Василий Великанов - Повесть об укротителе
Поземка несется по полю, крутится около кустиков и все заволакивает в мутно-белый цвет.
Ровное снежное поле и пологая высота, на которой зацепился противник, были безмолвны, и казалось, что враг или спит, или отошел…
Нет, вон луч прожектора заскользил по белому полю, выхватывая серые кусты, и застрочил пулемет. «Ложись!»— одновременно прошептали Петухов и Черкасов и, упав в снег, замерли. Треф прильнул к земле, а Пурик, вздрагивая, прижался к Черкасову. Пулемет умолк. Оборвалась и полоса света. «Прощупывают и пугают… — подумал Петухов. — Знаем мы ваши повадки — сами побаиваетесь…»
Сняли лыжи и, воткнув их глубоко в снег около кустика, поползли. Тяжело продвигаться — тонут в снегу, во зато хорошая маскировка. В полушубках жарко и неловко ползти, а тут еще и вещевой мешок, и автомат, и противогаз, и лопата. Все тянет, давит. Поземка бьет в глаза, порошит.
Время от времени Петухов и Черкасов повелительно шептали: «Треф, ищи! Пурик, ищи!» Собаки принюхивались к снегу и, натягивая поводки, рвались вперед. Старательный и горячий Пурик тыкал нос в снег, фыркал и чихал. «Тихо, Пурик! Фу!» — сердито шептал Черкасов.
И вдруг Треф, обнюхав снег около куста, сел возле него и так выразительно взглянул на своего хозяина, словно хотел вымолвить: «Нашел». Петухов легонько проткнул щупом снег и почувствовал, что наткнулся на дерево. Мина! Петухов снял рукавицы и, засунув руки в снег, неторопливо, осторожно обшарил, прощупал деревянную мину. Нет ли около нее и под ней опасной проволочки от мины затяжного действия? Как будто нет.
Снег на руках тает, а кожа стынет — пощипывает мороз. Надел руковицы, выкопал ящик лопатой. Ох, какой тяжелый — будто гвоздями набит! Отполз с ним влево и поставил на попа. Так виднее. Вздохнул и вытер рукавом пот с лица. Ух, велика беда начало! Нащупали минное поле — теперь надо много потрудиться… Вот и Черкасов правее тоже обнаружил мину; возится в снегу, а рядом с ним суетится Пурик и помогает хозяину выкапывать мину. Медвежья услуга! Нарвется проклятый пес когда-нибудь… По лапам его надо бить, а Черкасов с ним миндальничает.
Недалеко, над окопами врага, низко тарахтел По-2 — «кукурузник», как его в шутку прозвали наши солдаты, и вскоре один за другим раздались взрывы. Это летчик сбросил в окопы несколько мелких бомб. Пурик задрожал и заскулил. «Фу!» — прошептал Черкасов. Пурик прижался к боку хозяина и затих. Застрекотали зенитные пулеметы, и словно серными спичками кто-то зачиркал по небу — это побежали трассирующие пули. Скользнул вверх луч прожектора, но «кукурузник», прижимаясь к земле, тарахтит уже где-то в своей стороне, «Ушел! — радовался Петухов. — Не дает им покоя и от нас отвлекает… Молодец!»
И опять тишина. Молчат. Притихли. Можно продолжать работу. Петухов и Черкасов вытерли досуха закоченевшие руки и всунули их в меховые рукавицы. Как в них тепло и уютно рукам! Так бы и не вынимал. Но время идет, и надо работать, работать, чтобы до рассвета вернуться к своим. Опять раздаются тихие голоса собаководов: «Ищи! Ищи!» Собаки, принюхиваясь к снегу, натягивают поводки.
Сколько прошло времени с тех пор, как они начали свои поиски, трудно сказать. Может быть, два, или три, четыре часа. Сердце стучит гулко, напряженно, и чувствуется, как пульсируют жилки на висках. Мокрая от пота рубашка приклеилась к спине, а руки закоченели, и пальцы плохо сгибаются. Растерли их снегом, вытерли насухо а спрятали в рукавицы. Кажется, все. Проход сделан и деревянные мины справа и слева от прохода, как вешки, указывают безопасный путь. Вражьи окопы совсем близко. Теперь надо незаметно уйти. Отползти немного назад. Надо передохнуть. А то и собаки устали. Поджимают ноги — как бы не отморозили подушечки лап.
— Сколько вы взяли, товарищ сержант? — прошептал Черкасов.
— Двенадцать.
— А я тринадцать. Пурик мой молодец, Поднимемся, товарищ сержант?
— Нет, Черкасов, надо ползти до лыж.
Петухов знал, что если противник их обнаружит, то насторожится и до рассвета снова может заминировать проход.
Проползли уже много, лыж не видать. Странно! Поземка замела следы. Наверно отклонились в сторону.
— Черкасов, иди вперед. Да смотри, осторожно. Солдат встал, отряхнулся от снега и зашагал вперед, глубоко увязая в снегу. Вслед за Черкасовым, в нескольких от него шагах, шел Петухов. Пурик вдруг метнулся в сторону и, вырвав из рук хозяина поводок, ткнулся носом в снег и быстро заработал передними лапами.
— Пурик, назад! — тихо крикнул Черкасов, Раздался взрыв, и Пурик упал.
Черкасову показалось, будто кто-то метнул ему в лицо стеклянными брызгами. Прикрыв лицо руками, он упал ниц. Противник открыл пулеметный огонь, и пули засвистели где-то над головой. Наши ответили. Раздались и первые минометные выстрелы. Словно кто-то гулко и часто застучал колотушкой по бочонку, и мины полетели в нашу сторону целой стаей, вспахивая и бороня снежное поле. Петухов глубоко простонал «ух» и упал головой в снег. Вокруг него, прихрамывая, завертелся Треф.
Черкасову сначала показалось, что его тяжело ранили и он ослеп, но потом, вытерев рукавом кровь с лица, он понял, что видит и может передвигаться. Черкасов подполз к неподвижно лежавшему Петухову и, дергая его за рукав, тихо спросил:
— Товарищ сержант, вы ранены? Товарищ сержант!.. Петухов не отвечал. Черкасов приподнял его голову и взглянул в лицо. Оно было бледно-серое. Губы чуть шевелились.
— Ползи, Черкасов, ползи скорей, а то убьют.
— Треф, вперед, ищи! — промолвил Черкасов. Прихрамывая и принюхиваясь к снегу, собака пошла вперед, к своим окопам. Черкасов с усилием подлез по;; Петухова и, взвалив его себе на спину, пополз. Тяжелый сержант!
Шквал огня так же фазу стих, как и вспыхнул.
Наши наблюдатели заметили взрыв метрах в ста от своих окопов и догадались, что с саперами что-то случилось. Два солдата, одетых в белые халаты, вылезли из окопа и поползли к месту взрыва. Они приблизились к саперам в тот момент, когда обессиленный Черкасов, придавленный тяжелым телом Петухова, лежал неподвижно, не в силах вылезти из-под товарища. Кровь заклеила ему глаза.
…С рассветом войска пошли в наступление. Батальон хлынул в проход, через минное поле.
…В брезентовой палатке с целлулоидовыми окошечками, похожей на игрушечный домик, посредине, недалеко от раскаленной докрасна железной печки, стоял высокий операционный стол — топчан, на котором лежал Петухов, и ступни его босых ног свешивались с края стола. Возле него стоял главный хирург медсанбата Воронцов, бледный, худощавый, с усталыми глазами. Рукава его халата засучены по локоть, а руки обтянуты желтоватыми резиновыми перчатками. Обследуя и прощупывая все ходы и кармашки большой рваной раны бедра, хирург временами тихо произносил «м-да», что означало у него — прогноз неблагоприятный. Да и как же могло быть иначе, если перелом бедра открытый, раздробленный и, наверно, рана уже загрязнена… Хоть и заморозили рану новокаином и дали раненому стакан водки, но временами от пронизывающей боли Петухов дергался всем телом и глухо вскрикивал:
— Полегче, доктор!
Похудевшее, осунувшееся лицо Петухова покрылось мелкими бисеринками пота. Пот со лба затекал в орбиты и пощипывал глаза. Молоденькая черноглазая сестра, стоявшая у изголовья раненого, время от времени вытирала тампоном пот с лица Петухова и успокаивала его:
— Потерпите, товарищ сержант, немного. Надо же найти и удалить все осколки…
От железной печки пышет жаром, и Петухову кажется, что и в ноге у него тоже что-то пылает, горит, а дергающаяся боль все нарастает и нарастает. Но еще больше Петухов страдал от мысли, что ему отрежут ногу. «Кем я тогда буду?» — думал он, и эта тревожная мысль жгла его мозг не меньше, чем сама страшная рана.
— Доктор, вы не будете у меня отнимать ногу? — тихо, робко спросил Петухов.
— Пока нет, а там не знаю…
— Спасибо, доктор.
— Рано еще говорить нам спасибо. Эвакуируем вас в армейский госпиталь — там окончательно решат…
Обработав рану и положив на нее тугую повязку, хирург громко сказал:
— Шины!
Петухов подумал: «Ну, если сразу не отрезали, может, и так вылечат…»
Черкасова, как легкораненого, оставили в дивизионном медпункте. Все лицо его было забинтовано, и лишь одни глаза поблескивали в маленькие «оконца» повязки. Прощаясь с Петуховым, он сказал:
— Не волнуйся, Иван Данилович. Вылечат тебе ногу.
— Я тоже так думаю, Петя. Прощай.
— Ну, вот уж и прощай… Мы еще повоюем, товарищ сержант. Теперь я с твоим Трефом буду работать…
Петухова закутали в теплый спальный мешок, как в детский «конверт», и, положив его рядом с другими ранеными в сани-розвальни, повезли по узкой заснеженной дороге. В это время были большие снежные заносы и машины не проходили до медсанбата. На санях, на свежем морозном воздухе, Петухова быстро укачало, опьянило, и он заснул глубоким сном. Потом их где-то перегрузили в крытую брезентом машину, и та покатилась по мягкой широкой дороге, расчищенной грейдером.
