Петр Боборыкин - Василий Теркин
Щеки ее заалелись, и вся она трепетно подалась назад. стр.210
— Голубушка! Не говорите ей!
— Вот вы как ее любите!.. Люб/ите!.. Доведите ее до другой правды… А для этого, Василий Иваныч, не надо очень-то преклоняться перед нашей сестрой.
"Вот вы как ее любите!" — умственно повторил Теркин слова Калерии. Он совсем в ту минуту не любил Серафимы, был далек от нее сердцем, в нем говорила только боязнь новых тяжелых объяснений, нежелание грязнить свою исповедь тем, чего он мог наслушаться от Серафимы о Калерии, и как сам должен будет выгораживать себя.
— Дайте мне честное слово.
— Обещаюсь. Довольно и этого.
Калерия встала. Поднялся и он.
— Голубчик, Василий Иваныч, спасибо вам большое. Мне вас Господь посылает, это верно. Вы меня поддержите в моих мечтаниях. Знаете, на те деньги, какие свободны, — всех мне пока не надо, — ежели я кое-что затею, вы не откажетесь добрый совет дать?.. Так ведь? Вы — человек бывалый. Только, пожалуйста, чтобы промежду нас как будто ничего и не было. Серафима когда заговорит со мною о деньгах, мне с какой же стати вас выдавать? Это дело вашей совести… И ее я понимаю: ей обидно было бы, что вы передо мной открылись. Ведь так?
— Так, так!
— Дайте срок! Придет время, и она поймет, сколь это в вас было выше всякого другого поведения. С вами она должна дойти до того, что и у нее Бог будет!..
— Простите! Отнял у вас утро! И травки ваши растеряли из-за меня… Погуляйте!..
Полный радостного волнения, Теркин еще раз пожал руку Калерии и быстро-быстро пошел в чащу леса.
Он не хотел, чтобы ее видели с ним, если б они вернулись вместе к террасе.
ХIII
Степанида в праздничном ситцевом платье, — в доме жила гостья, — и в шелковом платке, приотворила дверь темной спальни.
— Изволили кликать? — спросила она от двери.
— Который час?
Серафима чувствовала, что давно пора вставать. стр.211
— Девять пробило, барыня.
Разговор их шел вполголоса.
— А Калерия Порфирьевна?
— Э! Они чуть не с петухами встают. Никак, ходили гулять в лес. Теперь уже оделись и книжку читают на балконе.
— В лес ходила? Одна?
Вопрос заставил Серафиму подняться с постели.
— Не видала, барыня.
— Василий Иваныч дома?
— Нет, их что-то не видать. Только они никуда не уезжали: Онисим дома.
Степанида догадывалась, что барыня, с тех пор, как приехала "их сестрица", что-то не спокойна, и готова была всячески услужить ей, но нашептывать зря не хотела.
— Поскорее раскрой ставни и дай мне умыться.
Одна Серафима не привыкла ни умываться, ни одеваться. Она торопила горничную, нашла, что утренний пеньюар нехорошо выглажен; волосы она наскоро заправила под яркую фуляровую наколку, которая к ней очень шла; но все-таки туалет взял больше получаса.
— Барышня пила чай? — спросила она, когда была уже совсем готова.
— Никак нет-с.
— Вы не предлагали?
— Они попросили молока и кусочек черного хлеба. Самовар готов… Прикажете подавать?
— Подавайте… да надо же подождать немножко Василия Иваныча, если он не вернулся.
Проходя коридорчиком мимо комнаты, где стоял буфетный шкап, Серафима увидала Чурилина. Карлик чистил ножи, поплевывая на них.
Это ее остановило.
— Чурилин! — сердито окликнула она его.
Он поклонился ей низким поклоном своей огромной головы.
— Что это за гадость! Как ты чистишь ножи?.. Плюешь на них.
Она говорила ему «ты» нарочно, хотя и знала, что он взрослый.
Чурилин зарделся и стал учащенно мигать желтыми ресницами.
— Я, Серафима Ефимовна, завсегда… стр.212
— Чтобы этого не было!
В дверях она обернулась.
— Василий Иваныч у себя?
— Они еще не приходили.
— В лесу гуляют?
— Не могу знать.
Карлик сжал губы и забегал глазами. Он зачуял, что барыня выспрашивает у него про барина, стало быть, насчет чего-нибудь беспокоится. Если бы он и знал, то не сказал бы, когда и с кем Василий Иваныч ходил в лес. Между ним и обеими женщинами — Степанидой и барыней — шла тайная борьба. К Теркину его привязанность росла с каждым днем.
— Не могу знать! — не воздержалась Серафима и передразнила его.
Карлик, с пылающими щеками, начал тереть суконкой ножик и, только что Серафима скрылась, плюнул опять на лезвие.
В окно гостиной Серафима увидала белый чепец и пелеринку Калерии. Та сидела боком у перил и читала, низко нагнув голову.
Не могла она не остановиться и не оглядеть Калерии.
Ничего не было ни в ее «мундире», ни в ее позе раздражающего, но всю ее поводило от этой "хлыстовской богородицы". Не верила она ни в ее святость, ни в ее знания, ни во что! Эта «черничка» торчит тут как живой укор. С ней надо объясняться, выставлять себя чуть не мошенницей, просить отсрочить возврат денег или клянчить: не поделится ли та с нею после того, как они с матерью уже похозяйничали на ее счет.
Вчера несколько раз на губах ее застывало начало разговора о деньгах, и так ничего и не вышло до возвращения Теркина из посада. Самая лучшая минута — теперь, но Василий Иваныч может прийти с прогулки… А при нем она ни под каким видом не станет продолжать такой разговор.
И где он застрял? Пожалуй, ходили вместе утром рано, пока она, "как простофиля", спала у себя.
Кровь заиграла на загорелых щеках Серафимы.
"Неужели он обманул ее и уже винился перед этой фальшивой девулей?"
— Давайте самовар! — крикнула она так, что Степанида услыхала и пошла прямо на террасу.
— А! Сима! С добрым утром!
Калерия встала и подошла поцеловать ее. стр.213
Привета "с добрым утром" она тоже не любила, находила его книжным, приторным.
— Спасибо! Извини. Я заспалась. Чай сейчас будем пить… Васи ждать не станем. Где-то он запропастился.
Калерия взглянула из-под тугого навеса своего белого чепца и спросила:
— Еще не вернулся Василий Иваныч из лесу?
— А ты его не видала?
Вопрос свой Серафима выговорила со страхом, как бы голос ее не выдал.
— Да мы утром походили вот тут. Я травок пособирала.
Василий Иваныч в ту сторону пошел… Так это давно было… в начале восьмого…
Глаза Калерии спокойно глядели на нее своими светлыми зрачками, и рот тихо улыбался.
Она не сочла нужным скрыть, что они виделись. Можно его только запутать, если он сам на это намекнет при Серафиме. О том, как он перед ней повинился, она не скажет, раз она дала ему слово, да и без всякого обещания не сделала бы этого. У него душа отличная, только соблазнов в его жизни много. Будет Серафима первая допрашивать ее об этом — она сумеет отклонить необходимость выдавать Василия Иваныча.
— А, вот что!
Горло у Серафимы сейчас же сдавило.
Подали самовар. Она заварила чай и нервно переставляла чашки.
— Какую это ты книжку читаешь, Калерия?
— Для тебя мало занятную. По медицинской части.
— Отчего же для меня незанятную? Ты меня такой дурой считаешь?
— Господь с тобой! А книжка-то специальная… по аптекарской части.
— Ну, ладно…
Голова Серафимы уже горела. Стало быть, они гуляли в лесу. Наверно, Вася не выдержал, размяк перед нею, бухнул ей про все, а после начал упрашивать, чтобы она все скрыла, не выдавала его.
Коли так было, она не будет унижаться, допрашивать: ни Калерию, ни его. Не хотел соблюсти свое достоинство, распустил нюни перед этой святошей — тем хуже для него. Но ее они не проведут. Она по стр.214 глазам его, по тону сейчас расчует: вышел ли между ними разговор о деньгах или нет.
— А! Вы здесь! — раздался голос Теркина сзади из гостиной.
"Не вернулся балконом, а дорогой, чтобы шито-крыто было", — быстро сообразила Серафима, неторопливо приподнялась и встретила его у дверей.
Он молча поцеловал ее в лоб.
"Покаялся!" — точно молотком ударило ее в темя.
— Вы с Калерией уже гуляли? — спросила она вслух, возвращаясь к столу.
Лица ее он не мог видеть. Голос не изменил ей. Теркин поглядел на Калерию и вмиг сообразил, что так лучше: значит, та на вопрос Серафимы ответила просто, что гуляла с ним по саду. Она ему дала честное слово не говорить о его признании. Он ей верил.
— Да, мы с Калерией Порфирьевной уже виделись.
Свободно протянул он ей руку, пожал и привел к столу.
Он это сказал также просто. Да и почему же ему бегать от Калерии? Серафима в собственном интересе должна воздержаться от всяких новых допытываний.
— Налей мне покрепче, Сима! — прибавил он другим тоном и снял с головы шляпу.
"Каялся, каялся!" — уверенно повторяла про себя Серафима, и ее руки вздрагивали, когда она наливала ему чай. Внутри у нее клокотало. Так бы она и разорвала на клочки эту Калерию!
Скажи та что-нибудь слащавое и ханжеское — она не выдержит, разразится.
