Джейн Остен - Леди Сьюзен
— Так, — подвел я черту, когда все кончилось. — Гадость неописуемая. Отчего же такой успех?
— Оттого, — ответил Салман, — что у людей дурной вкус. Ты разве не знал?
Но одним только дурновкусием этого не объяснишь. Понять, что белая кость способна с упоением наблюдать за себе подобными, причем изображенными с такой причудливой нежностью, я еще в состоянии. Но что привлекательного в этом зрелище для четырехсот плебеев из Хендона?! В любое послевоенное десятилетие, кроме нынешнего, «Четыре свадьбы» вызвали бы лишь недоверие и омерзение. Аудитория шестидесятых, та вдребезги разнесла б кинотеатр. А ныне… Видно, старые обиды улеглись, и те, кого Гамлет именовал «толпа»[18], ощутили в себе склонность «поболеть» за природных миллионеров. Все позабыв, они, похоже, не прочь раболепно склониться перед своими историческими притеснителями. Класс — это безвредно, класс — это стильно, класс — это даже классно! «Четыре свадьбы», что и говорить, вещица глубоко сентиментальная, в обыденном смысле этого слова, то есть исполненная нежности фальшивой и недостойной. Но кроме того, фильм сентиментален и в смысле литературном: изжившая себя форма воскрешена напоказ. Особняки, рауты, пикники, любовные злоключения в роскошных гостиных и ландшафтных садах, правила хорошего тона, что подобает, что нет, фамильные состояния и сколько угодно досуга. Дабы попасть в тон «Четырем свадьбам», вообразите себя преподобным Коллинзом под воздействием увеселительного газа. Та же Джейн Остен, только в гнусной новехонькой упаковке!
«Доводы рассудка» и «Чувство и чувствительность» уже экранизированы, в работе три версии «Эммы», и нет никаких сомнений, что скоро кто-нибудь состряпает миленькое, пародийно-готическое «Нортенгерское аббатство», а у кого-то еще достанет духу взяться за натужно-суровый «Мэнсфилд-парк». На этом — все. Ибо о «Гордости и предубеждении» уже в высшей степени основательно позаботилось Би-би-си, истратив девять с половиной миллионов долларов на шесть частей сериала, который воскресными вечерами опустошал улицы Англии. На нас идет остеновская лихорадка или, точней, дарсимания. Редактора журналов только и делают, что заказывают интервью с водителями грузовиков и сантехниками, которым случилось зваться Дарси; поток туристов-паломников в дом Джейн Остен (в Чотэнс, Гемпшир) в октябре вырос в 3,5 раза, объем продаж сумок, керамики, маек, чайных полотенец и фартуков (все это «а-ля Джейн Остен») взметнулся ввысь; пока вы слушаете «Музыкальный компакт-диск Джейн Остен» (пьески, которые она предположительно могла слушать или исполнять), можно быстренько состряпать что-то съестное из «Поваренной книги» ее же имени (все ингредиенты осовременены). И так далее. Конечно, большей частью весь этот энтузиазм приходится по боковой линии, иначе говоря, это энтузиазм, укорененный в традиции: смесь износившегося снобизма и легкой постимперской печали. Нет сомнений также и в том, что многие из десяти миллионов зрителей сериала смотрят его с тем же настроем, что и «Четыре свадьбы», блаженно оглушенные всем этим роскошеством и чудачеством. Но такие издержки неизбежны, даже закономерны. «Чувство и чувствительность» и «Доводы рассудка» демонстрируются в кинотеатрах. «Гордость и предубеждение» — прямо у вас в гостиной, с готовностью раскрывшись, в полном соответствии с книгой, вашему восприятию.
Один смешнее, другой нет, но все романы Джейн Остен — это классические комедии: речь в них о том, как молодые пары ищут дорогу к счастливому венцу, а именно браку. Более того, структурно все комедии Джейн Остен — это одна и та же комедия. Вот Героиня, тот Герой, а вот Препоны. Главная Препона — это всегда деньги (нет, не классовое происхождение: миссис Беннет — из «торгового сословия», да и мистер Бингли оттуда же). За исключением Эммы Вудхаус, все героини — без гроша за душой и не имеют никаких перспектив, кроме как безрадостно засесть в старых девах. Едва на сцене показывается Герой, как следом неизменно появляется Соперница-интриганка, богатая наследница или вамп. Героиню же отвлекает, соблазняет или же попросту докучает ей зеркальное отражение героя, Антигерой — ловелас, авантюрист или хлыщ. Антигерой может быть богаче Героя («Доводы рассудка», «Мэнсфилд-парк») и, по чести сказать, куда как занимательней («Мэнсфилд-парк»). Да и внешне Герой, бывает, уступает своему антиподу. В своей экранизации «Чувства и чувствительности» (где действуют две героини) Эмма Томпсон делает все, что может, дабы всячески прихорошить полковника Брендона (роль исполняет Алан Рикман), но в романе-то недвусмысленно сказано, что это жалкая развалина тридцати пяти лет от роду. Брендон воплощает собой наказание, которое автор накладывает на Марианну за ее безоглядное увлечение Антигероем, Джоном Уиллоуби (в фильме его играет напрочь лишенный обаяния красавец Грег Уайз). Пороки Антигероя призваны оттенить весьма основательные достоинства Героя. Если героини еще могут иметь некоторые несовершенства, то герои все сплошь — сугубые образцы для подражания. Двое из них, Генри Тилни и Эдмунд Бертрам, — священнослужители.
В «Гордости и предубеждении» Остен повернула рычажок, контролирующий температуру комедии, таким образом, что придала ей некоторую лихорадочность любовного романа. И Соперница, и Антигерой — фигуры почти мелодраматически фарсовые: себе во вред кусачая хищница Кэролайн Бингли и снедаемый жалостью к себе же распутник Джордж Уикхэм. Конечно, некоторые второстепенные трудности они создают, но ни тот, ни другая отнюдь не способны сколь-нибудь основательно поколебать привлекательность главной героини. Ибо Элизабет Беннет, далеко опережая всех прочих, являет собой самую распребезупречно восхитительную героиню во всем собрании сочинений Остен. А что до Героя, то и здесь мисс Остен в кои-то веки за свою недолгую жизнь не поскупилась. Он высок, темноволос, хорош собой, мрачен, умен, благороден и устрашающе богат: обширное имение, дом в городе и десять тысяч в год «чистыми». Приданое его сестры Джорджианы составляет тридцать тысяч фунтов, тогда как все достояние самой Элизабет — едва ли фунт в неделю. Нет на свете читателя, который устоял бы, когда желаемое выдается за действительное столь беззастенчиво, как в «Гордости и предубеждении», но имеются очевидные свидетельства того, что сама мисс Остен никогда себе этого не простила. «Мэнсфилд-парк» стал ее — и нашей — епитимьей. По мере того как увядали ее собственные матримониальные перспективы, усохли до скромной надежды на респектабельность и романтические мечты. «Доводы рассудка» — это поэма о втором шансе. А затем пришла смерть.
Этой осенью, когда показ нового сериала был в самом разгаре, взволнованные зрители в слезах названивали на Би-би-си, умоляя уверить их в том, что судьба еще улыбнется злосчастным влюбленным, что все образуется. Меня среди этих зрителей не было, но я им сочувствовал. И очень хорошо понимал, почему в два часа разошлись видеокассеты с «Гордостью и предубеждением», в разгар телепоказа пущенные с лотка. Помнится, когда я сам впервые, в возрасте четырнадцати лет, взялся за этот роман, то, прочтя двадцать страниц, кинулся осаждать кабинет мачехи, пока та не сжалилась и не выложила все, что мне горелось узнать. А узнать мне было невтерпеж, что Дарси женится на Элизабет, а Бингли — на Джейн. Мне хотелось этого так сильно, как ничего другого за всю мою прежнюю жизнь. «Гордость и предубеждение» — это манок. Непостижимым образом — и, полагаю, образом уникальным — книга не перестает манить вас к себе. Даже сейчас, открывая ее, я ощущаю жар все того же ненасытного ожидания, несмотря на то что перечитывал роман раз пять или шесть. Как это возможно, когда жанр сам по себе предполагает достижение цели? Простейший ответ состоит в том, что эти возлюбленные и впрямь предназначены друг другу — самим творцом. Они сконструированы один под другого: сведены — паз в паз — г в брачную цепь.
Эндрю Дэвису, который адаптировал роман для телевидения, достало проницательности повести себя этакой художественной повивальной бабкой и перетащить дитя со страниц на экран в виде, поелику возможно, не искалеченном. Что ни говори, а перед ним был пример фильма 1940 года с Лоренсом Оливье и Грир Гарсон в главных ролях (опирающийся на сценарий, написанный, среди прочих, Олдосом Хаксли): прямое доказательство тому, что любое вмешательство в текст низводит оригинал до размягчающей невнятицы. Прочтение Хаксли ужасающе бодрое; там даже леди Кэтрин де Бёр — симпатяга. И все-таки экранизатор — он экранизатор и есть. Ничего не попишешь, приходится делать, что полагается. А добродетельные и недремлющие «джейнисты» настороже — чуть что, и поднимут шум, если хоть слегка нарушен декорум.
В самом начале, видя Элизабет в спальне, которую она делит с Джейн, мы слышим, как она говорит: «Если б я могла полюбить человека, который полюбит меня всего с пятьюдесятью фунтами в год, я была бы очень довольна». Тем самым мы знакомимся с финансовой ситуацией (а вскоре после того наблюдаем мистера Беннета вздыхающим над конторской книгой); однако таким образом Элизабет приписывается склонность к бесплодной мечтательности, что несколько противоречит ее демонстративному стоицизму. Позже, когда разразится скандал по поводу бегства Лидии, а Дарси мрачно расстанется с Элизабет в гостинице возле Пемберли, Остен пишет: «Элизабет осознала всю невозможность того, что теперь они когда-нибудь встретятся с той сердечностью, которая отличала их последние свидания в Дербишире». В фильме это переводится строчкой внутреннего монолога: «Я больше никогда его не увижу». Таким образом, слова Остен выказывают стойкость перед лицом несчастья, тогда как строка Дэвиса — это признание в любви, которой Элизабет пока еще не испытывает. Каждый сдвинутый камешек угрожает цельности всего здания.
