Михаил Загоскин - Брынский лес
— Батюшка! — завопил Василий, которого двое слуг схватили под руки, — отец родной, помилуй!.. И от шкуры отступаюсь!
— Ага, голубчик! видно, своей-то жаль?.. Да нет! Что тебе следует — бери, а уж дерку тебе зададут!.. Кондратий, ступай с ними, да при себе — знаешь… путем!
— Государь Юрий Максимович, — сказал другой крестьянин, когда увели его товарища, — взмилуйся, не прикажи его наказывать! Я от него ничего не хочу; коли он дележа не просит, так Бог с ним.
— Нет, братец, нет!
— Да что толку-то, кормилец?.. Как его не пори, а он смелее не будет. Уж, видно, таким уродился.
— Так не берись за гуж, коли не дюж!.. Ведь ты бы, чай, один на медведя не пошел?
— Не пошел бы, батюшка.
— Вот то-то же!.. А вышло, что ты один с ним возился. Ну, кабы зверь-то тебя сломал — за что?
— Так, батюшка, так!.. Да что мне за прибыль, что его отдерут батогами: ведь тогда шкуру-то придется делить с ним пополам?.. Благо он от нее отступился, так помилуй его, кормилец!
— А что тебе за медведя давали?
— Два рубля, батюшка.
— Два рубля?.. Ну, хорошо: чтоб ты не был в убытке, вот тебе рубль. Да полно — не кланяйся!.. Эй, Федька Козел!.-. Что у вас там все стало?.. Еще не время по домам расходиться. Ну-ка, молодицы: «заплетися, плетень», а не то: «мы просо сеяли!»
Игры опять начались, и этак через четверть часа привели назад крестьянина Василия. Он посматривал не очень весело.
— Что, брат, — сказал Куродавлев, — будешь ли вперед ходить на медведя?
— И детям и внучатам закажу, батюшка!
— Дурачина ты этакий!.. Хорошо, что Бог помиловал, а то долго ли до греха!.. Другой на тебя понадеется, да и пропадет не за денежку.
— Правда, кормилец, правда!.. Знай сверчок свой шесток!.. Ну, где мне на медведя ходить — пропадай он совсем, проклятый!
— Вот этак-то лучше!.. Ну что, ребята: так ли я вас рассудил?
— Так, батюшка, так, — отвечали оба крестьянина в один голос.
— Довольны ли вы?
— Довольны, батюшка!
— Демка! поднеси им по чарке вина… Ну, теперь ступайте с Богом!.. Э! Да никак еще тость пожаловал!.. Кондратий, поди-ка посмотри, кто это там тройкой в телеге у ворот остановился.
Кондратий возвратился через несколько минут и доложил боярину, что приехал из Мещовска земский дьяк.
— Из Мещовска!.. Зачем? — спросил Куродавлев.
— Не ведаю, батюшка, — отвечал Кондратий. — Он
говорит, что прислан к тебе от мещовского воеводы Токмачева.
— Вишь, какой боярин — послов рассылать!.. Мог бы и сам облегчиться да приехать, коли дело есть… Ну, позови его!
Приезжий, человек пожилых лет и весьма некрасивой наружности, подошел тихими шагами к боярину, снял шапку и поклонился.
— Что ты, голубчик, — спросил Куродавлев, — зачем пожаловал?.. Говори!
— Боярин Юрий Максимович! — начал говорить дьяк, повторив свой поклон, — мещовскому воеводе и стольнику, Федору Степановичу Токмачеву, ударили челом на тебя, боярина, соседи твои, куклинские поместные люди, что ты, Юрий Максимович, изволишь самовольно охотиться в их дачах, и луга их топчешь, и птицу бьешь, и красного зверя выводишь, и тем им, куклинским поместным людям, чинишь обиду и крайнее разорение…
— Врут они, дурачье! — прервал Куродавлев. — Стану я в их однодворческих дачах охотиться!.. Ну, а коли случаем я травлю зверя да он из моих дач перебежит в чужие, так мне шапку снять да поклониться ему, что ль?
— Мещовский воевода и стольник Федор Степанович Токмачев, — продолжал дьяк, не отвечая на вопрос Куродавлев, — присудил их челобитье записать, а к тебе, боярину, послать земского дьяка с указом…
— С указом? — повторил Куродавлев, нахмурив брови. — Вот что!.. Ну, что ж его милость, господин мещовский воевода и стольник, мне, холопу своему, изволит указывать?
Не обращая внимания на эту насмешку, дьяк вынул из-за пазухи небольшой бумажный свиток и подал его Куродавлеву.
— Ну! — сказал боярин, развернув столбец. — Видно, вам делать-то нечего!.. Смотри, пожалуй, сколько наваракали!.. да этого и в сутки не прочтешь!.. Скажи-ка лучше мне на словах, что тут написано?
Коли изволишь, так и на словах скажу, — молвил дьяк. — Тут написано, боярин, чтобы тебе напредь сего в чужих дачах не охотиться и соседей не обижать; а коли ты, боярин, против сего воеводского указа ослушным учинишься, то да будет тебе ведомо, что взыщут с тебя за потравленного зверя, за побитую птицу и за потоптанные луга, без всякого обыска и разбора, втрое против того, что куклинские поместные люди станут сами показывать, сйречь им сполна за все их потери и убытки, да по стольку же на царскую казну и богадельный приказ.
— Вот как! — прошептал Куродавлев, и глаза его засверкали. — Ну, что, — продолжал он, — ты все пересказал?
— Все боярин.
— Нет, не все!.. Ты забыл мне сказать, что твой воевода рехнулся. К кому он тебя прислал — а?.. К однодворцу, что ли, или к посадскому?.. Ах он неуч проклятый!.. Холоп!.. Да знает ли он, что такое Юрий Максимович Куродавлев?.. Мошенник этакий!.. Вишь, боярин какой!.. Токмачев!.. И откуда этаких хамов в воеводы-то набирают?.. А ты, голубчик, о двух, что ль, головах, что приехал ко мне с таким указом от своего воеводишки?.. Да знаешь ли, что я с тобой сделаю?..
Дьяк побледнел.
— Батюшка боярин, — промолвил он дрожащим голосом, — не изволь на меня гневаться — я что!., человек маленький, что мне прикажут, то я и делаю.
— Доложи своему раскольнику-воеводе, — сказал боярин, вставая, — что я и своих-то дач в двое суток не объеду, так стану ли по чужим дачам таскаться; а коли мне вздумается и мещовского воеводу Токмачева травить собаками, да он из моего леса перебежит в чужой, так я на это не посмотрю. Да перескажи ему это слово в слово — слышишь?
— Слышу, Юрий Максимович!
— Вот его указ! — продолжал Куродавлев, раздирая на части столбец. — На, вот тебе… на… подбери все кусочки да отвези к своему воеводе и стольнику, пусть он ими подавится!.. И скажи ему от меня, Юрия Максимовича Куродавлева: «Коли, дескать, ты, холоп Федька Токмачев, по твоему собачьему обычаю, начнешь еще такие же грамоты писать ко мне, царскому боярину, так ты от меня и в Мещовске не спрячешься — я и там тебя, голубчика, достану… Ну, теперь, чтоб и духу твоего не пахло!.. Вон отсюда, приказная строка!
Дьяк исчез.
— Фу, батюшки! — промолвил боярин, помолчав несколько времени, — час от часу не легче!.. Экие времена!.. Господи, Боже мой! Вот до чего я дожил: какой-то холопий сын Токмачев шлет ко мне дьяка с указом!.. Да этого в старину не посмел бы сделать и калужский воевода… И я не велел заковать в кандалы этого дьяка, не отодрал его плетьми!.. Эх, устарел я — смирен стал!.. А все-таки не приведи Господи этому мещовскому воеводе повстречаться со мною!.. Провал бы его взял — сквернавец этакий! совсем меня растревожил. И веселье на ум нейдет!.. Да тебе же и пора, Дмитрий Афанасьевич, в баню, а там еще надо поужинать; только не погневайся, дорогой гость, коли я ужинать с тобой не стану: мне что-то нездоровится… Прикажи накрыть стол у себя в комнате… Прощай, любезный!.. Тьфу ты, пропасть! — промолвил боярин уходя. — Ну стоит ли эта гадина, этот Федька Токмачев, чтоб я так сердился?.. А все-таки жаль — видит Бог жаль, что он теперь у меня не под руками!
Левшин отправился в баню, потом поужинал и лег спать. Так кончился первый день, проведенный им у боярина Юрия Максимовича Куродавлева.
VIIIДругой день прошел почти так же, как первый, с тою только разницей, что поутру боярин тешил своего гостя соколиной охотой и за обедом не рассказывал уже о своем местничестве с князем Пронским, а продолжал позорить мещовского воеводу и подарил серебряный алтынник Тришке за то, что этот догадливый шут, на боярский вопрос: хочет ли он познакомиться с Федькой Токмачевым, отвечал: «Нет, Максимыч! я со своей братьею, дураками, не знаюсь». Вечером Куродавлев вышел опять со своим гостем на луг, на котором собрались по-прежнему удалые молодцы, пригожие молодицы и девицы красные, песенки попеть, поиграть в хороводы и покачаться на колысках: так назывались в старину висячие качели. На этот раз, вероятно по приказанию боярина, хороводы кончились забавами, которые напоминали олимпийские потехи древних греков. Дворовые люди и крестьяне бегали взапуски, боролись в охабку и в одноручку, бились в кулачки один на один и, наконец, составили кулачный бой стена на стену. Эти кулачные бои имели в старину свои правила, законы и представляли довольно верную картипу настоящего боя. Обе стороны маневрировали, то подвигались вперед, то отступали назад; перед каждою стеной рассыпаны были, как застрельщики, отбойные бойцы; к ним высылали с обеих сторон подкрепления, и все это оканчивалось обыкновенно общей свалкой, а потом совершенным расстройством и бегством одной из стен… Все участвующие в кулачном бою должны были драться с непокрытыми головами: кто надевал шапку, тот становился лицом неприкосновенным, и его, точно так же, как лежачего, не дозволялось бить никому. Само собою разумеется, что и тот, кто был в шапке, не смел уже никого ударить; в противном случае его избили бы до полусмерти.
