх Божий, оставалась Рагна, Теодорова жена, в ней словно что-то надломилось. Люди качали головой, глядя на неё, и все как один находили, что она явно перебарщивает.
Августа конечно же глубоко огорчало, что Поллен спасла не загородь в заливе. Но что стряслось с Йоакимом, почему он не запер косяк? В залив вошла сельдь, тут он не мог ошибиться, просто найти её никто не сумел. Когда он прознал, где находится артель с неводом, то телеграммой посоветовал им искать подальше к северу, обойти вокруг острова Сенья, туда и обратно. Эдеварту он сказал:
— Понимаешь, надо бы мне самому идти с ними, а я тут валяюсь больной! И всё же ни одна лодка, гружённая сельдью, не пришла бы в Нижний Поллен, не догадайся я послать их с неводом. Просто диву даёшься, как много надо времени, чтобы выздороветь. Я не то чтобы жалуюсь, жаловаться — это не по-христиански, но никогда ещё время не тянулось для меня так долго.
Несколько дней спустя произошло событие, которое Август счёл знамением, адресованным ему лично: почтовая лодка пришла с зерном. Не сказать, чтобы так уж много было зерна, но, как ни крути, двенадцать мешков она привезла, а на пристани дожидалась ещё дюжина мешков с картошкой. Когда Август получил это известие, глаза его засияли бледной голубизной от радости и умиления.
— Вот тебе и ответ на телеграмму к амтману, — сказал он Эдеварту, — я ведь знал, что это поможет.
— А чего ты ему написал? — спросил Эдеварт.
— А я написал, что если нам и сейчас не помогут, то я отправлю телеграмму самому королю. И отправил бы, не побоялся!
Вот теперь в Поллене была еда для всех ртов, было зерно из Гульдалена, из Тотена, картошка с Хедемарка и от озера Мьёса, зерно смололи, а картошку подмешали к муке, чтобы вышло побольше. Вот только хлеб, выпеченный из этой смеси, имел скверный обычай плесневеть, хотя и не терял вкуса, покуда оставался свежим, он был даже более сытным, чем городской хлеб, а вдобавок избавлял от расходов на мясо. Не потому, что мяса не было, нет и нет, раз была сельдь, было, так сказать, и мясо. Каролус самолично ходил из дома в дом, выяснял, как обстоят дела, и задолго до того, как сельдь подошла к концу, он, изрядно наполнив свой кошелёк, снова отправился на закупку сельди. Ему это доставляло удовольствие.
Да, жить в Поллене и впрямь стало отрадно.
Даже болящий скиталец становился всё крепче и бодрей, хоть и не слишком быстро. Трудно было отрицать, что время, когда он наконец-то вполне выздоровеет, снова встанет на ноги и начнёт верховодить в селении, приближалось очень медленно. Он честно и смиренно лежал в постели день за днём; те шесть месяцев, которые доктор наложил на него в виде домашнего ареста, быстро подходили к концу, от них оставалось так мало, что при других обстоятельствах он пренебрёг бы этим остатком, а теперь вот исправно долеживал, не проявляя ни малейших поползновений нарушить предписание. Зато он с большой охотой рассуждал на религиозные темы и твердил, что считает себя великим грешником; в один прекрасный день он даже признался, что совершил несколько убийств. Да-да, так и сказал: несколько убийств. Эдеварт заметил: «Ты ж говорил, что никого не убивал». Август: «Ну и что? Говорил, потому что боялся. Я не смел признаться в этом, я был слишком болен и слишком близок к смерти. Откуда тебе это знать? Ты ведь куда лучше меня, ты никогда не сделал ничего дурного. Я и так рассказал тебе слишком много. Сейчас другое дело, сейчас, когда настали светлые дни и я понимаю, что смерть мне не грозит, я расхрабрился. Кстати, а почему ты думаешь, что убить кого-нибудь так уж страшно? Разве лучше, чтоб убили тебя?»
