Тадеуш Доленга-Мостович - Знахарь
Второй свидетель обвинения, представитель Медицинской палаты, предъявил суду статистические данные, касающиеся знахарства на восточных территориях. Эти данные подтверждали, что значительный процент смертности среди сельского населения является результатом лечения знахарей. Дальше он привел много примеров методов «лечения», используемых знахарями, что вызвало у публики бурю негодования и угроз.
Свидетели защиты — больные, которых вылечил Антоний Косиба, двадцать с лишним человек, — своими, показаниями, однако, перетянули симпатии в пользу обвиняемого.
Суд закончился бы в его пользу, не выступи в этом процессе обвинителем молодой энергичный доктор права Згерский. С добросовестностью и страстностью новичка прокурор Згерский произнес обвинительную речь. Он представил дело с общественной точки зрения и престижности занимаемой должности.
— Как долго, — обратился он к аудитории, — мы будем позволять, чтобы в нашей стране гнездились чудовищные суеверия средневековья? Как долго мы будем позволять распространяться невежеству и бессмысленной преступной практике знахарей?.. Сегодняшний приговор должен быть ответом на вопрос, являемся ли мы цивилизованной страной, принадлежим ли к Европе не только в географическом, но и в культурном плане.
Много и красиво он говорил о миссии польской цивилизации на востоке, о трагическом невежестве белорусского народа, о тысячных отрядах молодых врачей, готовых помогать несчастным, но обреченных на безработицу, о генетике и улучшении расы, об армии, требующей здоровых солдат и наконец о воспитательных целях судебных приговоров и о том, что этот приговор должен стать предостережением для других гиен, наживающихся на невежестве масс.
В заключение он затронул еще и струну местного патриотизма, отмечая, что мягкий приговор за такие преступления дал бы повод и основание общественному мнению других регионов Польши полагать, что рука правосудия на восточных территориях не карает варварство, косность и обскурантизм.
Адвокат Маклай не владел и десятой долей ораторского мастерства противника. Поэтому его речь не способна была затмить впечатление от потрясающей речи прокурора. Адвокат даже не пытался опровергать его аргументы, а защиту построил на самой личности обвиняемого, человека бескорыстного, который присвоил хирургические инструменты исключительно ради спасения умирающей девушки.
— Здесь нам не представили никого, — закончил адвокат, — кому бы повредила врачебная помощь Антония Косибы, не назвали ни одной фамилии пациента, который умер бы по его вине. Зато мы видели вереницу благодарных людей, которых вылечил Антоний Косиба. Поэтому я прошу оправдать его.
Если в эту минуту у Антония и вспыхнула надежда, то она угасла сразу же после реплики прокурора.
— Меня поражает, — начал он, — поражает и приводит в смущение позиция, занятая паном адвокатом. Мне стыдно, потому что в его защите я услышал упрек, будто, рассматривая вину подсудимого, я занялся проблемой в целом и забыл о человеке. Действительно, Высокий суд, это серьезное упущение со стороны общественного обвинителя. Но поражает меня то, что этот упрек прозвучал именно из уст пана защитника. Да! Но разве, присмотревшись к моральному облику Антония Косибы, мы не можем с чистой совестью признать его вину, тем более заслуживающую сурового наказания?.. Этому добродетелю людей однажды надоела нормальная физическая работа, и он затосковал по легкому хлебу. Из батрака на мельнице он стал шарлатаном. Несомненно, легче произносить над глупым мужиком нелепые заклинания или поить его отваром из трав, чем таскать мешки с мукой. И обвиняемый выбрал этот путь. Легенду о его бескорыстии развеивают свидетели, которые рассказали, что, действительно, не платили за советы, но приносили… добровольно подарки. Сам Косиба на вопрос пана председательствующего засвидетельствовал, что живет в достатке, а это говорит о многом в период настоящего кризиса и бедности села. Сейчас на селе живет в достатке только тот, кто обдирает бедноту, кто шарлатанской практикой выманивает нее остатки жалких запасов.
Прокурор усмехнулся:
— Да, Высокий суд, это одна сторона личности обвиняемого, его прошлое. А каким же будет его будущее? Что он сделает, если выйдет свободным из этого зала? По-моему, здесь не может быть никаких сомнений, полная ясность. Сам обвиняемый раскрыл его, отвечая на мои вопросы. Он признался, что до последней минуты занимался своей практикой и, если его освободят, он будет снова «лечить» людей. Он не чувствует ни малейшего раскаяния, не обещает исправиться. А по делу воровства? Он сознался в содеянном, но открыто говорит, что украл бы и в следующий раз, если бы возникли подобные обстоятельства. Это преступник, который не может, а скорее, не хочет понять своей вины, преступник, жестокий в своем упорстве. Это человек, личностью которого по желанию пана адвоката я вынужден был заняться. Этот человек глух к каким бы то ни было замечаниям, представляет опасность для общества, должен быть немедленно изолирован от него и подвергнут суровому тюремному наказанию.
После очередного выступления адвоката Маклая суд удалился на совещание.
Спустя полчаса, уже поздним вечером, огласили приговор.
Антония Косибу приговорили к трем годам лишения свободы.
Прокурор Згерский принимал в кулуарах поздравления от своих близких и знакомых. Знахаря арестовали прямо в зале суда и отправили в тюрьму. Адвокат объявил о подаче апелляции.
Известие о приговоре и аресте Антония Косибы привезли мужики, возвратившиеся из Вильно. В первые минуты этому никто не хотел верить, а Марыся даже рассмеялась.
— Нет, люди! Вы что-то перепутали! Это совершенно невозможно!
— Может, на три месяца? — подсказал Василь.
— Нет, на три года, — стояли на своем мужики. — Уж очень страшно прокурор на него нападал.
И они пересказали, как сумели, ход процесса.
— Господи, помилуй, — воскликнул старый Прокоп. — Выходит, что тот, кто покалечил их, чуть не убил, осужден на два года, а тот, кто спасал, на три. Как это так?
— Ну да, так получается…
Марыся расплакалась. Она как раз в этот день встала, хотя кашель еще мучил ее.
— Что делать, пан Мельник, что делать? — обратилась она к Прокопу.
— Откуда же я могу знать?..
— Нужно ехать в Вильно, чтобы как-нибудь помочь ему.
— Как тут поможешь? Тюрьму не разрушишь.
Василь рассудительно заявил:
— Я, панна Марыся, скажу так: ничем тут помочь нельзя, пока не будет апелляции. Наверное, адвокат попался плохой. От адвокатов многое зависит. Значит, нужен другой. Теперь нужно узнать, кто там самый лучший, и ехать сразу к нему.
Предложение Василя все похвалили.
— А когда может быть апелляция?
— Это нескоро, — заметил один из мужиков. — Когда на меня завели дело за те сосны из Вицкунского леса, то апелляция пришла через четыре месяца.
— Это еще быстро! — заметил кто-то. — Иногда до года нужно ждать.
Всю ночь Марыся проплакала, а наутро собрала узелок. Вложила туда белье дяди Антония, кожушок, запас табака, колбасу и сало.
За этим занятием ее и застала Зоня.
— Что это? — спросила она. — Передачу для Антония готовишь?
— Да.
— А через кого пошлешь?
— Буду искать. Сюда часто заезжают люди, которые собираются ехать в Вильно.
Зоня задумалась, а потом вынула платок, развязала узел и достала две монеты по пять злотых.
— Возьми. Деньги пошли ему тоже.
— Какая ты добрая, Зоня! — сказала Марыся.
Но Зоня ощетинилась:
— Для одних добрая, для других злая. Ему даю, не тебе!
Марыся давно заметила, что Зоня недолюбливает ее, но примирительно сказала:
— Значит, за него спасибо тебе.
Зоня пожала плечами:
— Ты ему такой же сват или брат, как и я. Можешь не благодарить за него. Он сам скажет спасибо, когда вернется. И за это, и за то, что буду смотреть за его хозяйством, все сохраню, чтобы ничего не испортилось.
— Зачем тебе, Зоня, этим заниматься?
— А кто должен?
— Я.
— Ты?.. Почему это ты? Или думаешь, что три года будешь сидеть на шее моего тестя?..
Кровь бросилась в лицо Марысе.
— Почему три года? Дядю Антония после апелляции освободят.
— Либо да, либо нет. А он тебе никакой не дядя. Как же ты собираешься жить здесь?.. На что?..
Она увидела в глазах Марыси слезы и добавила:
— Ну, не плачь. Никто тебя отсюда не гонит. Крыши над головой хватит… А еды тоже. Я только так сказала, ради интереса. Не плачь, глупая.
Несмотря на такие заверения, Марыся уяснила свое положение. Действительно, когда не стало дяди Антония, она лишилась права оставаться здесь. Ей дали понять это без особой деликатности, вполне отчетливо.
И, услышав приглашение к обеду, она не сдвинулась с места. При мысли о том, что вся семья Мельников будет присматриваться к ней за столом, считать каждую ложку дарованной ей пищи и каждый кусок, поднесенный ко рту, ее начинала бить дрожь… Между собой они станут называть ее приблудой, дармоедкой до тех пор, пока не осмелятся сказать это вслух.
