Герберт Уэллс - Киппс
И, представьте, как раз в эту минуту он о ней думал. Удивительные мысли бродили у него в голове: может быть, здесь, на вересковой равнине, в Нью-Ромней, какой-то иной дух, что-то здесь есть неощутимое, чего недостает там, за холмом, в большом и светском Фолкстоне. Здесь все так знакомо и близко, так по-домашнему. Вот калитка старика Клиффердауна подвязана новой веревкой. А в Фолкстоне — да появись там хоть сотня новых домов — он и то не заметит, ему это все равно. Как-то даже чудно. Тысяча двести в год — чего уж лучше; и очень приятно разъезжать в трамваях и омнибусах и думать, что из всех пассажиров ты самый богатый; очень приятно покупать и заказывать все, что душе угодно, и не работать, и быть женихом девушки, которая состоит в родстве, хоть и отдаленном, с самим графом Бопре; но в прежние времена, бывало, как радуешься, когда уедешь на вакации, или в отпуск, или просто на дворе вовсю светит солнце, или можно побегать по берегу моря, пройтись по Главной улице, а теперь ничего такого уже не чувствуешь. Какими счастливыми были яркие, сияющие окна — школьные вакации, когда он вспоминал их в дни ученичества в магазине. Чудно, ей-богу: стал богат, чего-чего не достиг, а те далекие дни и сейчас кажутся воистину счастливыми!
Теперь былые радости ушли безвозвратно — может, все дело в этом? Что-то случилось с миром: будто погасили лампу — и уж никогда не будет светло, как прежде. Он ведь и сам переменился, и Сид переменился, да еще как. Энн тоже, верно, переменилась.
А какая она была, когда они бежали наперегонки, а потом стояли у калитки… волосы растрепались, щеки горят…
Да, она наверняка переменилась, и уж, конечно, не стало той колдовской прелести, которой дышал каждый ее волосок, каждая складочка ее короткого платьишка. И только он успел про это подумать — а может, еще даже и не подумал, а только по своему обыкновению кое-как, ощупью пробирался в этих мыслях, как в лесу, путаясь и спотыкаясь, — он поднял голову, а Энн — вот она!
Она стала на семь лет старше и сильно изменилась, но в ту минуту ему показалось, что она совсем такая, как прежде.
— Энн! — выдохнул он.
И она радостно откликнулась:
— Господи, Арт Киппс!
И тут он заметил, что она стала другая — лучше. Она, как и обещала, стала очень хорошенькая, глаза все такие же темно-синие и так же мгновенно вспыхивают румянцем щеки; но теперь Киппс стал выше ее ростом. На ней было простое серенькое платье, облегавшее ее стройную, крепко сбитую фигурку, и воскресная шляпка с розовыми цветочками. От нее исходило тепло, нежность, радушие. Лицо ее так и сияло навстречу Киппсу, сразу видно — обрадовалась.
— Господи, Арт Киппс! — воскликнула она.
— Он самый, — ответил Киппс.
— В отпуск приехал?
И тут Киппса осенило: значит, Сид не рассказал ей про наследство. После той встречи он много и горько раздумывал над тем, как вел себя Сид, и понял, что сам во всем виноват: слишком тогда расхвастался… но уж на этот раз он не повторит ту ошибку. (И он совершил другую, прямо противоположную.)
— Да, отдыхаю малость, — ответил он.
— И я тоже, — сказала Энн.
— Погулять вышла? — спросил Киппс.
Энн показала ему букет скромных придорожных цветов.
— Давно мы с тобой не виделись, Энн. Сколько ж это лет прошло? Семь… нет, скоро уж все восемь.
— Чего ж теперь считать, — сказала Энн.
— Прямо не верится! — с некоторым волнением сказал Киппс.
— А у тебя усики, — сказала Энн; она нюхала свой букет и не без восхищения поглядывала поверх него на Киппса.
Киппс покраснел.
Но вот они дошли до развилки.
— Мне сюда, — сказала Энн. — Я к мамаше.
— Я тебя малость провожу, ладно?
Едва попав в Нью-Ромней, он начисто забыл о сословных различиях, которые играли такую важную роль в его фолкстонской жизни, и ему казалось вполне позволительным прогуливаться в обществе Энн, хоть она и была всего лишь служанка. Они болтали с завидной непринужденностью и незаметно перешли к общим и дорогим для обоих воспоминаниям. Скоро, однако, Киппс с изумлением понял, куда завела их эта беседа…
— А помнишь половинку шестипенсовика? Ну, который мы разрезали?
— Да, а что?
— Она все у меня. — Энн запнулась было, потом продолжала: — Чудно, правда? — И прибавила: — Арти, а твоя половинка у тебя?
— Где ж ей быть, — ответил Киппс. — А ты как думала? — И в глубине души подивился, отчего это он так давно не глядел на эту монетку.
Энн открыто ему улыбнулась.
— Я и думать не думала, что ты ее сберег, — сказала она. — Я сколько раз себе говорила: и чего ее хранить, все это одни глупости. И потом, — вслух размышляла она, — все равно ж это ничего не значит.
Она подняла глаза на Киппса, и взгляды их встретились.
— Ну, почему ж, — чуть запоздало возразил Киппс и сразу понял, что, говоря такие слова, предает Элен.
— Во всяком случае, это не очень много значит, — сказала Энн. — Ты все в магазине?
— Я живу в Фолкстоне, — начал Киппс и тут же решил ни о чем больше не распространяться. — А разве Сид не говорил тебе, как мы с ним повстречались?
— Нет. В Нью-Ромней?
— Ага. Совсем недавно. С неделю назад, даже больше.
— А я приехала — недели нет.
— А-а, понятно, — сказал Киппс.
— Сид у нас выбился в люди, — сказала Энн. — Слышь, Арти, у него своя мастерская.
— Он мне говорил.
Они уже почти дошли до маггетовых коттеджей, где жила теперь миссис Порник.
— Ты домой? — спросил Киппс.
— Наверно, — ответила Энн.
И оба замолчали. Энн решилась первая.
— Ты часто приезжаешь в Нью-Ромней? — спросила она.
— Да все ж таки навещаю своих, — ответил Киппс.
И опять они замолчали. Энн протянула руку.
— Я рада, что повстречала тебя, — сказала она.
Необычайное волнение всколыхнуло все его существо.
— Энн, — сказал он и умолк.
— Ну? — отозвалась она и вся так и просияла.
Они поглядели друг на друга.
Все чувства, какие он питал к ней в отрочестве, и еще другие, каких он прежде не знал, разом нахлынули на него. Одним своим присутствием она мгновенно заставила его забыть все, что их разделяло. Ему нужна Энн, только Энн, еще нужнее, чем прежде. Она стояла перед ним, ее нежные губы были чуть приоткрыты (казалось, он даже ощущал ее дыхание), и в глазах, обращенных к нему, светилась радость.
— Я страх как рад, что тебя повстречал, — сказал Киппс. — Сразу вспомнились прежние времена.
— Правда?
И опять молчание, Хорошо бы вот так говорить с ней, говорить долго-долго или пойти погулять, что ли, только бы стать поближе к ней, хоть как-нибудь, а самое главное — глядеть и глядеть ей в глаза, в которых светится неприкрытое восхищение… но тень Фолкстона еще маячила над Киппсом и подсказывала, что все это ему не пристало.
— Ну, ладно, — сказал он, — мне пора.
Он нехотя повернулся и заставил себя пойти прочь…
На углу он обернулся: Энн все еще стояла у калитки. Она, верно, огорчилась, что он так вдруг ушел. Ясно, огорчилась. Он приостановился, полуобернулся к ней, постоял и вдруг, сорвав с головы шляпу, изо всех сил замахал ею. Ай да шляпа! Замечательное изобретение нашей цивилизации!..
А через несколько минут он уже беседовал с дядей на привычные темы, но только был при этом непривычно рассеян.
Дядя жаждал купить для Киппса несколько штук кабинетных часов, с тем чтобы впоследствии их продать, — прекрасный способ поместить деньги без риска! Кроме того, в одной лавке в Лидде он присмотрел два недурных глобуса, один земной, а другой небесный: они послужат прекрасным украшением гостиной, и ценность их со временем, безусловно, возрастет… Потом Киппс так и не мог вспомнить, дал ли он согласие на эти покупки.
На обратном пути юго-западный ветер ему, видно, помогал, во всяком случае, он даже и не заметил, как миновал Димчерч. И вот он уже подъезжает к Хайту — тут Киппсом овладело странное чувство. Холмы, что вздымались слева от него, и деревья, что росли справа, будто сошлись совсем близко, надвинулись на него, и ему осталась лишь прямая и узкая дорожка впереди. Киппс не мог обернуться назад: еще свалишься с этой предательской, покуда плохо прирученной машины, — но он знал, твердо знал, что позади расстилается, сияя под лучами предвечернего солнца, бескрайняя ширь Вересковой равнины. И это почему-то влияет на ход его мыслей. Но, проезжая через Хайт, он уже думал, что в жизни джентльмена мало может быть общего с жизнью Энн Порник — они принадлежат к разным мирам.
А у Сибрука стал подумывать, что, пожалуй, гуляя с Энн, унизил свое достоинство… Ведь как-никак она простая прислуга.
Энн!
Она пробудила в нем самые неджентльменские инстинкты. Во время разговора с ней была даже минута, когда он совершенно отчетливо подумал, как, наверно, приятно поцеловать ее прямо в губы… Что-то в ней было такое, от чего быстрей колотилось сердце — по крайней мере его сердце. И после этой встречи ему казалось, что за долгие годы разлуки она каким-то образом стала гораздо ближе и теперь принадлежит ему, и он уже не представлял, как сможет обойтись без нее.
