Тобайас Смоллет - Приключения Родрика Рэндома
Услышав это, капитан метнул грозный взгляд на валлийца и приказал немедленно доставить матроса, против чего Морган запротестовал с большой горячностью, заявляя, что этот человек так же безумен, как мартовский заяц, и просил бога ради по крайней мере связать ему руки во время осмотра, дабы он никому не повредил. Эту просьбу капитан уважил ради свой безопасности, и доставленный больной столь веско заверял нас в полном здравии своего рассудка, что все мы склонны были ему поверить, кроме Моргана, призывавшего не доверять видимости, ибо он сам введен был в заблуждение поведением его два дня назад, сам освободил его и за свои старания едва не был убит. Сие было подтверждено показаниями одного из служителей, сообщившего, что он оторвал больного от помощника лекаря, которого тот повалил и едва не задушил.
В ответ на это больной сказал, что Морган по злобе подговорил свидетеля выступить против него, так как он раскрыл всем на корабле, что жена Моргана содержит кабачок на ветошном рынке. Такое забавное сообщение заставило всех рассмеяться над валлийцем, который сказал, пылко качая головой:
— Какое это имеет значение! Но, видит пог, это вранье!
Не колеблясь, капитан Оукем велел снять цепи с больного и пригрозил Моргану, что прикажет ему поменяться ролями с больным в наказание за его злобу. Как только бритт услышал решение капитана в пользу умалишенного, он бросился по вантам бизани вверх, крича Томсону и мне, чтоб мы спасались, так как тот окажется почище самого дьявола. Мы не подумали пренебречь этим предостережением и помчались на ют, откуда могли наблюдать, как сумасшедший, только-только его освободили, налетел на капитана, как фурия, с криком «Я вам покажу, негодяй, что я командир на этом корабле!» — и безжалостно стал его тузить. Лекарь, пришедший на помощь своему начальнику, разделил ту же участь, и только с большим трудом удалось одолеть безумного после того, как он изрядно поколотил тех, кто ему сопротивлялся.
Глава XXVIII
Капитан, препровожденный в свою каюту, был в таком бешенстве от того, как с ним обошлись, что приказал доставить парня к нему, чтобы он мог собственноручно его застрелить; и в самом деле, ему удалось бы удовлетворить свою жажду мести таким образом, если бы его первый помощник не восстал против этого, заявив, что, по всей видимости, парень отнюдь не сумасшедший, но отъявленный преступник и нанят кем-либо из врагов капитана, чтобы его убить, а потому должно заковать его в цепи до передачи военному суду, который, без сомнения, произведет тщательное расследование, благодаря чему могут быть сделаны важные открытия, а засим вынесет преступнику смертный приговор, соответствующий его вине.
Такие доводы, совершенно невероятные, возымели нужные последствия, ибо рассчитаны были на мыслительные способности капитана, в особенности после того, как доктор Макшейн одобрил это решение, согласное с прежним его утверждением, что парень отнюдь не является умалишенным.
Когда Морган увидел, что больше ничего худого не произойдет, он не мог скрыть удовольствия, отражавшегося на его лице, прикладывая примочки к физиономии доктора, он отважился спросить, каково его мнение о том, кого на корабле больше — сумасшедших или дураков. Но от такой шутки ему лучше было бы удержаться, ибо его пациент старательно сложил ее в памяти, чтобы извлечь в более подходящее время.
Между тем мы подняли якорь и шли к Даунсу; сумасшедший, содержавшийся, как преступник, воспользовался случаем, когда часовой провожал его на нос корабля, прыгнул за борт и расстроил капитану планы отмщения.
В Даунсе мы оставались недолго, но при первом попутном восточном ветре пошли в Спитхед, где взяли на борт полугодовой запас провианта и отплыли от Сент-Элен вместе со всем флотом, снаряженным для Вест-Индии в памятную экспедицию к Картахене{45}.
Не без глубокой скорби я увидел, что вот-вот могу очутиться в далеких местах с нездоровым климатом, лишенный малейших удобств, которые могли бы облегчить такое путешествие, да к тому же во власти неограниченного тирана, чьи приказы были почти нестерпимы. Но поскольку большинство находящихся на борту жаловалось на то же самое, я решил смиренно подчиниться своей судьбе и, насколько возможно, обеспечить себе сносное существование.
Мы вышли из Канала при попутном бризе, который вдруг прекратился, оставив нас штилевать лигах в пятидесяти от Лизэрд{46}. Но это бездействие недолго продолжалось; в следующую ночь парус грот-марса разодрало ветром, который к утру превратился в ураган.
Я пробудился от ужасающего грохота, который производили наверху пушечные лафеты, треск переборок, вой ветра в вантах, шум судовой команды, дудки боцмана и его помощников, рупоры лейтенантов и лязг цепей от помп.
Морган, никогда еще доселе не бывший в море, с великой поспешностью вскочил с криком. «Господи, смилуйся над нами! Мне кажется, мы вторглись во владения самого Люцифера и всех чертей!», а бедняга Томсон остался лежать на своей койке и, дрожа, воссылал мольбы к небесам о нашем спасении.
Я встал и присоединился к валлийцу, с которым (предварительно подкрепившись бренди) поднялся наверх; но если раньше мой слух был потрясен, то какое же страшное зрелище явила буря моим взорам!
Море вздымалось валами вышиной с гору, на вершине которой наш корабль висел иногда так, словно собирался вот-вот низринуться в самую бездну! По временам мы погружались между двух валов, встававших по обе стороны от нас выше топ-мачты и угрожавших сомкнуться и в один момент нас сокрушить.
Из всего нашего флота, состоявшего из ста пятидесяти судов, может быть, дюжина была видна, но и они шли без парусов по воле бури Мачта одного из них подломилась и со страшным грохотом рухнула за борт. Судьба нашего судна казалась не более утешительной; офицеры и матросы метались, как безумные, орали во все горло, не ведая, что они должны делать в первую очередь. Некоторые взбирались на реи, пытаясь отдать паруса, разодранные на тысячи кусков, хлопавших на ветру; другие старались убрать те из парусов, какие еще сохранились в целости, в то время как мачты, при броске корабля, гнулись и дрожали, как ветви, угрожая разлететься на бесчисленные щепки
В то время как я взирал на это с изумлением и ужасом, один из главных брасов сломался, и от толчка двое матросов слетели с нока в море, где и погибли, а бедный Джек Рэтлин сброшен был на палубу и сломал ногу.
Морган и я кинулись к нему на помощь и увидели, что осколок берцовой кости от удара прорвал кожу. Поскольку этот перелом грозил опасными последствиями и требовалось вмешательство доктора, я спустился к нему в каюту сообщить ему о несчастном случае, а также взять все необходимые перевязочные средства, которые мы всегда держали наготове. Я вошел в каюту доктора и в мерцающем свете лампы разглядел его стоящим на коленях перед чем-то, напоминающим распятие; но на этом я не настаиваю, не желая показаться рабом молвы, которая толкала меня на такое заключение, утверждал, будто доктор Макшейн принадлежит к римско-католической церкви. Как бы там ни было, но он поднялся в смущении, вызванном, возможно, тем, что его благочестие было нарушено, и мгновенно убрал предмет, пробудивший мои подозрения.
Извинившись за свое вторжение, я ознакомил его с состоянием Рэтлина, но мне не удалось заставить его подняться на палубу, где тот лежал. Он поручил мне передать боцману его приказ отрядить людей для переноса Рэтлина в кубрик, а тем временем Томсон должен был приготовить все для перевязки. Когда я растолковал боцману требование доктора, тот изрыгнул страшное проклятие и заявил, что не может отпустить с палубы ни одного человека, ибо каждую минуту мачта грозит рухнуть за борт. Это известие не весьма меня успокоило, однако, поскольку мой приятель Рэтлин очень жаловался на боль, я с помощью Моргана перетащил его на нижнюю палубу, куда, наконец, после долгих просьб рискнул притти мистер Макшейн в сопровождении Томсона, принесшего ящик, полный перевязочных средств, и своего собственного слуги, тащившего целый набор превосходных инструментов.
Он осмотрел перелом и рану и по багровому цвету ноги заключил, что угрожает гангрена и надлежит незамедлительно ампутировать ногу. Это был страшный приговор для больного, который, подкрепившись щепоткой жевательного табаку, сказал со страдальческим видом:
