Любен Каравелов - Болгары старого времени
Никогда раньше не стал бы Ненко ломать себе голову над тем, кто такая та или другая девушка, но тут ему почему-то захотелось узнать, с кем была Донка.
Он еще гадал над этим, когда внизу на дороге снова показались две женские фигуры. Опять они! Ненко увидел их издали.
Девушки возвращались от Донки. Та похвалилась, что вышила рукава каким-то новым узором, и Райка захотела посмотреть, чтобы вышить себе такие же. Она несла их под мышкой, завернув в белое полотенце.
Как и в первый раз, они быстро прошли мимо, и Ненко опять не отважился открыто посмотреть на Донкину подружку, но все-таки заметил, что, поравнявшись с ним, она как будто слегка покраснела. Он поглядел ей вслед и только теперь увидел, какая у нее стройная фигура, как круглы плечи и мягки рассыпавшиеся по спине волосы.
Подруги скрылись из виду, и Ненко пошел в дом замешать отрубей для волов, раздумывая: «Почему она покраснела?» Много раз спрашивал он себя об этом, и долго Райка не выходила у него из головы. Но мало-помалу он ушел в работу и стал забывать об этом.
VКогда, поливая луг, Ненко пошел на ключ напиться и увидал там Донку, а с ней кого-то еще, он издали по тонкому стану, по круглым плечам, шелковистым волосам, а еще больше по тому, как сразу забилось у него сердце, узнал ту самую девушку, которая недавно, тоже вместе с Донкой, прошла мимо него и покраснела.
Теперь он разглядел ее как следует. Боже мой, до чего же она хороша! Он знал, что она внучка деда Славчо, слыхал, что ее зовут Райкой. «Вишь ты, и имя красивое, под стать ей!» — думал Ненко.
А сейчас был ли кто-нибудь на свете счастливей его! За пазухой у него спрятана гвоздика, которую своими руками сорвала эта красавица Райка.
Гвоздика лежала у него на сердце, и оно горело огнем и колотилось так бешено, что, будь кто-нибудь поблизости, он слышал бы, как оно стучит. Никогда раньше не билось оно так сильно.
Ненко снова пошел поливать. Вода, отведенная из ближайшей речки, залила не больше половины луга, и Ненко решил поднять запруду, чтобы поскорей залить остальную половину. Он копал, выбрасывал землю, старался изо всех сил — думал, запрудил всю реку. Вернулся обратно, стал ждать, глядь, а вода течет все тише, наконец и совсем перестала. «Тьфу ты, что там такое?» — подумал Ненко и опять побежал на реку. Что же он увидел? Запруда, над которой он трудился целое утро, раскидана до последнего камешка. Догадался Ненко, что сам сейчас раскидал ее, вместо того чтобы поднять, и остановился в изумлении, не понимая, что за наваждение на него нашло. Но тут словно что-то подтолкнуло его. Он достал гвоздику, понюхал, взглянул на разбросанные камни, снова с нежностью посмотрел на цветок, точно хотел ему пожаловаться и спросить, как вышло, что он такое натворил. Потом спрятал его за кушак и решил идти домой. Больше ничего не оставалось делать. Ставить запруду заново — дело нескорое, а солнце клонилось уже к закату.
Ненко надел кафтан, вскинул на плечо мотыгу и пошел тропкой по краю луга. Проходя мимо ключа, он замедлил шаги, посмотрел туда и вздохнул. Глянул он и в ту сторону, где работали женщины: оттуда доносились песни и смех. Ему вдруг захотелось подойти к ним, постоять, послушать, пошутить с ними, как делают другие парни. По он тут же устыдился и отбросил эту мысль. «Так вот взять да пойти к ним без всякого дела? Да о чем я говорить стану? Что обо мне люди подумают! Хоть бы еще вместе с кем-нибудь, а то одному! Не пойду!» И он снова зашагал по тропинке. Немного погодя Ненко вытащил из-за кушака кавал{91}, который всегда носил с собою, прочистил его орлиным пером, поплевал на пальцы и заиграл. Но как! Нет, это была не обычная игра. Недаром поется в песне: «Кавал дудел-рассказывал» — правда это. Попадались в старину кавалы, которые умели говорить так же понятно, как человек; именно такой был и у Ненко, и говорил он вот что:
Ах, жени поскорей меня, мама.
Сил нет жить одному мне, мама,
Вчера вечером был я, мама,
У чешмы нашей сельской, мама.
Там я встретил девушку, мама.
«Добрый вечер», — сказал я ей, мама,
Но она не ответила, мама.
Дома сел я обедать, мама,—
А еда как полынь мне, мама.
Лег в постель, чтоб забыться, мама,—
А постель жжет огнем меня, мама.
Ах, жени поскорей меня, мама.
Сил нет жить одному мне, мама.
Тот огонь не погаснет, мама!
Тот родник не иссякнет, мама!
Так жаловался кавал. Далеко-далеко разносилась его песня, и поле, только что звеневшее веселыми женскими голосами, затихло и заслушалось. Лишь соловей, заливавшийся рядом в ольховой роще, не умолкал. Его песня ни в чем не уступала песне Ненко; казалось, он только подзадоривал, и кавал говорил все сладостней, все нежнее.
Все, заслушавшись, побросали свою работу. Но никто не внимал ему так, как Райка.
Подойдя, к селу, Ненко перестал играть, и поле снова загудело песнями и громкими возгласами. Но Райка не слыхала их. Она была в каком-то оцепенении, кавал еще пел в ее ушах. Раньше она говорила себе: «Какой красивый, какой статный парень!» — сейчас думала: «Какая песня, какая чудная песня, боже мой!»
Девушки, работавшие у Славчовых, бросили мотыги и уселись на пригорке перекусить. Покончив с едой, они уселись под вербу отдохнуть и поболтать в тени, а Райка взяла кувшин и одна отправилась за водой.
Возле источника никого не было. Райка набрала воды и села возле ключа. Ненко не шел у нее из головы. «Вот тут утром я сидела с Донкой, — вспоминала она, — он попросил напиться, я зачерпнула воды и подала, а сама глянула на него украдкой. И он на меня посмотрел. И словно что-то обожгло мне сердце. Господи, пресвятая богородица, зачем только я на него смотрела! Как от стыда не сгорела, как у меня глаза поднялись!.. Ой, нехорошо как!.. Уж лучше бы мне его вовсе не видать. Не ходить бы сегодня по воду, а то вот теперь сердце жжет, словно раскаленных углей туда насыпали, все стучит, стучит, будто из груди сейчас выскочит… Да что я в самом деле, словно дитя! Ни с того ни с сего думаю да думаю бог знает о чем, будто так уж он мне нужен. Вот возьму да и не буду про него вспоминать. Сейчас вот выброшу его совсем из головы, и все!» И Райка, схватив кувшин и ведро, быстро пошла к своему полю. Но не могла она думать ни о чем другом, кроме давешнего парня, не могла забыть его милого взгляда, его чудной игры. Хоть убей, не могла!
Вечером Ненко долго сидел на завалинке, глядя на ясное, высокое небо. Глаза его, не отрываясь, смотрели на вечернюю звезду, — руки вертели полузавядшую гвоздику, а в голове проносились такие чудные, такие дивные мысли, каких никогда раньше не приходило ему на ум.
До вторых петухов не заснула в эту ночь и Райка.
VIНа другой день Райка и Донка вместе рыхлили кукурузу у Райкиной соседки. Работали они рядом, обе были проворные и ушли далеко вперед, обогнав остальных. Подружки болтали о разных разностях, вдруг Донка вспомнила, что в понедельник обещала Ненко пойти к нему полоть.
— А он тебе родня? Почему ты с ним так вот… разговариваешь? — застыдившись, сказала Райка, притворяясь, будто спрашивает так, между прочим.
— Кто мне бай Ненко? Да он же сын тетки моей, ты что, не знаешь?
— Откуда мне знать, разве я его видела когда-нибудь?
— Да что ж, ты вчера его не видела? Такой статный, красивый.
Райка не ответила и густо покраснела, но Донка как раз нагнулась над мотыгой b ничего не заметила. Подружки говорили уже совсем о другом, и вдруг Ранка опять спросила:
— Донка, а кто готовит и ставит хлеб бай Ненко, раз он один живет?
— Тетя Гана. Не самому ж ему хлеб месить.
— А он тебе близкая родня, часто он ходит к вам?
— Конечно, часто. Мама всегда его зовет. А ты что это все про него толкуешь? — вдруг спросила Донка, обернулась к Райке и засмеялась.
Райка и так вся горела от стыда, а теперь покраснела еще больше и растерянно молчала, не зная, что ответить.
— Эх, какая ты в самом деле, Донка! — пробормотала она, оправившись от смущения. — Спросить уж ни о чем нельзя!
— Не притворяйся, не притворяйся, я все знаю, по глазам вижу. Вон как ты покраснела.
— Ой, не говори, Донка. Что ты… Будто я такая… Вот так подружка!
— Да что тут такого, Райка? Чего ты на меня в самом деле набросилась? Говори уж все сразу. Я тебе про Стойчо все рассказываю. Что в этом плохого? Первая ты, что ли, на свете? Чего всполошилась, будто бог знает, что с тобой стряслось?
— Ничего, Донка, я… потом все скажу, Пойдем споем вместе с Цонкой и Станой, хочешь?
Девушки доканчивали только первый куплет, когда Райка с Донкой выпрямились над мотыгами и подхватили:
Умирает мать у Рады, ой, Рада,
Говорит тогда она Раде…
В воскресенье перед домом Нотуровцев, как всегда, собралось хоро. Ненко, весь день в ожидании его не находивший себе места, едва солнце стало клониться к закату, приоделся и побежал на майдан. Явился он туда одним из первых. Донкиной подружки еще не было. Огорченный и раздосадованный, он постоял с парнями, глядя не на хоро, а на толпившихся кругом людей. Вдруг глаза его просияли. Среди девушек, спешащих на майдан, показалась та, что обожгла его сердце. Ненко стало так хорошо и радостно, будто солнце выглянуло из-за туч. И он притаился в сторонке, чтобы удобней было смотреть на нее.
