Владислав Крапивин - Бронзовый мальчик
— Разрешение некоего тов. Сапожникова… Беда, коль пироги нам печь начнет… Сапожников. Извините, не знаю такого. А у меня — вот. Копия решения исполкомовской комиссии.
— А я видел эту комиссию в белых тапочках! У меня свое начальство!
— Вот ты, дядя, и шагай к своему начальству, — предложил Геночка. И оглянулся на ребят. Узнал Кинтеля и Салазкина, подмигнул.
— Это ты сейчас зашагаешь, бандюга! — голосил дядька. — Вон, гляди…
Из-за угла выкатил милицейский «рафик». Это водитель крана успел оперативно сбегать к телефону-автомату. «Рафик» остановился, вышли шестеро в сером. В шнурованных высоких ботинках, с палками на поясе. Джула сказал вполголоса:
— Ну, парни, щас начнется. Я про такое раньше только по телику смотрел. Маленьких надо убрать…
Лейтенант, покачиваясь, подошел к Корнеичу:
— В чем дело?
— Мешают разбирать, — скандально сказал дядька в песцовой шапке. — Изображают, понимаете ли, защитников Белого дома… У меня документ!
— И у меня, — сказал Корнеич.
Лейтенант взял две бумажки, почитал, покачал в пальцах, словно сравнивал: какая весомее? Потом крикнул:
— Товарищ капитан!
Из «рафика» выбрался еще один. В фуражке и шинели… Ну целое собрание старых знакомых! Андрей Андреевич Глебов! Жених (или уже супруг?) ненаглядной Дианы Осиповны.
Подошел, сказал:
— Здравствуйте, Даниил Корнеевич. Вот и правда встретились…
— Мир тесен…
Глебов мельком глянул в оба документа, пренебрежительно объяснил лейтенанту:
— Комиссия какая-то. Липа… А тут подпись самого Сапожникова. Ломайте… Даниил Корнеевич, уберите ребят.
— Едва ли у меня получится… А решение комиссии, значит, липа? Это ваше официальное заявление?
— Не надо меня пугать… Лейтенант, уберите ребят.
— Ох, не надо этого делать, — вкрадчиво сказал Геннадий Романович. — Такие дела добром не кончаются. Вспомните рижский ОМОН. Даже в Сибири потом не спаслись…
— Не надо меня пугать, — повторил Глебов. — Гражданин Вострецов, вы уберете ребят?
— Этих — да, — отозвался Корнеич. — Идите, хлопцы. Теперь подежурят другие.
Выкатил еще один «рафик», зеленый. Вышли восемь человек, штатские. В пестрых куртках. Но чем-то похожие друг на друга. Семеро молча встали впереди ребят (которые так и не разошлись). Разом закурили. Восьмой подошел к Корнеичу и милиционерам.
— Кто такой? — вскинулся лейтенант.
Подошедший улыбнулся широко, по-приятельски. Только глаза как у снайпера.
— Здравия желаю… Да вы меня, лейтенант Борисов, знаете. В декабре, на митинге студентов, мы малость… повстречались. Помните? Старший лейтенант запаса Гольцев, отряд «Желтые пески», общественная охрана порядка… Что это вы, братцы, все на молодежь! Ну ладно, там хоть студенты были, а тут ведь совсем пацаны…
— Афганцы, — шепотом произнес Джула. — Можно маленьких не уводить. Хана ментам…
— Товарищ капитан! — сказал лейтенант Борисов высоким голосом. — Я так не могу. Надо сперва разобраться, кто прав. А то мы им наломаем хребты, а потом с нас же спрос… Или давайте письменный приказ.
В шеренге «Желтых песков» тихонько засмеялись.
— Можно и письменный, — отозвался Глебов.
Афганцы разом бросили окурки и слегка расставили ноги. Один оглянулся, шепнул:
— Шли бы вы, ребята…
Но уходить не пришлось. Лейтенант опять заговорил:
— И вообще… Если бы несанкционированный митинг или свалка, а то обычный пикет. Разгонять пикеты указа не было.
— Но они препятствуют работе, — сухо заметил Глебов.
— А что за работа дома ломать! — У лейтенанта появились плачущие нотки. — С нас же потом и спросят. Вы-то с вашим юридическим образованием всегда найдете доводы, а все шишки на меня. И на них… — Он кивнул на топтавшихся по снегу омоновцев.
— Можете уезжать, — бесцветным голосом проговорил Глебов. — Я доложу в штабе о случившемся.
— Ну и докладывайте! А мы тоже не нанимались, чтобы во всякую дыру затычкой…
Глебов блеснул очками, поправил фуражку и пошел прочь.
— До свидания, Андрей Андреевич, — сказал бывший трудовик Геночка.
Лейтенант Борисов кивнул своим, те полезли в машину. Желтый «рафик» укатил.
— Все, господа, ваш спектакль отменяется, — сказал Корнеич шоферу и его напарнику.
Шофер плюнул:
— А нам-то чё! Пущай разбираются в конторе…
И автокран с подтянутой к радиатору «бомбой» начал медленно разворачиваться.
— Спасибо вам, Коля, — сказал Корнеич командиру «Желтых песков». — Извини, что потревожили. Выхода не было.
— Да чего там… Но гляди, опять ведь приехать могут.
— Сейчас пойду в исполком…
— Мы будем поглядывать, — пообещал Джула. — Если что, я сразу к Саньке.
— Или мне звони, — сказал Кинтель.
…Салазкин убежал домой за портфелем — опаздывал в школу. Остальные «тремолиновцы» двинулись к трамваю. Конечно, собрались на место происшествия не все, а те, кого успели поднять по тревоге. Было их вместе с Корнеичем семеро. Кинтель шагал, заново переживая всё, что испытал недавно, когда стоял в шеренге между Джулой и Салазкиным. И ясное ощущение правоты, и бесстрашие (пусть хоть убивают, сволочи!), и яростную готовность кинуться в схватку, несмотря на дубинки. И берущее за душу ощущение победы, когда встали впереди ребят афганцы…
Видно, и другие испытывали что-то похожее.
— Все-таки наша взяла! — вслух порадовался Не Бойся Грома.
— Ни чья еще не взяла, — сумрачно отозвался Корнеич. — Опять придется разбираться…
Виталька, однако, не хотел терять свою радость:
— А все равно сегодня победили мы!
— Мы пахали, — вздохнул Дим.
— Паршиво это все, — сказал Корнеич. — Люди на людей… Вот представь, Виталик, такую ситуацию: среди тех омоновцев твой старший брат.
— На фиг нам такие братья, — насупился Не Бойся Грома.
— Братьев ведь не выбирают, — негромко объяснил ему Паша Краузе.
А в Кинтеле все еще не растаяло боевое настроение. Похожее на отголоски песни: «Подымайся, мой мальчик, рассвет раскален…» И он не удержался:
— Они же сами на нас войной пошли…
— Послали их, вот и пошли, — недовольно отозвался Корнеич. — А война всегда дело пакостное, с обеих сторон. В любых масштабах.
Андрюшка Локтев, любивший все уточнять, за-явил:
— Но по истории учат, что войны бывают несправедливые и справедливые, хорошие.
— Идеи бывают хорошие, — возразил Корнеич. — А когда эти идеи начинают с кровью мешать, всякая справедливость побоку. И больших, и маленьких гробят с той и с другой стороны…
Он сегодня заметно хромал. Кинтель знал, что Корнеичу нужен новый протез, который стоит сумасшедших денег. А плату за две последние статьи Корнеич отдал фирме «Ласточка»: там обещали раздобыть по госцене рубашки из натурального хлопка для летней формы отряда «Тремолино».
Кинтель представил себя в новенькой оранжевой форме среди «достоевской» компании и ощутил какую-то неуютность, несправедливость даже.
— Корнеич… А вот те пацаны, с Достоевского… Они ведь за нас борются, дом охраняют. Когда будет у нас там просторное жилье, может, их тоже… как-то к отряду? — И тут же испугался. Вдруг кто-нибудь скажет: «На кой нам всякая шпана!»
Но Корнеич отозвался обыкновенным тоном:
— Естественно. Все равно ведь придется набирать новичков. А эти тем более люди местные…
Паша Краузе, однако, трезво заметил:
— Захотят ли? Образ жизни у них… малость иной.
— Разница образа жизни тут в одном, — сказал Корнеич. — У нас впереди новый корабль, паруса, а у них никаких парусов нет. Убрать эту разницу, и остальное приложится…
РАВНОДЕНСТВИЕ
В середине марта сгорел телевизор. Дед плюнул и сказал, что «кинескоп не выдержал ежедневного сумасшествия». Действительно, творилось черт знает что. В Карабахе и между Арменией и Азербайджаном уже сплошная война, ракетные установки «Град» пошли в дело. Когда показали, что случилось под городом Ходжалы, тетя Варя из комнаты ушла. Потому что на экране — снежное поле, а в поле этом сотни трупов: и взрослые, и ребятишки… На Днестре тоже шла пальба — правый и левый берега в Молдове выясняли отношения. Чечня вооружилась до зубов и России уже не подчинялась. В Казани кое-кому тоже, видно, не жилось мирно: да здравствует референдум и самостоятельность. Дед боялся, что и там, чего доброго, начнется заваруха, а это вовсе уж недалеко от Преображенска… У Кинтеля назойливо вертелось в голове: «Полыхает гражданская война от темна до темна…» Песня вроде бы неплохая, но это если просто песня, из старого кино. А когда по правде такие пакостные дела…
В Преображенске было пока спокойно, однако и здесь всякие пожилые деятели собрали семнадцатого числа митинг: «Даешь обратно Советский Союз…»
— Никак в их отставные головы не вобьешь, что нет уже никакого «обратно», — ругался дед. — Как говорится, и рад бы в рай, да грехи не пускают…
