Василий Белов - Привычное дело. Рассказы
– А чего я там забыл? – Серега далеко плюнул и бросил окурок.
– Как это чево? – у Лабути что-то беспокойно метнулось в глазах.
– Ну а чего? – засмеялся парень. – Походил, и хватит. Довел дело до точки, и прикрыли лавочку.
– Это как прикрыли?
– Так.
– Как это так? А жениться... замуж то есть... девка...
– Фюйть! – присвистнул Серега. – Что я, дурак, такого добра и так навалом.
– Нехорошо, парень, уж на что хуже, – заикнулся было Лабутя, но Серега оборвал его:
– Нехорошо, нехорошо! Что ты за сват нашелся! Да она вон после меня за лето уж троих перебрала. Ей тоже не велик интерес с одним путаться!
Лабутя весь как-то сразу съежился, торопливо начал вертеть цигарку, у него замигали глаза. Серега встал и попросил пальнуть из ружья. Двойным раскатом отозвался на выстрел хмуро и тихо шумевший лес.
– Лабутя! – крикнул Серега уходя. – Председатель велел завтра с утра гнать лошадей в деревню. Всех будут сдавать государству!
– Куда ты без лошади? – откликнулся пастух. – Без лошади, парень, и без дров насидишься, и за сеном на твоей механизме тоже не съездишь. Ты, Сергей, не шути этим делом.
– А чего мне шутить? Сказано, в деревню гони! – И Серега, свистя, исчез за кустами.
Лабутя, одумавшись, растерялся, огляделся вокруг. Круглые бездонные глаза Вереи ласково глядели на него, где-то в лесу кричал ястреб, тлели доски разломанного, обгоревшего шалаша.
* * *Через два дня лошадей приказано было гнать в город. Лабутя, как во сне, набил мешок сеном и перекинул его через Верею. Забрался наверх. Трое мальчишек сделали то же самое с Анисой, Евнухом и Зорей. Остальных обратали.
Когда выезжали из деревни, то около скотного двора собралось несколько баб. Бабы стояли, плакали, взглядом провожая лошадей до поворота дороги.
Уже за поворотом ГАЗ-69 догнал ездовых и, обдавая коней дорожной грязью, укатил дальше. Лабутя видел только, как скалил зубы Серега и кричал что-то на ходу.
К вечеру приехали в город. Приемщик собирался уже уходить, но все-таки принял коней, а Лабутя, не видя белого света, пошел в магазин, купил четвертинку.
Сидя около базарной площади и ожидая Серегу, чтобы уехать обратно, он выпил четвертинку и без охоты съел два огурца с хлебом. Серега все еще где-то ездил по городу, выполняя поручения председателя. Лабутя глядел, как, фырча, проезжали мимо самосвалы, слушал певучие голоса легковушек, и ему все чудился лесной выгон и далекое ржание.
Вдруг он вскочил с магазинного рундука; через базарную площадь гуськом гнали коней. Впереди всех шла Верея, к ее хвосту был привязан Дьячок, за ним шла Аниса, потом Фока, Зоря, Евнух, Гуска, за Гуской – Зепрем, Замашка и позади всех, привязанная к хвосту Замашки, шла Малька. Пробарабанил губами высокий Евнух, Малька, повернув голову, узнала Лабутю, тихо заржала, и все кони остановились и тоже повернули головы к пастуху.
* * *Лабутя приехал домой вместе с мальчишками на Серегиной машине, переночевал, а утром исчез куда-то из колхоза. Все его богатство – колхозное ружье, дождевик, топор, кошель – осталось в избе, а он исчез и больше не появлялся. То ли его вновь потянула бродяжья воля, может, сидевшая в нем с самого безотцовского детства, а может, его позвала к себе родная деревня – безвестная далекая Устрика.
НИКОЛА МИЛОСТИВЫЙ
Заболел тракторист, и сразу перестали называть по прозвищу. В райцентр сдавать анализы свезли на машине, как начальника. Он прошел все кабинеты, какую-то УЗИ и рентген. Вытерпел все прощупывания, даже эту самую рек... ректоэндоскопию. И когда врач сложил бумажки в одну кучу, получилась язва желудка.
– Ну, вот что, господин э-э Череззаборногузадерищенский. – У доктора была хорошая память. – Придется нам с тобой поработать.
– Операцию? – сообразил Валентин.
– Так точно.
Оперироваться Валентин решительно отказался. Доктор лишь тряхнул правым плечом, вприщур поглядел на пациента:
– Напрасно! Впрочем, если объявим сухой закон и будем соблюдать диету, все заживет!
...Мест в больнице не было, больные лежали по коридорам, и главный врач отпустил тракториста домой. Дома никакую диету Валентин соблюдать не стал, и ел и пил опять все, что попадется под руку. До перестройки запои тянулись по два-три дня. Теперь он дымил, как головня, по неделе и больше. Изжога и боли в груди, ругань жены, жалость в глазах младших деток, а в глазах старших уже что-то вроде презрения – ничто его не остановило! Конторские снова оштрафовали за сломанный трактор, милиция отняла права. Совесть, деньги, какие были, – все было пропито! А хлеб-то в магазине уже чуть не полтыщи рублей буханочка...
Невесело было на сердце механизатора, смутно и пасмурно. Словно в пустой деревне дождливой осенней ночью. Уже не ждал никакого просвета... Дома, на людях и в разговорах еще туда-сюда, бодрился, вроде бы все и ладно. А когда оставался один, охватывал безбрежный страх. Со всех сторон густая, черная, как деготь, наплывала тоска. Такая тоска, что уже и жить не хотелось... Душа по-щенячьи скулила в той черноте.
Однажды горлом пошла кровь. Жена позвонила в медпункт. «Скорая помощь» и впрямь оказалась очень скорой, увезла без оглядки. Хорошо, что накануне сходил в баню, побрился, сменил трусы и майку...
В больнице знакомый доктор обругал чуть ли не матом: «Господин Череззаборногузадерищенский, теперь я уже не ручаюсь за ваше здоровье!»
Опять пришлось сдавать все анализы, глотать длинный шланг с фонариком на конце. (Минут пять Валентин лежал весь в поту, пока не вытащили из чрева эту японскую кишку.) После обследования согласился на операцию.
Что операция? Самое главное решиться. Усыпят, и ничего про себя не знаешь, где шьют, где порют. Вроде бы ты в другом и мире. Пробудишься – болит. Орать, реветь – без пользы. Только хуже будет. Поэтому и терпишь, деться-то тебе некуда. Час да по часу шевелиться начнешь, как раньше. А доктор по утрам ходит, каждый раз щупает. То подмигнет, а то и выговор даст, как школьнику. Когда выписывал, долго внушал, что можно делать, а что нельзя:
– И ни грамма алкоголя! Ясно?
– Ясно, – невесело сказал Валентин. – Неужто и пива нельзя?
– Либо рак, либо пиво, – невозмутимо ответил доктор. – Выбирай любое...
Шутник! Не зря ему так понравилась длинная фамилия, которой представился Валька еще в первый больничный заход. На кабана приезжал с друзьями, к Валентину не соизволил зайти. Ночевал у Лещова в соседнем доме. Кабана волокли из лесу без Валентина, свежевали без него, будто не он и на охоту их приглашал. Пиво пили голые прямо в лещовской бане, потом в избе жарили кабанью печенку. У одного получилась ночная история, как позже рассказывала Кочева старуха, и Валентин придумал стишок: «Три непьющие врача ночевали у Коча...» Конец не очень приличный. Валька придумал этот стишок в отместку за то, что его не пригласили свежевать кабана. «Нельзя, видите ли, пить, – размышлял он. Да он еще задолго до этого кабана... Сразу после больницы! Выпил – и ничего, хоп-хны. И об заклад с Туляковым тоже нечего было биться. Он что, хуже других? Приди из бани да и лежи, гляди в потолок. Либо дуй один чай, как старовер. С чего это он будет кодироваться, пускай сами едут кодироваться! Тулякову, видите ли, пить можно, а ему нельзя. Работаешь всю дорогу как ишак, да еще и не выпей. Осталось в жизни всего два удовольствия... С другой стороны, кто сказал, что ему не бросить? Да в любое время! Хоть сейчас...»
На этом месте он снова раздваивался. Не хотелось вспоминать, а вспоминал, сколько раз давал слово либо совсем не пить, либо помалу. Помалу не получалось, все выходило помногу. Бывало, и себе, и жене, и парторгу колхоза Полине Михайловне сулил бросить совсем. А что Полина? Полина сама глушит гранеными. Нынче партия кой-чем невзначай накрылась. Парторгшу не жалко, хотя и осталась при своих интересах. Коров-то доить не пошла! На скотный двор ее не затащить и на стальном тросу. Опять в сельсовет пристроилась бумажки писать. Оклад больше прежнего, около ста тыщ ежемесячно. А ему вон и за два месяца меньше тридцати насчитали, мать их за ногу. Штрафуют к тому ж...
И опять пошел Валентин в разгон, благо в магазин то и дело везут то австрийский спирт, то водку из бывшей фашистской Германии. Когда по бессонным ночам начал охватывать вселенский страх и когда опять из всех дыр полезли усатые ехидные крысы, вспомнил Валентин про газетную вырезку, валявшуюся в комоде среди всяких квитанций.
В ней говорилось про какой-то новый метод Довженко. Пошел на скотный двор, дозвонился до районного нарколога, узнал, что и как. Занял у Коча денег и поехал в областной центр.
Поезд пришел рано, в шестом часу. Цыганки с бутылками уже торчали на площади. «Все нации вином потчуют, – мелькнула у Валентина мысль. – Цыганы, австрийцы, немцы с китайцами. Это не считая своих начальников». Около остановки такси в скверике русская тетка-барыга тоже потчевала «водочкой». Но все проезжие и местные винопивцы либо спали, либо не успели еще сосчитать рубли и карбованцы. Валентин подошел к тетке, она стучала нога о ногу, пытаясь согреться. На руке – сумка с бутылками.
