Борис Васильев - Утоли моя печали
– Я спокоен.
– Это… Это чудовищно, – с трудом выговорил Федор Иванович. – Там же погибло около полутора тысяч!
– Уже сосчитали? – поинтересовался Василий Иванович.
– Конечно, пока в общих чертах, только опознанных.
– А что же с неопознанными?
– Неопознанных невозможно внести в списки, уважаемый Василий Иванович. Сами понимаете, сложность и… неопределенность. Их похоронят в братской могиле. Но всех – в гробах и с отпеванием. И все, заметьте, за счет казны. Представляете, какая трата…
– Что для народа – утрата, для властей всегда только трата, – невесело усмехнулся Роман Трифонович. – О, великий и могучий русский язык!
– Государь не был сегодня на кладбище? – спросил Немирович-Данченко.
– Сегодня согласно высочайше утвержденному расписанию – церковный парад. Почему вы спрашиваете, был ли государь на кладбище? Никакого кладбища в расписании нет.
Федор Иванович уже начал нервничать и заметно злиться. Василий Иванович пожал плечами.
– Я – корреспондент. Мне статью писать.
– Прощения прошу, нервы. – Генерал вздохнул. – Встретили, как постороннего врага.
– Слава Богу, хоть не внутреннего, – усмехнулся Хомяков.
– Да будет тебе, право. Ну, сам посуди, как я был занят. Сегодня – церковный парад. Вечером – бал московского дворянства. Завтра, в среду, – день кончины государыни императрицы Марии Александровны, в связи с чем Их Величества отъедут в Сергиеву Лавру. А послезавтра – большой бал в Александровском зале Кремлевского дворца. Ты только представь объем моей ответственности.
– И впрямь кладбище никуда не влезает, – серьезно сказал Роман Трифонович. – Вот ведь какая оказия.
– …из-за чего я, собственно, и зашел. – Федор Иванович решительно проигнорировал хомяковское замечание. – Я принес три пригласительных билета на бал в Александровском зале. Но, кажется, не ко времени. Надежда очень напугана?
– Напугана? – спросила Варвара, появившись в дверях. – Что ты, братец. Она произнесла сегодня целых три слова.
– Что она сказала? – живо откликнулся Хомяков.
– Все то же. «Я устала, устала, устала.» – Варя села к столу. – Я, признаться, тоже устала. Счастье, что вернулась Грапа.
– Что прикажете? – спросил Зализо. – Бульон, суп-кресси…
– Только чаю. Есть «Черный лянсин»? Покрепче, Евстафий Селиверстович.
– Сам заварю, – сказал дворецкий и вышел.
– Я утром заезжал к психиатру, – тихо сказал Викентий Корнелиевич.
– Вы имеете в виду Авраамия Ильича? Спасибо, Викентий Корнелиевич, он был сегодня. Смотрел Наденьку, провел консультацию с врачами, поговорил со мной.
– Каков его вывод?
– Неутешителен. Считает, что Надя все еще ощущает себя на Ходынском поле. Фиксация ужаса, сказал он. Однако надеется, что Надя перейдет в состояние депрессии, с которой, по его словам, бороться проще.
– С депрессией бороться проще, он сказал?
– Да, друг мой. Сегодняшнее ее состояние Авраамий Ильич назвал состоянием активного самотерзания. Он считает, что Наденька винит себя в гибели Фенички. Может быть, даже подсознательно.
– Но как же так? – растерянно спросил Ваня. – Надежда Ивановна не может знать, что Феничка погибла. Никак не может знать.
– Представьте, Ваня, я задала тот же вопрос. Врач на это ответил, что мы недооцениваем голоса совести.
Евстафий Селиверстович принес чай и любимое Варей песочное печенье.
– Спасибо. Замечательный чай.
– Голос совести, – тихо, словно про себя повторил Каляев, но все его услышали в наступившей вдруг тишине.
– Самый громкий из голосов безгласной России, – вздохнул Василий Иванович.
– Мы простились сегодня с Феничкой, – сказал Роман Трифонович. – Завтра, послезавтра, на девятый день, наконец, станет легче, все знают это по личному опыту. Может… Может быть, сказать Надюше о сегодняшних похоронах?
– А не слишком ли это жестоко? – усомнился Викентий Корнелиевич.
– Жестоко, не спорю. Однако от этой жестокости может начаться отсчет девяти дней. И придет окончательное прощание.
– А если ей нужно прощение, а не прощание? – спросил Василий Иванович. – Представляете, что тогда будет?
– А кто способен дать прощение? – решился сказать свое слово генерал. – Горничной нет в живых, тогда – кто? Ее родители? Господь Бог? Какой высший судия?
Все промолчали.
– Не знаю, – сказала наконец Варя, и всем было ясно, что она отвечает не на патетические вопросы брата, а на неожиданное предложение Романа Трифоновича. – Авраамий Ильич обещал прийти послезавтра. Я спрошу у него.
– Спроси, Варенька, спроси. Клин клином вышибают.
– Возможно, что ты прав, Роман. Вполне возможно, – Варя встала. – Прошу извинить, господа.
И вышла. Все молчали.
– Что-то Николая нет сегодня, – вздохнул Хомяков.
– Служба! – со значением произнес Федор Иванович.
И неожиданно не к месту улыбнулся.
3
За сутки до этой неуместной генеральской улыбки капитан Николай Олексин был неожиданно востребован к командиру полка.
– Полку приказано выставить почетный полуэскадрон для встречи в Сергиевом Посаде Их Императорских Величеств. По повелению свыше полуэскадроном будете командовать вы, Олексин.
– По повелению свыше, господин полковник? – искренне удивился капитан.
– Именно-с. – Для гарнизонного полка это была высокая честь, но командира она почему-то не радовала. – Людей и лошадей отберете сами, как те, так и другие должны быть рослыми и выглядеть браво. Амуницию и все прочее начистить, чтоб глаза слезились.
– Будет исполнено, господин полковник.
– Да, уж постарайтесь. – Командир полка помолчал, барабаня пальцами по канцелярскому столу. – Вас когда-нибудь представляли государю?
– Такой чести удостоен не был.
– Значит, в Сергиевом Посаде представят, – буркнул полковник: ему смертельно не хотелось гонять усталых от бесконечных почетных построений солдат. – Если в грязь лицом не ударите.
– Постараюсь не допустить такой оплошности, господин полковник. Разрешите предупредить домашних?
– Непременнейшим образом, капитан.
Услышав о царской командировке, Анна Михайловна неожиданно пришла в восторг.
– Милый, это такое счастье! Это – выигрыш по лотерейному билету. Может быть, государь даже заговорит с тобой!
– Ну, Аничка, это вряд ли. – Николай был взволнован, но волнение ощущалось радостно. – Ночевать буду в полку, завтра – день на переезд, не менее суток в Сергиевом Посаде. Хлопотное дело. Молись за меня.
Весь день и вечер он отбирал солдат в полуэскадрон, придирчиво осматривал лошадей, приглядывал за подгонкой и чисткой амуниции. Помощников ему выделили опытных, но он стремился проверять каждую мелочь лично и на сон времени почти не осталось.
Утром получили фураж и довольствие, погрузились в воинский эшелон из теплушек и одного классного вагона. Николай старался зря не суетиться, понимая, что помощники сделают все, как надо, но все же суетился, и это было неприятно. Когда наконец-таки тронулись в Сергиев Посад, он сразу же ушел в свое купе, чтобы выспаться, но долго не мог уснуть. Столь придворное поручение выпало на его долю впервые, и это тревожило. Кроме того, было немного совестно из-за досадного ощущения, что он несколько пересуетился.
Эшелон шел по специальному графику, что, впрочем, не помешало ему застревать на станциях по дороге. Добрались только к вечеру, но пока разместили полуэскадрон, накормили солдат и лошадей, уже почти стемнело. Командирам – Николай попросил у полковника двух субалтерн-офицеров – предоставили монастырскую гостиницу, но едва они после всех хлопот уселись за дружеский ужин, как явился немолодой черноризец:
– Отец Феофан настоятельно просит господ офицеров пожаловать к нему.
– По какому, собственно, делу? – не скрывая неудовольствия, спросил Николай. – Все исполнено согласно повелению, неясностей нет. Кроме того, извините, но мы устали.
– Настоятельно просит.
Исполнительный монах не имел иных аргументов, но упорно твердил одно: «настоятельно», и все тут. Пришлось тащиться в Лавру. Молодые офицеры недовольно ворчали:
– Капустку жевать будем.
– Ну, брось. Монахи поесть любят.
– В понедельник Петров пост начался. Или забыл?
Капустка была, но вполне уравновешивалась рыбными разносолами. Гостеприимные хозяева предложили офицерам и вино, хотя сами к нему не прикоснулись, блюдя строгий пост.
– Великая честь выпала обители нашей, – плавно говорил почтенный седой настоятель. – Царствующие особы не забывают о святой Лавре преподобного Сергия, чин давно отработан, но возможно, произошли какие-то изменения?
– Мне приказано выстроить полуэскадрон у центральных ворот для торжественной встречи государя императора без отдачи рапорта, – сказал Николай.
Последнее условие он узнал утром от командира полка. Оно одновременно и огорчало и радовало, и Николай никак не мог решить, огорчается он или радуется, что рапорта не будет. Чувства спорили в нем, сменяя друг друга, и он предпочитал слушать журчащую речь настоятеля молча, без вопросов.
