Вирджиния Вулф - По морю прочь
— Будь моя воля, я сожгла бы его завтра же, — засмеялась миссис Флашинг. Ее смех был похож на крик сойки — резкий и безрадостный. — Зачем человеку в здравом уме эти огромные дома? — спросила она. — Если ночью спускаешься вниз, на тебя сыплются тараканы и свет постоянно отключается. Представьте, вы открываете горячую воду, а из крана ползут пауки, что вы будете делать? — При этих словах она уставилась на Хелен.
Хелен пожала плечами с улыбкой.
— Вот это мне нравится, — сказала миссис Флашинг, кивнув в сторону виллы. — Маленький домик в саду. У меня был такой когда-то в Ирландии. Утром можно было прямо с постели срывать ногами розы через окно.
— А садовники не удивлялись? — спросила миссис Торнбери.
— Садовников не было, — хохотнула миссис Флашинг. — Только я и старуха без единого зуба. Знаете, в Ирландии они, бедняги, лишаются зубов после двадцати. Но политикам этого не понять, во всяком случае Артуру Бальфуру[46].
Ридли вздохнул, поскольку не ожидал понимания чего-либо от кого-либо, и меньше всего — от политиков.
— Однако, — произнес он, — в одном я вижу преимущество дряхлого возраста — ничто не имеет значения, кроме еды и пищеварения. Я лишь прошу — позвольте мне догнивать в одиночестве. Очевидно, что мир несется во весь опор в преисподнюю, и я только могу сидеть тихо и вдыхать как можно больше табачного дыма, — простонал он и с меланхолическим видом намазал джем себе на хлеб. Эта резкая дама явно была ему несимпатична.
— Я всегда возражаю мужу, когда он так говорит, — ласково проговорила миссис Торнбери. — Ах, мужчины! Что бы вы делали без женщин!
— Прочитайте «Пир», — мрачно сказал Ридли.
— «Пир»? — крикнула миссис Флашинг. — Это латынь или греческий? Скажите, есть хороший перевод?
— Нет, — ответил Ридли. — Вам придется выучить греческий.
Миссис Флашинг опять закричала:
— Ха-ха-ха! Я лучше буду дробить камни на дороге! Всегда завидовала этим людям в очках, которые дробят камни и целыми днями сидят на этих милых кучках. Мне бесконечно милее дробить камни, чем чистить курятники, или кормить коров, или…
Тут из нижнего сада пришла Рэчел с книгой в руке.
— Что это за книга? — спросил Ридли после того, как она со всеми поздоровалась.
— Гиббон, — ответила Рэчел и села.
— «Упадок и разрушение Римской империи»? — спросила миссис Торнбери. — Чудеснейшая книга, я знаю. Мой дорогой отец всегда нам ее цитировал, в результате чего мы дали себе слово не прочесть из нее ни строчки.
— Гиббон, который историк? — вступила миссис Флашинг. — Я связываю с ним счастливейшие часы в моей жизни. Мы любили читать Гиббона лежа в постели — помню, об избиениях христиан, — когда нам уже полагалось спать. Это не шутка — читать такую толстую книгу, текст в две колонки, при свете, проникающем через щелку в двери, да еще от ночника. К тому же ночные бабочки — полосатые, желтые — и мерзкие майские жуки. Луиза, моя сестра, хотела, чтобы окно было открыто. А я — чтобы закрыто. Каждую ночь мы дрались насмерть из-за этого окна. Видели, как ночная бабочка погибает в ночнике? — спросила она.
И опять беседа была прервана. Хёрст и Хьюит показались в окне гостиной и затем вышли к чайному столику.
Сердце Рэчел быстро забилось. Она почувствовала, как все вокруг приобрело необычайную глубину и четкость, как будто при появлении молодых людей с поверхности предметов слетел некий покров. Однако приветствия прозвучали вполне обыденно.
— Простите, — сказал Хёрст, поднимаясь со стула сразу после того, как сел. Он сходил в гостиную и вернулся с подушечкой, которую аккуратно подложил под себя. — Ревматизм, — сообщил он, усаживаясь во второй раз.
— Это после танцев? — спросила Хелен.
— Стоит мне физически устать, за этим всегда следует приступ ревматизма. — Он резко выгнул назад кисть руки. — Прямо слышу, как трутся друг о друга мои отложения солей!
Рэчел посмотрела на него. Ей было смешно, и в то же время она испытывала почтение: верхняя часть ее лица смеялась, а нижняя изо всех сил старалась сдержать смех.
Хьюит подобрал с земли книгу.
— Нравится? — спросил он вполголоса.
— Нет, не нравится, — ответила Рэчел. В самом деле, она полдня пыталась читать эту книгу, но почему-то все великолепие, в котором Гиббон предстал поначалу, угасло, и Рэчел, как ни старалась, не могла уловить смысл. — Она раскручивается, раскручивается, как рулон клеенки, — рискнула Рэчел. Эти слова предназначались одному Хьюиту, но Хёрст вмешался:
— Что вы хотите сказать?
Рэчел тут же устыдилась своего сравнения, потому что не могла обосновать его трезвой критикой.
— Если речь идет о стиле, то он, вне всяких сомнений, совершенен и не знает равных, — продолжил Хёрст. — Каждая фраза фактически идеальна, и острота ума…
«Уродливая внешность, гадкие мысли, — подумала она вместо того, чтобы думать о стиле Гиббона. — Да, но зато мощный, пытливый, упорный ум». Она посмотрела на его крупную голову с непропорционально большим лбом, в его проницательные и строгие глаза.
— Отказываюсь от вас, отчаявшись, — сказал он полушутя, но Рэчел восприняла это всерьез и почувствовала, что ее ценность как человека уменьшилась, потому что она не восхищается Гиббоновым стилем. Остальные в это время беседовали о местных деревнях, которые миссис Флашинг следовало посетить.
— Я тоже в отчаянии, — резко ответила Рэчел. — Как вы можете оценивать людей по их уму?
— Вы, наверное, заодно с моей незамужней тетей, — предположил Сент-Джон в своей насмешливо-бодрой манере, которая всегда раздражала собеседника, потому что заставляла его чувствовать себя неуклюжим и слишком серьезным. — «Будь добродетельна, о дева…» Я считал, что мистер Кингсли[47] вместе с моей тетей устарели.
— Можно быть хорошим человеком, не прочитав ни единой книги, — упрямо сказала Рэчел. Ее слова прозвучали примитивно и глупо, сделав Рэчел беззащитной для насмешек.
— Разве я это отрицаю? — спросил Хёрст, поднимая брови.
Неожиданно в разговор вступила миссис Торнбери — то ли потому, что в ее роль входило смягчать шероховатости, то ли в силу ее давнего желания поговорить с мистером Хёрстом, поскольку во всех молодых людях она видела своих сыновей.
— Я всю жизнь прожила с такими людьми, как ваша тетя, мистер Хёрст, — сказала она, наклоняясь вперед на стуле. Ее карие беличьи глазки заблестели даже ярче обычного. — Они никогда не слышали о Гиббоне. Их заботят лишь их олени и крестьяне. Это крупные люди, которые смотрятся в седле так же славно, как смотрелись, наверное, всадники в эпоху великих войн. Можете говорить о них что угодно — что они животные, что они неумны; они не читают сами и не хотят, чтобы это делали другие, но они принадлежат к разряду лучших и добрейших людей на этом свете! Вас удивили бы истории, которые я могла бы рассказать. Вам, вероятно, и невдомек, какие романтические сюжеты разворачиваются в глубинке. Я считаю, что именно в среде этих людей родится второй Шекспир, если он вообще родится. В этих старых усадьбах, среди известковых холмов…
— Моя тетя, — перебил Хёрст, — всю жизнь живет в Восточном Ламбете[48] среди опустившейся бедноты. Я процитировал мою тетю лишь потому, что она склонна порицать людей, которых называет «интеллектуалами», в чем я подозреваю и мисс Винрэс. Теперь это модно. Если человек умен, само собой считается, что ему полностью недоступны сострадание, чуткость, привязанность — все, что по-настоящему важно. Эх вы, христиане! Вы — самые надменные, самодовольные, лицемерные притворщики в стране! Конечно, — продолжал он, — я первый признаю большие достоинства за вашими сельскими господами. Во-первых, они, вероятно, честно выражают свои чувства, в отличие от нас. Мой отец, а он священник в Норфолке, говорит, что в провинции едва ли найдется хоть один сквайр, который…
— А как насчет Гиббона? — перебил Хьюит. Это вмешательство сняло напряжение, которое читалось на лицах всех присутствующих. — Вы находите его однообразным, я полагаю. Но, знаете… — Он открыл книгу и начал просматривать текст в поисках фрагмента для чтения вслух. Вскоре он нашел нечто, по его мнению, подходящее. Но для Ридли не было ничего на свете скучнее, чем чтение вслух, и, кроме того, он был крайне привередлив к нарядам и поведению дам. За прошедшие пятнадцать минут он возненавидел миссис Флашинг — потому что ее оранжевое перо не шло к ее внешности, говорила она слишком громко и клала ногу на ногу; наконец, когда она приняла сигарету, предложенную Хьюитом, Ридли вскочил, пробормотал что-то о «питейных заведениях» и удалился. Его уход явно принес миссис Флашинг облегчение. Она пыхнула сигареткой, вытянула ноги и стала подробно расспрашивать Хелен о характере и репутации их общей знакомой миссис Рэймонд Перри. Прибегнув к серии небольших уловок, она заставила Хелен определить миссис Перри как явление устаревшее, не имеющее отношения к красоте и весьма искусственное — короче, как старую надменную каргу, чьи приемы интересны только тем, что там можно встретить странных людей; но Хелен всегда было жаль бедного мистера Перри, которого держат в нижнем этаже, в окружении шкафов, полных драгоценностей, тогда как его жена наслаждается жизнью в гостиной.
