Люси Монтгомери - Аня из Авонлеи
Что именно имела сказать по этому поводу миссис Линд, они узнали, когда она зашла к ним в тот же вечер. Миссис Линд не была удивлена! Миссис Линд всегда ожидала чего-нибудь в этом роде! Миссис Линд всегда знала, что есть что-то на совести у мистера Харрисона!
— Подумать только, бросил жену! — воскликнула она возмущенно. — Такие вещи пишут только о Штатах, но кто мог ожидать, что подобное произойдет прямо здесь, в Авонлее?
— Но нам неизвестно точно, бросил ли он ее, — возразила Аня, полная решимости считать своего друга невиновным, пока его вина не доказана. — Мы не знаем фактов.
— Скоро узнаем. Я иду прямо туда, — заявила миссис Линд, которая так никогда и не усвоила, что есть в словаре такое слово, как «деликатность». — Никто не заподозрит, что я знаю о ее приезде, а мистер Харрисон должен был сегодня привезти из Кармоди кое-какие лекарства для Томаса, так что это будет удобным предлогом. Я все узнаю, а на обратном пути зайду и расскажу вам.
И миссис Линд смело ринулась туда, куда Аня боялась бы заглянуть даже случайно. Ничто не смогло бы склонить последнюю отправиться в дом Харрисонов, но и в ней была естественная и вполне законная доля любопытства, и в глубине души она была рада, что миссис Линд собирается раскрыть эту удивительную тайну. Но напрасно они с Мариллой ожидали возвращения этой доброй женщины. В тот вечер миссис Линд больше не посетила Зеленые Мезонины. Причину этого объяснил Дэви, возвратившийся домой к девяти часам от Бултеров.
— Я встретил в долине миссис Линд и еще какую-то… чужую, — сказал он. — И, Бог ты мой, как они тараторили наперебой! Миссис Линд велела передать вам, что ей очень жаль, но сегодня уже поздно и она не придет… Аня, я ужасно голодный. Мы пили чай у Милти в четыре часа, и я думаю, что миссис Бултер по-настоящему жадная: она не дала нам ни варенья, ни пирога… даже хлеба и то было мало.
— Дэви, в гостях ты не должен критиковать угощение, — произнесла Аня торжественно. — Это очень плохая манера.
— Да я ничего… только так подумал, — сказал Дэви бодро. — Аня, дай человеку поужинать.
Аня взглянула на Мариллу, которая вошла следом за ней в буфетную и осторожно закрыла за собой дверь.
— Намажь ему хлеб вареньем, Аня. Я знаю, как пьют чай у Леви Бултера.
Дэви взял свой кусок хлеба с вареньем и вздохнул.
— Сколько все-таки разочарований в этом мире, — заметил он. — У Милти есть кошка, и у нее три недели изо дня в день были судороги. Милти говорит, что ужасно смешно на нее тогда смотреть. И я пошел к нему сегодня нарочно, чтобы поглядеть, как это будет. А эта скверная старая кошка не пожелала сделать ни одной судороги, а все оставалась здоровой, как лошадь, хотя мы с Милти торчали возле нее целый день и ждали. Ну да ладно, — лицо Дэви постепенно прояснялось, по мере того как сливовое варенье вносило успокоение в его душу, — может, в другой раз увижу. Ведь не может быть, чтобы она вдруг совсем перестала делать судороги, раз это уже вошло у нее в привычку, правда?.. А варенье ужасно вкусное.
У Дэви не было горестей, от которых его не могло бы излечить сливовое варенье.
Воскресенье выдалось такое дождливое, что всякое движение в Авонлее прекратилось, но, несмотря на это, к понедельнику каждый из жителей уже слышал какую-нибудь версию истории мистера Харрисона. Школа гудела от слухов, и Дэви вернулся домой, располагая самыми разнообразными сведениями.
— Марилла, у мистера Харрисона новая жена… то есть не совсем новая, просто они делались неженаты на некоторое время, так Милти говорит. Я всегда думал, что люди должны быть женаты, раз уж взялись за это дело. Но Милти говорит, что есть способы перестать, если они не могут договориться, и самый простой — взять да и бросить жену… и именно так мистер Харрисон и поступил. Милти говорит, что мистер Харрисон ушел от жены потому, что она бросала в него разные вещи… тяжелые… А Арти Слоан говорит, что она не разрешала ему курить. А Нед Клэй говорит, что она его без конца ругала. Я не бросил бы мою жену из-за такой ерунды, я просто топнул бы и сказал: "Жена, ты должна делать то, что мне нравится, потому что я муж". Я думаю, она сразу послушалась бы. Но Орилия Клэй говорит, что это, наоборот, жена бросила его, потому что он не вытирал ботинки у порога, когда входил в дом, и Орилия говорит, что не винит ее за это… Сейчас сбегаю к мистеру Харрисону поглядеть на нее.
Дэви скоро вернулся, несколько разочарованный.
— Миссис Харрисон не было дома: она уехала в Кармоди с миссис Линд покупать новые обои для гостиной. А мистер Харрисон просил Аню прийти к нему, он хочет с ней поговорить. И знаете, что еще? Пол чистый, а мистер Харрисон бритый, хотя вчера не было никакой проповеди!
Кухня мистера Харрисона предстала глазам Ани в совершенно незнакомом виде. Пол действительно сиял чудеснейшей чистотой, то же самое относилось ко всем предметам мебели. Стены были выбелены, печь начищена так, что в ней можно было увидеть свое отражение, оконные стекла сверкали на солнце. За столом сидел мистер Харрисон в своей обычной рабочей одежде, отличительными признаками которой еще в пятницу были самые разнообразные пятна и прорехи и которая теперь была вычищена и аккуратно залатана. Мистер Харрисон был тщательно выбрит, а те немногие волосы, которыми он еще располагал, были ровно подстрижены.
— Садись, Аня, садись, — сказал мистер Харрисон тоном, мало чем отличавшимся от того, каким жители Авонлеи говорили на похоронах. — Эмили уехала в Кармоди вместе с Рейчел Линд… Новая дружба на всю оставшуюся жизнь! Вот, Аня, кончилось мое спокойное времечко… кончилось. Отныне порядок и чистота — мой удел до конца моего земного существования.
Мистер Харрисон изо всех сил старался говорить уныло, но невольный огонек в глазах выдавал его.
— Мистер Харрисон, вы рады, что ваша жена вернулась! — воскликнула Аня, грозя ему пальцем. — Нечего притворяться, я это ясно вижу!
Лицо мистера Харрисона расплылось в смущенной улыбке.
— Ну да… ну да… я привыкаю к этому потихоньку, — сдался он. — Не могу сказать, что мне было неприятно увидеть Эмили. Мужчине действительно нужна женская защита в таком поселке, как наш, где стоит лишь сыграть в шашки с соседом, как тебя уже обвинят в том, что ты приударяешь за его сестрой, да еще и распечатают про это в газетах со всеми подробностями.
— Никому бы и в голову не пришло, будто вы ухаживаете за Изабеллой Эндрюс, если бы вы не изображали из себя холостяка, — сказала Аня сурово.
— А я не изображал. Если бы меня спросили, женат ли я, я бы честно ответил, что женат. Но все почему-то решили, что я непременно должен быть холостой. А сам я не горел желанием откровенничать на этот счет… Мне и без того было нелегко. Какое бы это было удовольствие для миссис Линд узнать, что меня бросила жена, скажи-ка?
— Некоторые говорят, что это вы ее бросили.
— Начала она, Аня, она… Я собираюсь рассказать тебе всю историю, потому как не хочу, чтобы ты думала обо мне хуже, чем я заслуживаю… да и об Эмили тоже. Но давай выйдем на крыльцо. Здесь так невыносимо чисто, что у меня в душе что-то вроде тоски по родному дому. Я думаю, что со временем привыкну к новому порядку, но пока мне все-таки легче, когда я смотрю на двор. Эмили еще не успела им заняться.
Как только они поудобнее уселись на крыльце, мистер Харрисон начал свою скорбную повесть:
— Жил я прежде в Скотсфорде, в Нью-Брансуике. Хозяйство вела моя сестра, и это вполне меня устраивало: она любила чистоту в разумных пределах и не очень мне этим досаждала — в общем, портила меня, как говорит Эмили… Но три года назад сестра умерла, а перед смертью очень беспокоилась, что будет со мною, и, наконец, взяла с меня обещание, что я женюсь. И посоветовала она мне взять в жены Эмили Скотт, потому как у Эмили и деньги водятся, и хозяйка она образцовая. А я и говорю: "Да Эмили Скотт на меня и глядеть-то не захочет". — "Сделай предложение — и увидишь", — отвечала сестра. Ну, чтобы ее успокоить, я пообещал… да так и сделал. А Эмили взяла да согласилась! Никогда в жизни я не был так удивлен, Аня… такая умная хорошенькая женщина, как она, — и такой старый мужик, как я. И сначала, должен тебе сказать, думал я, что мне чертовски повезло… Так вот, поженились мы, съездили в маленькое свадебное путешествие, на две недели, и вернулись домой. Приехали мы в десять вечера, и даю тебе слово, что через полчаса эта женщина уже чистила, скребла и мыла… О, я вижу, ты думаешь, что мой дом в этом нуждался, — у тебя очень выразительное лицо, Аня, — но нет, дела обстояли не так плохо. Хотя, конечно, я признаю, что изрядно запустил свое жилье, пока оставался холостяком, но перед тем, как жениться, я нанял поденщицу, и она все вычистила и привела в порядок. Так что все было сравнительно неплохо. Но поверь мне, даже если ты приведешь Эмили в новейший дворец из белого мрамора, она начнет драить его в ту самую минуту, как только найдет и нацепит на себя какой-нибудь передник… И чистила она дом до часу ночи, а в четыре снова была на ногах и за тем же занятием. И так она продолжала… насколько я могу судить, она никогда не останавливалась. Это было вечное подметание, отмывание, оттирание и вытирание, которое прекращалось только по воскресеньям, и тогда она никак не могла дождаться понедельника, чтобы начать снова. Но каждый развлекается по-своему, и я мог бы примириться со всем этим, если бы только она оставила меня в покое. Но она не оставила. Она решила переделать меня, но я попался ей уже не в том возрасте… Мне не разрешалось входить в дом, если я не сменю у порога ботинки на шлепанцы. Я не имел права до конца моих дней курить трубку в доме, адолжен был отправляться в сарай. К тому же у меня было плоховато с грамматикой, а Эмили в молодости была учительницей, и ей так и не удалось от этого оправиться. А еще она не могла вынести, что я ем с ножа… И так оно и шло — вечные придирки и упреки. Но, справедливости ради, надо сказать, что я был не лучше. Я даже не пытался исправиться, хотя мог бы. Но я только раздражался и спорил с ней. Я заявил ей однажды, что она не жаловалась на мою грамматику, когда я делал ей предложение. Это было слишком бестактно. Женщина скорее простит мужчине, если он ударит ее, чем если намекнет, что она была слишком рада выйти за него замуж… Пререкались мы с ней без конца, и было это не очень-то приятно, но возможно, мы все же через некоторое время привыкли бы друг к другу, если бы не Джинджер. Он и оказался той скалой, о которую разбился наш семейный корабль. Эмили не любила попугаев, а уж привычки Джинджера богохульствовать и совсем вынести не могла. Но я был очень, привязан к этой птице, которую получил от брата. Брат был моим любимцем еще с тех пор, когда мы были ребятишками. Потом он служил матросом, а перед смертью прислал мне своего попугая. Я не видел смысла в том, чтобы отучать птицу от ругательств. Нет для меня ничего хуже богохульств в устах человека, но ведь попугай всего лишь повторял то, что слышал, так, как я стал бы повторять китайскую речь. Надо было принимать, это в расчет. Но Эмили смотрела на это иначе — у женщин нет логики — и пыталась отучить Джинджера от грубых выражений, но преуспела в этом не больше, чем в попытках отучить меня говорить «теперича» и «опосля». Похоже, что чем больше она старалась, тем хуже становился Джинджер… совсем как я.
