Константин Симонов - Живые и мертвые
Те, кто, попав в лес, двинулся через него прямиком на север, думая уйти подальше от немцев, наоборот, угодили как раз в полосу движения танковых и пехотных колонн, спешивших замкнуть большое кольцо вокруг Вязьмы.
Синцов был в их числе; соскочив с машины, он бросился в лес и первый час после спасения шел без остановки, желая только одного – успеть уйти как можно дальше! В первую секунду, когда он услышал выстрелы, увидел танки и соскакивающих с бронетранспортеров немцев, его руки схватились за воздух, там, где привычно висел на груди автомат... Но автомата не было, вообще ничего не было, даже нагана. Тогда он прыгнул с борта машины и побежал в лес.
Золотарева он встретил через час. Пробежав и пройдя несколько километров, он наконец остановился, прислонился к старой сосне, чтобы отдышаться, и в эту минуту подошел Золотарев в своей рваной кожанке и, что самое главное, с винтовкой за плечами.
– Какие приказания будут, товарищ политрук?
Эти первые слова Золотарева лучше всех других слов на свете могли привести в себя подавленного и безоружного человека, уже на целый час забывшего, что он не только был, но и обязан оставаться командиром.
– Сейчас решим, – ответил Синцов, стараясь казаться спокойным и глядя в эту минуту не столько на Золотарева, сколько на его винтовку.
«Вот уже нас двое, и у нас есть, по крайней мере, винтовка», – подумал он и, чтобы окончательно успокоиться, предложил Золотареву:
– Сядем, перекурим.
Они сели тут же, под сосной. Синцов вытащил из кармана едва начатую пачку «Казбека», и они закурили.
По приказанию Климовича его пом по тылу во время сдачи оружия выдал этот «Казбек» всем вышедшим из окружения командирам.
– Богато живем, товарищ политрук, – с удовольствием затянулся Золотарев.
– Да, уж куда богаче! – сказал Синцов. – Винтовка на двоих!
– А у вас пистолета нет? – спросил Золотарев.
– Расписочка на автомат есть от начбоепита! – зло сказал Синцов. – Если что, буду из нее стрелять!
– Ничего, как-нибудь разживемся, товарищ политрук! – сочувственно сказал Золотарев и объяснил, что он уже с полчаса идет следом за Синцовым: куда товарищ политрук, туда и он, только подошел не сразу.
Пока они сидели и курили, Синцов снова вспомнил, как они оба вот так же сидели тогда, полтора месяца назад, курили и глядели на Баранова.
«Вот и опять выпало бойцу вдвоем с начальством выходить, – подумал он о Золотареве с чувством невольной горькой ответственности за поступки этого проклятого Баранова. – А почему, собственно, вдвоем? – почти сразу же подумал он. – Не одни же мы в лесу, может, еще до ночи соберем целую группу».
Однако надежды оказались напрасными. Через полчаса после перекура они наткнулись на маленькую докторшу, но больше до ночи так и не встретили ни одного человека.
«Да, тут действительно есть о ком позаботиться!» – вспомнил Синцов слова Серпилина, когда увидел маленькую докторшу.
Как видно, у всякого человека когда-нибудь наступает конец всем отпущенным ему силам: так было сейчас и с этой маленькой неутомимой женщиной. Сколько же она сделала за время окружения, сколько исползала земли, перевязывая раненых там, где и голову страшно поднять!.. А сейчас еле шла, прихрамывая, и лицо у нее было исхудалое и пунцовое от жара. И даже наган, как всегда висевший у нее на боку, казался сейчас невесть какой тяжестью. Шмаков еще утром хотел отправить ее в медсанбат, но она добилась своего – поехала вместе со всеми. Вот тебе и добилась.
Увидев Синцова и Золотарева, она обрадовалась и заковыляла им навстречу так быстро, что чуть не упала.
– Ой, как я рада! – по-детски повторяла она, держа Синцова за борт шинели. – А еще никого? Только вы двое? Больше никого не видели?
– А вы? – в свою очередь, спросил Синцов.
– Я – нет. Только как разбегались по лесу. А потом у меня нога подвернулась, и я одна шла. Как хорошо, что Шмаков вовремя на грузовик пересел! – вдруг радостно воскликнула она.
– Что он-то пересел, хорошо, а вот что вы не пересели...
– Он бы не пересел, если б знал, – сказала докторша, словно пугаясь, что Синцов может плохо подумать о комиссаре.
– Это понятно, – усмехнулся Синцов. – Если б знали, вообще бы...
Он отмахнулся рукой от горьких мыслей и сказал, что, во всяком случае, хорошо, что она жива и что они ее встретили.
– Чего уж хорошего! – сказала она, показывая на свою ногу. – Вот ногу подвернула, да и температура у меня. – Она приложила ладонь Синцова к своему лбу. – Чувствуете?
– Ничего, сестрица! – сказал Золотарев, которому военврач Овсянникова казалась слишком молоденькой и маленькой, чтобы называть ее доктором. – Ничего, сестрица! – повторил он прочувствованно. – Хоть на закорках, а доставим! После всего, что вы людям сделали, собака тот, кто вас не вытащит!
И вот сегодня, на третьи сутки, все вышло именно так, как от доброго сердца накликал Золотарев. Днем докторша оступилась на подвернутую ногу, вывихнула стопу, и они уже пятый час, сменяясь, несли ее на закорках.
Правда, она и после вывиха пыталась все-таки идти, заставила снять с себя сапог и сказала Синцову, чтобы он попробовал вправить ей вывихнутую ногу. Она села, схватившись руками за вылезавшие из земли корни. Золотарев обхватил ее сзади за пояс, и Синцов делал то, что она говорила: обливаясь потом от напряжения, поворачивал и тянул ей ногу. Но, несмотря на все ее указания, даваемые сдавленным от боли шепотом, он так и не сумел ей помочь. Пришлось приспособить плащ-палатку и взвалить докторшу себе на спину.
И вот он шел и нес ее, считая шаги, и их оставалось до назначенного ими себе привала все меньше – триста... двести... сто пятьдесят...
А она, чувствуя, как трудно ему идти, выйдя из полузабытья, жарко шептала в самое ухо:
– Бросьте меня!.. Слышите, бросьте... Мне хуже, что вы из-за меня мучаетесь!.. Мне легче, если я одна останусь...
И невозможно было обругать ее за эти слова, потому что она говорила правду и даже сейчас думала о других больше, чем о себе.
Наконец они сделали привал. Золотарев расстелил на пригорке шинель Синцова, которую нес на себе внакидку, пока Синцов тащил докторшу, и помог ему освободиться от ноши.
Больная зашевелилась. Пока ее несли, как мешок, у нее затекло все тело.
– Что, ночевать будем? – тихо спросила она.
– Пока нет, – сказал Синцов. – Полежите. Обсудим, как быть.
Он поманил Золотарева, и они отошли в сторону.
– Что делать? Зря мы днем заторопились. Надо было сразу носилки связать.
– Куда уж «заторопились», товарищ политрук? – возразил Золотарев. – Как раз дорога проглядывалась, и машины шли. Остановились бы там носилки ладить, глядишь, нам бы фашисты уже «гут морген» сказали.
– Положим, так, – согласился Синцов. – А теперь? Надо все-таки носилки связать.
– Не носилки вязать, товарищ политрук, а скорее к ночи до людей дойти и у людей ее оставить, – убежденно сказал Золотарев. – Понесем дальше – помрет.
– А немцы? К трем деревням уже выходили – и везде немцы ездят.
– Ну что ж, пойдем лесом и далее. Может, какое жилье и в лесу будет, не пустой же он.
– Страшно оставлять одну.
– Не одну, а с людьми.
– Все равно страшно.
– А помрет на руках – не страшно? – Золотарев прислушался и сказал: – Кличет.
Так и не договорившись, они вернулись к докторше. Она лежала, приподнявшись на локтях, лицо ее пылало, она тревожно смотрела на них.
– Отчего вы вдруг ушли?
– Да куда мы уйдем от вас, Таня?! – сказал Синцов.
Но она думала не о том, о чем подумал он, не это ее тревожило.
– Почему вы без меня решаете? Раз вместе идем, давайте вместе и решать.
– Ладно, давайте. – Синцов решил быть с ней вполне откровенным. – Мы говорили с Золотаревым насчет носилок, как вас дальше нести, а потом подумали, что вы не выдержите долгой дороги.
– Ну и правильно, – сказала она, еще не понимая, чего они хотят, но уже готовясь облегчить им любое решение.
– Решили так: найдем людей, чтобы вас оставить у них, а сами пойдем пробиваться дальше.
Она вздохнула.
– Дура проклятая, дура, ну просто дура проклятая!..
Это она ругала себя за то, что вывихнула ногу и не может идти с ними. Она понимала, что они правы, но сейчас даже умереть казалось ей не таким страшным, как остаться без них.
Они передохнули, пошли дальше и уже в ранние сумерки наткнулись на уходившую в глубь леса малонаезженную дорогу.
Синцов решил свернуть, и они пошли, не теряя дороги из виду, но на всякий случай держась на расстоянии от нее.
Через час дорога привела их к лесной поляне с несколькими домиками и длинным бараком лесопилки. На поляне не было ни машин, ни людей. Лесопилка не работала. Но штабеля кругляка и досок говорили, что еще недавно работа шла здесь полным ходом.
Золотарев пошел на разведку, а Синцов остался с докторшей.
– Иван Петрович, – сказала она тихо, – если люди плохие, не оставляйте меня. Лучше отдайте мне мой наган, я застрелюсь.
