Альберто Моравиа - Конформист
Дверь за его спиной раскрылась, и вошла синьора Квадри. Она подошла к столу и сказала:
Ваша жена очень устала, по-моему, она уснула на моей кровати… позже мы выйдем вместе.
— Это означает, — спокойно заметил Марчелло, — что вы отсылаете меня.
О, боже мой, нет! — ответила она холодным, светским тоном. — Но у меня много дел… у профессора тоже… вам придется остаться в гостиной одному… в Париже вы можете найти себе занятие более интересное.
— Простите меня, — сказал Марчелло, — но мне кажется, что я вам неприятен, не так ли?
Она ответила сразу, со стремительной отвагой:
— Вас это удивляет?
— По правде говоря, да, — сказал Марчелло, — мы совершенно не знаем друг друга и сегодня видимся впервые…
— А я вас прекрасно знаю, — прервала его Лина, — даже если вы меня не знаете.
"Вот в чем дело", — подумал Марчелло. Враждебность женщины, сомневаться в которой теперь не приходилось, вызвала в его душе такую острую боль, что ему захотелось кричать. Он удрученно вздохнул и проговорил негромко:
— Ах, так вы меня знаете?
Да, — ответила она, вызывающе сверкая глазами, — я знаю, что вы служите в полиции, что вы платный шпион правительства. И вас удивляет, что вы внушаете мне неприязнь? Не знаю, как другие, но я всегда терпеть не могла les mouchards, стукачей, — добавила она с оскорбительной вежливостью.
Марчелло опустил глаза и замолчал. Он сильно страдал: презрение женщины было словно острый нож, который она безжалостно поворачивала в открытой ране. Наконец он произнес:
— А ваш муж знает?
Ну, разумеется, — ответила она с оскорбительным удивлением. — Как вы можете думать, что он не знает? Он мне об этом и сказал.
"А они хорошо информированы", — невольно подумал Марчелло и спросил рассудительно:
— Зачем же тогда вы нас приняли? Не проще ли было бы отказать нам?
Я и в самом деле не хотела, — ответила она, — но мой муж думает по-другому… он своего рода святой… все еще верит, что доброта — лучший подход.
"Довольно хитрый святой", — хотел было ответить Марчелло. Но тут ему пришла в голову мысль, что так оно и должно быть, святые должны быть хитрецами, и он промолчал. Потом сказал:
— Мне жаль, что вы так враждебно настроены, потому что вы мне очень симпатичны.
— Спасибо, ваша симпатия внушает мне ужас.
Позже Марчелло спрашивал себя, что на него нашло в тот момент: он был словно ослеплен сияющим лбом женщины, в то же время это был глубокий, неистовый, мощный импульс, смятение и безнадежность страсти. Он вдруг подошел к синьоре Квадри, обнял ее за талию, привлек к себе и тихо сказал:
— И потому что вы мне очень нравитесь.
Она стояла к нему так близко, что Марчелло чувствовал, как трепещет ее грудь, она смотрела на него оторопев, потом крикнула пронзительным, торжествующим голосом:
А, прекрасно, замечательно! Свадебное путешествие, и тут же готов изменить жене, прекрасно! — Она яростно извернулась, чтобы освободиться из объятий Марчелло: — Пустите меня, не то я позову мужа!
Марчелло тут же отпустил ее, но женщина, движимая неприязнью, повернулась так, словно он все еще держал ее, и ударила его по щеке.
Она, казалось, сразу же пожалела о случившемся. Отошла к окну, посмотрела на улицу, потом, повернувшись, резко сказала:
— Простите меня.
Но Марчелло решил, что она не столько раскаивается, сколько испугалась того впечатления, которое могла произвести эта пощечина. Он подумал, что в упрямом и по-прежнему недоброжелательном тоне ее голоса слышались скорее расчет и желание уладить дело, нежели сожаление. Он сказал решительно:
Теперь мне, действительно, не остается ничего другого, как уйти. Прошу вас, предупредите мою жену и извинитесь за нас перед вашим мужем, скажите ему, что у меня уже были другие планы на сегодняшний вечер. — Он подумал, что теперь все кончено, под угрозой была его миссия, а тем более его любовь к этой женщине.
Он отступил, чтобы Лина могла свободно пройти к двери. Но вместо этого она пристально посмотрела на него какое- то мгновение, состроила недовольную капризную гримасу. Марчелло увидел, что глаза ее загорелись мрачным, решительным огнем. Подойдя к нему на расстояние одного шага, она медленно подняла руку и, не приближаясь, поднесла ее к щеке Марчелло:
Нет, не уходите… вы тоже мне очень нравитесь, и если я повела себя с вами так резко, то именно потому, что вы мне нравитесь… не уходите и забудьте о том, что случилось. — Говоря это, она медленно гладила его рукой по щеке неловким, но уверенным и властным жестом, словно снимала причиненную боль.
Марчелло смотрел на нее, смотрел на ее лоб и от прикосновения шершавой, почти мужской руки с изумлением, впервые в жизни, испытывал глубокое смятение и волнение, чувствуя, как любовь и надежда наполняют его грудь. Она стояла перед ним, протянув руку, лаская его, и он ощутил ее красоту как нечто, всегда ему предназначенное, как призвание всей своей жизни. Он понял, что всегда любил ее, еще до сегодняшнего дня, до того, как предугадал ее появление, увидев проститутку. Да, подумал он, вот такую любовь он должен был бы испытывать к Джулии, а он испытывал это чувство к женщине, которую не знал. Он приблизился к ней, протянув руки, и хотел обнять. Но она тут же увернулась, хотя, как ему показалось, ласково и понимающе, и, приложив палец к губам, прошептала:
— А теперь уходи… увидимся сегодня вечером.
Прежде чем Марчелло понял, что происходит, она вывела его из гостиной, вытолкнула в переднюю, открыла дверь. Затем дверь захлопнулась, и Марчелло оказался на лестничной площадке.
ГЛАВА ШЕСТАЯ
Лина и Джулия будут отдыхать, потом отправятся по модным магазинам. Затем Джулия вернется в гостиницу, а позже супруги Квадри заедут за ними, чтобы вместе ехать ужинать. Было около четырех, ужин состоится не раньше восьми, а в семь Орландо позвонит в гостиницу, чтобы узнать адрес ресторана. Таким образом, в течение трех часов Марчелло мог побыть один. Случившееся в доме Квадри заставляло его искать одиночества, хотя бы для того, чтобы попытаться лучше понять самого себя. Спускаясь по лестнице, он думал, что поведение Лины, у которой муж был много старше ее и целиком поглощен политикой, объяснялось легко, тогда как его собственное, несколько дней спустя после женитьбы, во время свадебного путешествия, одновременно ошеломляло, пугало и даже прельщало Марчелло. До сих пор он думал, что знает себя достаточно хорошо и в состоянии управлять собой в любой ситуации. Теперь же он понимал не то с растерянностью, не то с удовольствием, что, вероятно, ошибался.
Он немного прошел от одной улочки до другой и наконец очутился на широкой улице, слегка поднимавшейся в гору, авеню Великой армии, название ее он прочел на угловом доме. И действительно, когда он поднял глаза, то неожиданно увидел возникший перед ним огромный прямоугольник Триумфальной арки, стоявшей боком в самом верху улицы. Массивная и вместе с тем почти призрачная, арка словно парила в бледном небе, так казалось, вероятно, из-за летней дымки, окрашивавшей ее в голубой цвет. Продолжая шагать и не сводя глаз с триумфальной громады, Марчелло вдруг испытал новое для себя пьянящее ощущение свободы, словно с него внезапно сняли давивший на него тяжкий груз, и шаг его сделался легким, почти летящим. В какой-то момент он спросил себя, не следует ли приписать это невероятное облегчение тому простому факту, что он находится в Париже, вдали от привычных забот, перед величественным монументом: ему случалось принимать мимолетные ощущения хорошего физического самочувствия за глубокие движения души. Потом, еще раз взвесив все, он понял, что это ощущение было связано с лаской Лины: при воспоминании о ней его захлестывал поток волнующих беспорядочных мыслей. Машинально он провел рукой по щеке, которой коснулась ее ладонь, и невольно закрыл глаза, чтобы вновь ощутить сладостное прикосновение шершавой, дерзкой руки, которой она ласково водила по его лицу, словно познавая его очертания.
Что такое любовь, думал он, шагая по широкому тротуару и глядя на Триумфальную арку, что такое любовь, ради которой он готов был теперь разрушить собственную жизнь, оставить молодую жену, предать свои политические убеждения, броситься очертя голову в авантюру, совершить непоправимое? Задавая себе этот вопрос, он вспомнил, как много лет назад с досадой сказал университетской подружке, упорно отвергавшей его ухаживания, что для него любовь — это корова, неподвижно стоящая весной посреди луга, и бык, встающий на задние ноги, чтобы покрыть ее. Этим лугом, снова подумал он, был ковер в буржуазной гостиной Квадри, Лина была коровой, а он быком. Они во всем были бы похожи на двух животных. И ярость желания, на самом деле, была решающей и мощной поддержкой природы чему- то, что существовало вне ее. Рука природы вынимала из лона будущего духовное, нравственное дитя грядущих перемен.
