Илья Штемлер - Архив
— Фу-ты ну-ты… А этот дядька из Куйбышева? — подковырнула Чемоданова.
— Ну, ну… Так то совсем другое, Нина, — Шереметьева в недоумении распахнула большие глаза, вернув на миг свою прелесть. Воистину уверенность в правоте собственных поступков красит человека, дает шанс на понимание, на прощение. — Ну ты и скажешь, мать. Хочешь совсем пропасть в нашем болоте?! Тогда и Афганистан не спасет. Тогда подавай звездную войну, не меньше… Да, разлука с Виктором — моя личная беда. Но есть нечто выше, понимаешь! И никаким Гальпериным я не позволю на этом играть.
— При чем тут Гальперин? — изумилась Чемоданова.
— А при том… Сегодня собрание в четыре, разберемся.
— Какое собрание?
— Придешь — узнаешь. Я просто потрясена всей душой.
Чемоданова продолжала в изумлении смотреть на Шереметьеву. Но та, казалось, уже забыла о ней. Достала платок, осушила уголки глаз и принялась расчесывать короткие стриженые волосы.
— Зачем ты меня вызвала? — спросила с раздражением Чемоданова.
— Ввести в дело. Надо составить бумагу о самоуправстве сотрудников отдела хранения. Пригвоздить Софочку… Да! Ты в курсе истории с Шурочкой Портновой? Как тебе нравится?! Софочка затеяла бузу, а теперь дает задний ход. Нечистая история, Нина, нечистая. Надо разобраться.
— Извини. Меня ждут, — резко ответила Чемоданова и вышла.
Дарья Никитична ждала Чемоданову. Комнату взглядом она уже освоила. Нравилось ей тут. Солидные книги теснились на полках. Толстые папки, набитые бумагами. Карта на стене со старыми русскими словами, какие-то схемы и графики…
Чемоданова все не появлялась. И мысли Дарьи Никитичны возвращались к своим заботам. Ей все больше и больше не нравилась затея племянничка. Скребли кошки на душе, и все тут… В какой-то миг вспомнила свое пальто, оставленное на скамейке вместе с сумкой. А в ней четыре рубля с копейками. Правда, милиционер вроде паренек порядочный, но кто знает? Пальто ему ни к чему, только что воротник из выдры, а вот кошелек… И не докажешь. Надо было с собой прихватить, не оттянул бы карман… Эти тягостные думы еще больше усугубили подозрительное отношение Дарьи Никитичны к затее племянника.
Сколько лет Дарья Никитична не появлялась у племянника. А что в тюрьму упекли Будимира, узнала случайно, в очереди женщины болтали, она прислушалась и охнула про себя. Но отзываться не стала, обида была сильнее. От чего обида — Дарья Никитична и не помнила, столько лет прошло. Может, должок не возвращал Будимир, восемнадцать рублей? С тех пор как голоштанным ходил, перебивался… И вдруг звонят, приглашают в гости, обхождение внимательное, еду вкусную, вроде как довоенную, выставили. Разомлела она и спрашивает племянника, как бы невзначай: «Говорили, что тебя в тюрьму упекли, вот ведь злые языки». На что Будимир ответил, что не врут. Сидит он, только не в строгостях, а сегодня вот отпустили, с тетушкой повидаться. А потом Будимир и ввернул: «Слетай, тетка, в архив, возьми справку о родословной. Подтверди, где проживала. Помню, поговаривали, в твоем роду немцы были. Вот и скажи там, в архиве, что, мол, дела наследственные… Сам бы с тобой пошел, помог, но не могу, как-никак в тюрьме сижу. А жене некогда, с утра и до вечера в школе». На том и решили. Угощение с собой дали, консервы говяжьи, импортные. О долге ни гугу… Может, и вправду забыл Будимир? Что ему такие деньги? На полсвиста, не боле. И Дарья Никитична напоминать не стала, постеснялась. Вот архивную справку принесет и напомнит. Только зачем ему такая справка? Какое такое наследство? Сроду у них не было богатых людей. Один Будимир и прославился. Дарья Никитична вновь вспомнила его квартиру, заставленную вещами, которые Дарья Никитична только и видела по телевизору, когда о музеях рассказывали. Одних картин понавешано, стен не видно.
Камень лежал на душе Дарьи Никитичны. Ввяжет ее племянничек в историю, чуяло сердце, а отказать не могла, просьба-то никакая, архив в двух остановках от дома. Не сердить же Будимира из-за ерунды, смотришь, и вовсе долг не отдаст, да и нехорошо, как-никак племянник, хоть и не по крови, а через покойного мужа — сын его брата Леньки Варгасова, царство ему небесное…
Понемногу Дарья Никитична успокоилась, не ее ума это дело, Будимир хват, знает, что делает. А вот если пальто пропадет или кошелек с четырьмя рублями, она с Будимира не слезет, все он ей возместит как миленький. Дарья Никитична смотрела в окно и не заметила, как в комнату вернулась Чемоданова. То, что на Чемодановой не было лица, Дарья Никитична усекла сразу.
— Стряслось что, Нина Васильевна? — осторожно промолвила старуха и жалостливо подобрала губы.
Чемоданова листала бумаги, разыскивая анкету Варгасовой. Нашла и принялась молча разглядывать пункты. Взор темных глаз то и дело сползал с бумаги.
— Может, я пойду? — предложила сердобольная Дарья Никитична. — В другой раз может, а?
— Да, да, — невпопад ответила Чемоданова. — Извините, Дарья Никитична… Вы, говорите, православная? А не было у вас в роду людей других вероисповеданий?
— А как же! Матушка моя, Матильда Генриховна. Из немцев. Но куда больше русская, чем отец, — заторопилась Дарья Никитична. — Правда, я ее плохо помню. Померла, когда я совсем дитем была… Потом отец женился на другой. Ее я и называла матерью, хорошая была женщина, из татар. Хоть татары и редко выходили за русских, но та пошла. Под чужих детей, отца очень любила.
— Да, намешано у вас. Теперь и мусульманские записи надо ворошить, — слабо прервала Чемоданова. — А как фамилия вашей родной матушки, что из немцев?
— Ей-богу, сейчас не припомню. Мачехино помню, Гарибовы, а матушкину запамятовала, — застеснялась Дарья Никитична. — Столько лет оказии не было, понятное дело.
— А не сохранились ли у вас фотографии какие, бумаги, письма? Иной раз кажется, мелочь, а все определяет, — голос Чемодановой по-прежнему звучал блекло.
— Сохранилось кое-что, мачеха блюла память… Надо шурануть в антресолях, тыщу лет туда не заглядывала. У брата спрошу, он помнит, а восемьдесят второй годочек пошел.
— Вот-вот. Соберите все, а там поглядим… Извините, Дарья Никитична, что-то я сейчас плохо соображаю.
— Я и вижу, — вздохнула Дарья Никитична. — Ты начальство не особенно к сердцу принимай. Пошумят, да и забудут.
— Да, да, — кивнула Чемоданова. — Вроде мы с вами договорились.
— Ты проводи меня. Хоть до лесенки. Боюсь, заплутаю.
Дарья Никитична спешила за быстрой Чемодановой. Она видела, как елозят под свитерком девчоночьи лопатки в такт каждого шага, да прыгают кудельки, открывая нежный светлый затылок… Временами Чемоданова останавливалась, поджидая старуху, затем вновь устремлялась вперед.
У лестницы она остановилась, попрощалась и вернулась было к себе, но заметила в пролете второго этажа рыжеватые патлы Женьки Колесникова. Сверху они напоминали разворошенный подсолнух. Рядом стояла Тая, студентка-практикантка.
— Ну зачем вы так сказали? Зачем?! — громким шепотом вопрошала Тая. — Она руководит отделом. Наконец, она старше вас. И женщина.
Монастырские стены, казалось, способны донести дыхание, а не только приглушенный голос.
Чемодановой Тая не нравилась. Было в ней что-то от комсомольских хитрованов с рыбьими глазами. Челка, галстук, пиджак с прямыми плечами… Но сейчас в голосе Таи сквозила боль и нежность. «Она и впрямь влюблена в это чучело», — мелькнуло у Чемодановой с какой-то неясной досадой.
Колесников воротил в сторону лицо и молчал.
— Съедят они вас, дурака. Устроят аутодафе, посмотрите, — продолжала Тая. — Слушайте! Вы не ходите на собрание. Зачем собак дразнить, а? — И, помолчав, добавила: — Не хотите слушать меня, думаете — девчонка? А жаль… Хотя бы одно исполните — не возвращайтесь сейчас в отдел, переждите. Дайте им остыть, и Софье Кондратьевне, и этой скалке Портновой… И всем другим.
— Ладно. Иди, — произнес наконец Колесников. — Хочу побыть один.
Тая обидчиво умолкла, немного постояла, сделала несколько шагов, задержалась и бросила через плечо:
— Сигареты оставить?
— Я не курю! — раздраженно ответил Колесников. — Иди, иди, — он согнул пополам долговязую фигуру, привалился грудью к перилам.
Чемоданова выждала, когда стихнут Тайны шаги, и, наклонившись в пролет, окликнула:
— Э-эй, Женька… Поднимись-ка сюда.
Колесников вывернул голову, узнал Чемоданову… Последние несколько ступенек он одолевал медленно, справляясь с дыханием, поигрывая по перилам костяшками согнутых пальцев. По лицу блуждала скованная улыбка, пряча колючую настороженность и ожидание.
— Знаешь, я забыла передать этому Янссону твою просьбу, — без обиняков проговорила Чемоданова. — Так получилось, извини. Ты не подумай, я хотела спросить, но так получилось.
