Николай Лесков - Некуда
– Ему, я думаю, еще веселее в разъездах, – простонала Ольга Сергеевна.
– Натура сносливая, – шутя заметил простодушный Помада. – Вода у них на Волге, – этакой все народ здоровый, крепкий, смышленый.
– Разбойники эти поволжцы, – проговорила Ольга Александровна с такой веселой и нежной улыбкой, как будто с ней ничего не было и как будто она высказывала какую-то ласку мужу и его землякам.
– Нет-с, – талантливый народ, – преталантливый народ: сколько оттуда у нас писателей, артистов, ученых! Преталантливый край! – расписывал Помада.
Подали горячее и сели за стол. За обедом Ольга Александровна совсем развеселилась и подтрунивала вместе с Софи над Помадою, который, однако, очень находчиво защищался.
– Как приехала сюда Розанова? – спросил он, подойдя после обеда к Лизе.
– Не знаю, – ответила Лиза и ушла в свою комнату.
– Няня, расскажи ты мне, как к вам Розанова приехала? – отнесся Помада к Абрамовне.
– На мужа, батюшка, барину жалобу произносила. Что же хорошей даме и делать, как не на мужа жаловаться? – отвечала старуха.
– Ну, а с Ольгой Сергеевной как же она познакомилась?
– Дурноты да перхоты разные приключились у барина в кабинете, ну и сбежались все.
– И Лизавета Егоровна?
– Эта чох-мох-то не любит. Да она про то ж, спасибо, и не слыхала.
Немного спустя после обеда Лизу попросили в угольную кушать ягоды и дыню.
Все общество здесь снова было в сборе, кроме Егора Николаевича, который по славянскому обычаю пошел к себе всхрапнуть на диване.
Десерт стоял на большом столе, за которым на угольном диване сидела Ольга Сергеевна, выбирая булавкой зрелые ягоды малины; Зина, Софи и Розанова сидели в углу за маленьким столиком, на котором стояла чепечная подставка. Помада сидел поодаль, ближе к гостиной, и ел дыню.
Около Розановой стояла тарелка с фруктами, но она к ним не касалась. Ее пальцы быстро собирали рюш, ловко группировали его с мелкими цветочками и приметывали все это к висевшей на подставке наколке.
– Как мило! – стонала томно Ольга Сергеевна, глядя на работу Розановой и сминая в губах ягодку малины.
– Очень мило! – восклицала томно Зина.
– Все так сэмпль, это вам будет к лицу, maman, – утверждала Софи.
– Да, я люблю сэмпль.
– Теперь всё делают сэмпль – это гораздо лучше, – заметила Ольга Александровна.
Лиза сидела против Помады и с напряженным вниманием смотрела через его плечо на неприятный рот докторши с беленькими, дробными мышиными зубками и на ее брови, разлетающиеся к вискам, как крылья копчика, отчего этот лоб получал какую-то странную форму, не безобразную, но весьма неприятную для каждого привыкшего искать на лице человека черт, более или менее выражающих содержание внутреннего мира.
– Я вам говорю, что у меня тоже есть свой талант, – весело произнесла докторша.
Затем она встала и, подойдя к Ольге Сергеевне, начала примеривать на нее наколку.
– Мило!
– Очень мило!
– Очень мило! – раздавалось со всех сторон.
– Я думаю завести мастерскую.
– Что ж, прекрасно будет, – отвечала Ольга Сергеевна.
– Никакой труд не постыден.
– Разумеется.
– Кто ж будет покупать ваши произведения? – вмешался Помада.
– Кому нужно, – отвечала с веселой улыбкой Ольга Александровна.
– Все из губернского города выписывают.
– Я стану работать дешевле.
– Вставать надо рано.
– Буду вставать.
– Не будете.
– О, не беспокойтесь, буду. Работа займет.
– Чего ж вы теперь не встаете?
– Вы не понимаете, Юстин Феликсович; тогда у нее будет свое дело, она будет и знать, для чего трудиться. А теперь на что же Ольге Александровне?
– Разве доктор и дочь не ее дело? – спокойно, но резко заметил Помада.
Ему никто ничего не ответил, но Ольга Сергеевна, помолчав, протянула:
– Всякий труд почтенен, всякий труд заслуживает похвалы и поощрения и не унижает человека.
Ольга Сергеевна произнесла это, не ожидая ниоткуда никакого возражения, но, к величайшему удивлению, Помада вдруг, не в бровь, а прямо в глаз, бухнул:
– Это рассуждать, Ольга Сергеевна, так отлично, а сами вы модистку в гости не позовете и за стол не посадите.
Это возражение сильно не понравилось матери, двум дочерям и гостье, но зато Лиза взглянула на Помаду ободряющим и удивленным взглядом, в котором в одно и то же время выражалось: «вот как ты нынче!» и «валяй, брат, валяй их смелее».
Но этот взгляд был так быстр, что его не заметил ни Помада, ни кто другой.
– Мне пора ехать, – после некоторой паузы проговорила Розанова.
– Куда же вы? Напейтесь у нас чаю, – остановили ее Зина и Ольга Сергеевна.
– Нет, пора: меня ждет… – Ольга Александровна картинно вздохнула и досказала: – меня ждет мой ребенок.
– А то остались бы. Мы поехали бы на озеро: там есть лодка, покатались бы.
– Ах, я очень люблю воду! – воскликнула Ольга Александровна.
В конце концов Розанова уступила милым просьбам, и на конюшню послали приказание готовить долгуши.
Лиза тихо вышла и, пройдя через гостиную и залу, вошла в кабинет отца.
– Вы спите, папа! Пора вставать, – сказала она, направляясь поднять штору.
Бахарев спал в одном жилете, закрыв свое лицо от мух синим фуляром.
– Что, мой друг? – спросил он, сбрасывая с лица платок.
– Я хочу вас о чем-то просить, папа.
– О чем, Лизочка?
– Не вмешивайтесь вы в это дело.
– В какое дело?
– Да вот в эту жалобу.
– Ох, и не говори! Самому мне смерть это неприятно.
– И не мешайтесь.
– Он такой милый; все мы его любим; всегда он готов на всякую услугу, и за тобой он ухаживал, а тут вдруг налетела та-та-та, и вот тебе целая вещь.
– Не мешайтесь, папа, не мешайтесь.
– Разумеется. Семейное дело, вспышка женская. Она какая-то взбалмошная.
– Она дрянь, – сказала Лиза с презрительной гримасой.
– Ну-у уж ты – вторая тетушка Агнеса Николаевна! Где она, Розанова-то?
– В рощу едет, по озеру кататься.
– В рощу-у?
– Да.
Старик расхохотался неудержимым хохотом и закашлялся.
Лиза не поехала на озеро, и Бахарев тоже. Ездили одни дамы с Помадой и возвратились очень скоро.
Сумерками Розанова, уезжая, перецеловала всех совершенно фамильярно. С тою же теплотою она обратилась было и к Лизе, но та холодно ответила ей: «Прощайте» и сделала два шага в сторону.
Прощаясь с Бахаревым, Розанова не возобновила никакой просьбы, а старик, шаркнув ей у двери, сказал:
– Кланяйтесь, пожалуйста, от меня вашему мужу, – и, возвратясь в зал, опять залился веселым хохотом.
– Чего это? чего это? – с недовольной миной спрашивала Ольга Сергеевна, а Бахарев так и закатывался. Лиза понимала этот хохот.
– Бедный Дмитрий Петрович! – говорил Помада, ходя с Лизою перед ужином по палисаднику. – Каково ему это выносить! Каково это выносить, Лизавета Егоровна! Скандал! срам! сплетни! Жена родная, жена жалуется! Каково! ведь это надо иметь медный лоб, чтобы еще жить на свете.
– И чего она хотела!
– Да вот пожаловаться хотела. Она завтра проспит до полудня, и все с нее как с гуся вода. А он? Он ведь теперь…
– Что он сделает?
– Запьет! – произнес Помада, отворачиваясь и смигивая слезу, предательски выбежавшую на его серые, совиные веки.
Лиза откинула пальцем свои кудри и ничего не отвечала.
– Туда же, к государю! Всякую этакую шушвару-то так тебе пред государя и представят, – ворчала Абрамовна, раздевая Лизу и непомерно раздражаясь на докторшу. – Ведь этакая прыть! «К самому царю доступлю». Только ему, царю-то нашему, и дела, что вас, пигалиц этаких, с мужьями разбирать.
Лиза рассмеялась.
– Коза драная; право, что коза, – бормотала старуха, крестя барышню и уходя за двери.
Дня через четыре после описанного происшествия Помада нашел случай съездить в город.
– Все это так и есть, как я предполагал, – рассказывал он, вспрыгнув на фундамент перед окном, у которого работала Лиза, – эта сумасшедшая орала, бесновалась, хотела бежать в одной рубашке по городу к отцу, а он ее удержал. Она выбежала на двор кричать, а он ей зажал рукой рот да впихнул назад в комнаты, чтобы люди у ворот не останавливались; только всего и было.
– Почему ж это вы сочли долгом тотчас же сообщить мне эти подробности? – спросила холодно Лиза.
– Я так рассказал, – отвечал, сконфузясь, Помада и, спрыгнув с фундамента, исчез за кустами палисадника.
– Папа! дайте мне лошадку съездить к Женни, – сказала Лиза через неделю после Помадиного доклада.
Ей запрягли кабриолет, она села в него с Помадою вместо грума и поехала.
На дворе был в начале десятый час утра. День стоял суровый: ни грозою, ни дождем не пахло, и туч на небе не было, но кругом все было серо и тянуло холодом. Народ говорил, что непременно где-де-нибудь недалеко град выпал.
На хорошей лошади от Мерева до уездного города было всего час езды, особенно холодком, когда лошадь не донимает ни муха, ни расслабляющий припек солнца.