Оноре Бальзак - Столетний старец, или Два Беренгельда
Однако император отдал приказ разыскать Столетнего Старца и доставить его в Париж. Жандармам было велено не причинять старцу никакого вреда и обращаться с ним самым уважительным образом, какие бы преступления этому странному созданию ни приписывали. Исходя из такового предписания, было ясно, что Наполеон придавал большое значение задержанию старца; однако вслух этой мысли император не высказал.
Спустя некоторое время по телеграфу пришло сообщение от префекта Бордо. Чиновник извещал, что задолго до того, как прибыло вышеуказанное распоряжение его величества, некий высокий старец предъявил ему бумагу, подписанную самим императором, где всем должностным лицам вменялось в обязанность содействовать подателю сей бумаги. На этом основании старец потребовал лодку и на ней перебрался на английский корабль. Не будучи введен в курс дела, префект в соответствии с показанным ему документом не осмелился задержать старца и разрешил ему уехать. Ему кажется, что именно об этом старце и идет речь в теперешнем приказе императора.
Похоже, Бонапарт очень огорчился этим известием, ибо всей полиции империи незамедлительно были даны новые инструкции относительно таинственного старца. Документ с подписью Бонапарта, который предъявлял Столетний Старец, отныне считался недействительным, секретное же предписание гласило схватить нового Протея, где бы тот ни находился, и незамедлительно отправить его к монарху.
Всю неделю своего пребывания в Париже генерал провел с Марианиной и только по необходимости иногда отлучался в Тюильри, чтобы обсудить с императором некоторые важные вопросы. И хотя в спорах, нередко возникавших во время этих бесед, государь составил себе весьма лестное представление о дарованиях Беренгельда, это молчаливое признание заслуг Туллиуса не повлекло за собой подтверждения обещания вручить ему первый же освободившийся маршальский жезл.
Вскоре в столицу прибыл отец Марианины. Отчитавшись генералу в управлении его владениями, этот добрейший человек чрезвычайно обрадовался, видя, что разлука никак не повлияла на чувства Туллиуса к его дочери и почести, слава и богатство нисколько не замутнили чистой воды брильянт, который являл собой характер владельца замка Беренгельдов. Старик Верино, обладавший сходством с римскими республиканцами, запечатленными на полотнах Корнеля и Давида, улыбался, размышляя о счастье, ожидавшем две пылкие и нежные натуры.
Истекшие дни были первыми по-настоящему счастливыми днями в жизни Марианины. Молодая женщина с наслаждением вкушала чистые многообразные радости жизни, и страсть ее не имела ничего общего с тем любовным вожделением, к которому всегда примешивается частица горечи, разрушающая его очарование. Беренгельд лелеял надежду жениться на Марианине. Бонапарт дал разрешение на их брак, одобрив союз дочери патриота-республиканца с графом Беренгельдом, потомком древнего аристократического рода.
Марианина всюду была представлена как будущая супруга знаменитого генерала, оглашение было отпраздновано в придворном кругу, невеста вызвала всеобщее восхищение и удостоилась похвалы самого суверена. Она купалась в океане удовольствий.
Вместе с любимым Марианина посещала театры, и если прежде сердца их восторженно бились, восхищенные величественными картинами альпийской природы, то теперь они вместе наслаждались великолепными спектаклями; их суждения и пристрастия чудесным образом совпадали. Рука об руку со своим милым другом, о свидании с которым она так долго мечтала, она осматривала памятники нашей столицы. Они садились в крохотный экипаж, и, влекомый резвыми скакунами, он мчался по городу, щедрому на развлечения. Опьяненные скоростью, они никого не замечали, и сердца их доверчиво шептали друг другу слова любви. Исполнившись возвышенных мыслей, они осматривали Лувр, этот удивительный памятник, хранящий в своих стенах творения художников всех времен и народов. Марианина сжимала руку Туллиуса и смотрела на него взглядом, который был гораздо красноречивее слов; любовались ли они пастухами из Аркадии Пуссена или картинами Рафаэля, головками Корреджо или творениями Гвидо и Альбани — созерцание любой картины становилось для них настоящим праздником любви. Ничто не дает так полно ощутить единение душ, как совместное восхищение произведениями искусства, синхронность мыслей, рожденных при виде величайших творений человеческого гения.
Наконец случилось событие, необычайно обрадовавшее Марианину: по вине немецкого двора возникло некое препятствие, приостановившее приготовления императора к отъезду, и девушка вновь стала надеяться успеть обвенчаться с Беренгельдом. Туллиус разделял ее надежду, ибо был уверен, что отъезд Бонапарта отложится на долгий срок. Впрочем, монарх думал иначе: он воображал, что одного росчерка пера, сделанного его всемогущей рукой на документе во дворце в Б***, будет достаточно для устранения любых препятствий. Итак, вообразим же себе небесное блаженство нежной Марианины: она перестала спать, сердце ее ежеминутно трепетало в когтях жестокого и сладостного волнения; с каждым днем срок, отпущенный законом на раздумья, становился все короче и короче. Девушка живейшим образом напоминала Тантала, пытавшегося ежеминутно утолить свою жажду.
Наконец настал долгожданный день. К завтраку все собрались в роскошной обеденной зале особняка генерала; каждый радовался скорому счастью влюбленных. Казалось, что сама богиня наслаждения разливает вино, шутит, подсказывает слова любви и направляет томительные взоры… Неожиданно входит адъютант Бонапарта и, держа в руке шляпу, приветствует собравшихся.
— Генерал, — говорит он, — его величество послал меня сообщить вам, что препятствия, возведенные придворными интриганами из Б***, устранены благодаря искусству нашего посланника.
— И что же? — дрожащим голосом спрашивает внезапно побледневшая Марианина.
— Генерал, император уезжает в четыре часа, место в его карете ждет вас; по дороге он проинструктирует вас относительно ваших будущих обязанностей. Военные действия начнет армейский корпус, командовать которым будете вы…
Адъютант удаляется; слышно, как по двору стучат копыта его помчавшегося галопом коня.
Какой резкий поворот от величайшей радости к величайшей печали! У Марианины не было сил проклинать ловкость ученого дипломата, не было времени измышлять веские причины, препятствующие отъезду любимого: она, как подкошенная, упала на грудь генерала и затихла — бледная, раздавленная, словно нежный лепесток белой розы, брошенный порывом ветра на ствол дуба. Она не сокрушалась, не плакала, она просто не осмеливалась взглянуть на Туллиуса.
Генерал горестно смотрел на Верино: старик не проронил ни слова. Хрупкая богиня наслаждения, только что оживлявшая своим милым присутствием маленькое общество, упорхнула в далекие края, а на ее место явилось горе и тотчас почувствовало себя полноправной хозяйкой!..
Когда Туллиус попытался высвободиться из объятий Марианины, девушка приподняла свою благородную головку и испуганно вскрикнула.
— Друг мой, разреши мне последовать за тобой! — воскликнула она; отчаяние мешало ей плакать.
— Это невозможно, Марианина, император этого не позволит.
— Недорого же этот господин ценит свое слово! — воскликнул Верино.
— Но, — не обратив внимания на слова старого республиканца, продолжал генерал, — как только наша армия одержит блистательную победу, я тотчас же вернусь.
— Как знать, увидимся ли мы снова… — печально произнесла Марианина. — В эту неделю я была счастлива как никогда в жизни и теперь боюсь, как бы капризница-судьба не вздумала разлучить нас навеки!
Как описать взоры, которыми обменивались влюбленные, готовясь к отъезду?
Когда генерал, уже в дорожном платье, сжал Марианину в своих объятиях и запечатлел на ее побледневших губах прощальный поцелуй, она не выдержала и зарыдала; руки ее, обнимавшие Туллиуса, словно закоченели: они не хотели разжиматься и отпускать его.
Страшные предчувствия, обуревавшие Марианину, набросили на их прощание покров страдания, отчего оно стало еще более тягостным.
— Помни, Туллиус, — говорила девушка генералу, — помни о том, о чем нашептывает мне сердце!
— Марианина, забудь о предрассудках, верить в них — удел слабых, — отвечал Беренгельд и, посадив ее к себе на колени, принялся ласкать ее прекрасные волосы, шепча долгие и страстные слова любви и утешения.
Она поверила ему, как всегда верила всему, что он говорил; когда же он сел в карету и приказал везти его в Тюильри, она бросилась к своей коляске, восклицая:
— Я хочу до последней секунды быть с тобой! Увы, не знаю почему, но я чувствую, что вижу тебя в последний раз.
Два экипажа въехали во двор Тюильри; возлюбленная Беренгельда, бросив укоризненный взгляд на государя, кротко улыбнувшегося ей в ответ, в последний раз наслаждалась видом своего отважного воина. Кучер хлестнул лошадей, и императорская карета тронулась с места.
