Сомерсет Моэм - Бремя страстей человеческих
– Вот молодец! Другие ужасно торопятся. А я не притрагивалась к маслу целых два года, и посмотрите – вот вам результат.
Она взглянула на портрет матери – довольно топорное изображение, висевшее над пианино.
– И на вашем месте я была бы осторожнее в выборе знакомых. Не стала бы, например, водиться со всякими иностранцами. Я лично очень разборчива в своих знакомствах.
Филип поблагодарил ее за совет, но он показался ему странным. Ему не очень-то хотелось быть разборчивым.
– Мы живем так, словно и не уезжали из Англии, – вставила молчавшая до сих пор мать миссис Оттер. – Мы даже перевезли сюда всю нашу обстановку.
Филип оглядел комнату. Она была заставлена громоздкой мебелью, а на окнах висели такие же кружевные гардины, какие тетя Луиза вешала на лето. Пианино было задрапировано блестящим шелком и каминная доска тоже. Миссис Оттер поймала его взгляд.
– Вечером, когда закрываешь ставни, и в самом деле кажется, будто ты не уезжал из Англии.
– И едим мы то же самое, что ели дома, – добавила мать. – На завтрак мясо, обедаем в середине дня…
Выйдя от миссис Оттер, Филип отправился покупать рисовальные принадлежности, а наутро, ровно в девять, явился в школу, изо всех сил стараясь не выдать, как он робеет. Миссис Оттер была уже там и подошла к нему с приветливой улыбкой. Его тревожило, как его примут другие ученики: Филип не раз читал, какими грубыми шутками встречают новичков в некоторых студиях. Но миссис Оттер его успокоила:
– Ну, у нас не бывает ничего подобного. Чуть не половина наших учеников
– дамы. Они-то и задают тон.
Студия была просторной и пустой, на серых стенах были наколоты премированные рисунки. На стуле сидела натурщица в небрежно накинутом халате, а вокруг нее стояло человек десять мужчин и женщин. Кое-кто из них разговаривал, остальные заканчивали свои наброски. Это был перерыв, натурщица отдыхала.
– На первых порах не беритесь за что-нибудь слишком трудное, – сказала миссис Оттер. – Поставьте мольберт сюда. Вы увидите, что с этой точки ее рисовать проще всего.
Филип поставил мольберт, куда она показала, и миссис Оттер познакомила его с молодой женщиной, сидевшей с ним рядом.
– Мистер Кэри, мисс Прайс. Мистер Кэри еще только начинает учиться, будьте добры, помогите ему немножко, пока он не освоится. – Потом она обратилась к натурщице: – La pose note 39.
Натурщица бросила «Птит репюблик», которую читала, и, недовольно скинув халат, влезла на помост. Она встала, слегка расставив для устойчивости ноги, и закинула руки за голову.
– Дурацкая поза, – сказала мисс Прайс. – Не пойму, зачем они такую выбрали.
Когда Филип вошел в студию, на него посмотрели с любопытством и даже натурщица равнодушно скользнула по нему взглядом, но теперь никто больше не обращал на него внимания. Филип, сидя перед чистым листом бумаги, смущенно поглядывал на натурщицу. Он не знал, с чего начать. Филип никогда не видел обнаженной женщины. Она была уже не молода, с дряблой грудью. Бесцветные русые волосы в беспорядке падали на лоб, кожа была покрыта крупными веснушками. Филип бросил взгляд на рисунок мисс Прайс. Она работала над ним только два дня, и видно было, что ей нелегко: бумага стала шершавой от беспрерывного стирания резинкой, и, на взгляд Филипа, фигура казалась как-то странно перекошенной.
«Надо надеяться, что я сделаю не хуже», – подумал он.
Он начал рисовать голову, собираясь перейти от нее к торсу и ниже, но почему-то рисовать с натуры оказалось бесконечно труднее, чем по памяти. Он запутался и украдкой поглядел на мисс Прайс. Она работала с ожесточением. Брови ее были сдвинуты; глаза горели тревогой. В студии было жарко, и на лбу у нее выступили капельки пота. Это была девушка лет двадцати шести с густыми матово-золотистыми волосами; волосы были красивые, но небрежно причесаны: стянуты со лба назад и кое-как закручены в узел. Лицо широкое, одутловатое, с приплюснутым носом и небольшими глазами; кожа скверная, с какой-то нездоровой бледностью. Выглядела она немытой, неухоженной – невольно казалось, что она и спит, не раздеваясь. Держалась мисс Прайс серьезно и молчаливо. Когда снова объявили перерыв, она отошла, чтобы поглядеть на свою работу.
– Непонятно, зачем я так мучаюсь, – сказала она. – Но мне хочется, чтобы все было правильно. – Она посмотрела на Филипа. – А как ваши дела?
– Да никак, – ответил он с невеселой улыбкой.
Она поглядела на его рисунок.
– А на глазок ничего у вас и не выйдет. Надо найти пропорции. И расчертить бумагу.
Она быстро показала ему, как взяться за дело. Филипу понравилось ее серьезное отношение к занятиям, но его отталкивало, что она так некрасива. Он был благодарен ей за помощь и снова принялся за работу. В это время в студии прибавилось народу (главным образом мужчин, потому что женщины всегда приходили первыми), и для начала сезона учеников набралось довольно много. Вскоре в комнату вошел молодой человек с жидкими черными волосами, громадным носом и длинным лицом, в котором было что-то лошадиное. Он сел по другую руку от Филипа и кивнул издали мисс Прайс.
– Как вы сегодня поздно, – сказала она. – Только что встали?
– День уж очень славный. Захотелось полежать в достели и помечтать о том, как хорошо на улице.
Филип засмеялся, но мисс Прайс отнеслась к словам его соседа совершенно серьезно.
– Странно. По-моему, куда разумнее было бы выйти и погулять на воздухе.
– Путь юмориста усеян терниями, – сказал молодой человек, даже не улыбнувшись.
Ему, видимо, не хотелось работать. Поглядев на свой холст – он писал маслом и вчера уже набросал фигуру натурщицы, – сосед повернулся к Филипу.
– Только что из Англии?
– Да.
– А как вы попали в «Амитрано»?
– Это – единственная школа, о которой я знал.
– Надеюсь, у вас нет иллюзии, будто здесь вас могут научить чему-нибудь полезному?
– Но это лучшая школа в Париже, – сказала мисс Прайс. – Тут к искусству относятся серьезно.
– А кто сказал, что к искусству надо относиться серьезно? – спросил молодой человек и, так как мисс Прайс презрительно передернула плечами, добавил: – Дело в том, что всякая школа плоха. Она по самой своей природе академична. Эта школа не так вредна, как другие, потому что учат здесь хуже, чем где бы то ни было. А раз вы ничему не можете научиться…
– Тогда зачем же вы сюда ходите? – прервал его Филип.
– «Я знаю более прямую дорогу, но не иду по ней». Мисс Прайс – женщина образованная, она скажет, как это по-латыни.
– Прошу вас не впутывать меня в ваши разговоры, мистер Клаттон, – отрезала мисс Прайс.
– Единственный способ научиться писать, – продолжал он невозмутимо, – это снять мастерскую, взять натурщицу и выбиваться в люди самому.
– Разве это так трудно? – спросил Филин.
– На это нужны деньги.
Он принялся рисовать, и Филип стал его искоса разглядывать. Клаттон был высок и отчаянно худ; его крупные кости словно торчали из тела; острые локти, казалось, вот-вот прорвут рукава ветхого пиджака. Брюки внизу обтрепались, а на каждом из башмаков красовалась грубая заплата. Мисс Прайс встала и подошла к мольберту Филипа.
– Если мистер Клаттон хоть минуту помолчит, я вам немножко помогу.
– Мисс Прайс не любит меня за то, что у меня есть чувство юмора, – сказал Клаттен, задумчиво рассматривая свой холст. – Но ненавидит она меня за то, что я – гений.
Он произнес эти слова с таков важностью, а лицо его, на котором выделялся огромный уродливый нос, было так комично, что Филип расхохотался. Однако мисс Прайс побагровела от злости.
– Только вы один и подозреваете себя в гениальности.
– Один я хоть в какой-то мере и могу об этом судить.
Мисс Прайс стала разбирать работу Филипа. Она бойко рассуждала от анатомии, композиции, планах, линиях, а также о многом другом, чего Филип не понял. Мисс Прайс посещала студию уже очень давно и знала, какие требования мастера предъявляют к ученикам; но, хотя она и могла показать, в чем ошибки Филипа, подсказать ему, как их исправить, она не умела.
– Я страшно вам благодарен за то, что вы так со мной возитесь, – сказал ей Филин.
– Чепуха, – ответила она, покраснев от смущения. – Вы или другой – какая разница! И мне помогали, когда я начинала учиться.
– Мисс Прайс желает подчеркнуть, что она делится с вами своими познаниями только из чувства долга, а отнюдь не ради ваших прекрасных глаз, – пояснил Клаттон.
Мисс Прайс кинула на него разъяренный взгляд и вернулась к своему наброску. Часы пробили двенадцать, и натурщица, с облегчением вздохнув, спустилась с помоста.
Мисс Прайс собрала свое имущество.
– Кое-кто из наших ходит обедать к «Гравье», – сказала она Филипу, посмотрев на Клаттона. – Лично я ем дома.
– Если хотите, я свожу вас к «Гравье», – предложил Клаттон.
Филип поблагодарил и собрался идти с ним. У выхода миссис Оттер осведомилась, как его дела.
