Джек Лондон - Маленькая хозяйка Большого дома. Храм гордыни
— Это все неверно, — ответил юноша с видом спокойного превосходства. — Это глупости, придуманные Бернардом Шоу.
— Браво, Лео, — захлопала Паола.
— Значит, вы находите, что Уайльд не прав, утверждая, будто вся тактика женской атаки выражается в том, что она совершенно неожиданно и непонятно уступает? — спросил Дар-Хиал.
— Да разве вы не видите, — запротестовал Лео, — что со всеми вашими умными речами вы делаете из женщины чудовище, хищницу, — и он обратился к Дику, бросив на Паолу беглый взгляд, в котором светилась вся его чистая любовь к ней. — Что же она — хищница, Дик, что вы скажете?
— Нет, — тихо ответил Дик, и в голосе его послышалась мягкость, когда он заметил взгляд влюбленного мальчика. — Не скажу, чтобы женщина была хищным существом. Не скажу также, что на нее вечно нападают. И не согласен с тем, что она служит мужчине неизменным источником радости. Но что она приносит много радости мужчине, это так.
— И толкает его на много глупостей, — добавил Хэнкок.
— И глупости бывают прекрасны, — торжественно заявил Дик.
— Но у меня еще вопрос, — сказал Дар-Хиал. — Лео, почему женщина любит того, кто ее бьет?
— И не любит того, кто ее не бьет? Так, что ли? — иронизировал Лео.
— Вот именно.
— Вот что, Дар-Хиал, отчасти вы правы, но не совсем. Вы приучили меня к точным определениям, хоть сами вы обходите их весьма хитро. Так вот, я заполню этот пробел. Мужчина, который бьет любимую женщину, — мужчина низшего типа. Женщина, любящая мужчину, который ее бьет, — тоже существо низшего типа. Мужчина благородный никогда не бьет любимой женщины, и женщина благородная, — глаза Лео невольно снова обратились к Паоле, — конечно, не может любить мужчину, который ее бьет.
— Правильно, — серьезно сказал Дик, — уверяю вас, я ни разу не бил Паолу.
— Итак, видите, Дар-Хиал, — продолжал Лео, покраснев, — вы совершенно не правы. Паола любит Дика, хотя он ее не бьет.
Точно развеселившись, Дик обернулся к Паоле, как бы ища у нее молчаливой поддержки последних слов юноши, но в действительности он хотел увидеть, какое впечатление на нее произвели последние слова Лео.
И он в самом деле увидел в ее глазах что-то для него непонятное. Но лицо Грэхема оставалось бесстрастным, он по-прежнему казался заинтересованным в разговоре, но и только.
— Сегодня женщина несомненно обрела своего святого Георгия, — похвалил Грэхем Лео. — Лео, вы меня пристыдили. Я сижу спокойно, а вы боретесь с тремя драконами.
— И с какими драконами! — вмешалась Паола. — Они ведь и О'Хэя напоили, что же они с вами сделают, Лео!
— Никакие драконы в мире не устрашат истинного рыцаря любви, — вставил Дик. — А в данном случае, Лео, лучше всего то, что драконы гораздо более правы, чем вы думаете, а, в конечном счете, вы все же еще более правы, чем они.
— В моем лице вы имеете доброго дракона, молодой человек, — заговорил Терренс. — Этот дракон намерен отступиться от своих недостойных товарищей и перейти на вашу сторону. Отныне он будет именоваться святым Теренцием. И этот святой Теренций хочет задать вам презанимательный вопрос.
— Дайте сперва прорычать свое мнение другому дракону, — перебил Хэнкок. — Лео, именем всего, что есть в любви прекрасного и пленительного, я вас спрашиваю: почему мужчины убивают из ревности любимую женщину?
— Потому что им больно, потому что они теряют рассудок, — ответил тот, не задумываясь, — и потому, что они имели несчастье полюбить женщину низшего порядка, давшую им повод к ревности.
— Но любовь может заблуждаться, — бросил Дик. — Дайте нам более исчерпывающий ответ.
— Дик прав, — дополнил Терренс, — и я помогу вам вашим же собственным оружием. Любовь и людей высшего порядка приводит иногда в заблуждение, а тут-то выступает зеленоглазое чудовище — ревность. Вообразите себе, что самая совершенная женщина в мире перестает любить мужчину, который ее отнюдь не бьет, и влюбляется в другого мужчину, который ее тоже любит, а бить вовсе не намерен. Что же в таком случае? Имейте в виду, я говорю о людях высшего порядка, — ну-ка, обнажайте меч и бейте драконов.
— Первый человек не убьет ее и не обидит, — стойко ответил Лео. — Если бы он ее обидел, то он не был бы тем, каким вы его описываете, он был бы представителем низшего типа.
— То есть, по вашему, он должен устраниться? — спросил Дик, занявшись сигаретой, чтобы не смотреть никому в лицо.
Лео с важностью кивнул головой.
— Сам бы отступился, а ей бы облегчил положение, да и был бы с ней очень мягок.
— Вот возьмем пример, — заметил Хэнкок. — Предположим, что вы влюблены в миссис Форрест, а она — в вас, и вы ее увозите в большом автомобиле.
— Я бы этого никогда не сделал, — воскликнул Лео с пылающими щеками.
— Послушайте, Лео, мне это не очень-то лестно, — заметила Паола.
— Да ведь это лишь предположение, Лео, — успокоил его Хэнкок.
На Лео жалко было смотреть, голос его дрожал, но он обернулся к Дику и твердо сказал:
— На это ответить должен Дик.
— И отвечу, — сказал Дик. — Я не убил бы Паолу и вас не убил бы, Лео. Надо вести игру честно, от риска не уклоняться. Что бы я ни переживал в душе, я бы вас благословил, дети мои. Но все же… — он остановился, и по смешливым морщинкам в уголках глаз можно было угадать, что сейчас он настроился весело, — про себя я бы подумал: «Лео совершает жестокую ошибку, — ведь он Паолу не знает».
— Она мешала бы ему созерцать звезды, — улыбнулся Терренс.
— Нет, нет, Лео, я не стала бы мешать, обещаю вам! — воскликнула Паола.
— Напрасно обещаете, миссис Форрест, — уверил ее Терренс. — Во-первых, вы бы и не могли иначе; к тому же такое поведение являлось бы вашей прямой обязанностью, и, наконец, да будет мне позволено высказаться как авторитету: когда я был молод и влюбчив, мечтал о женщинах и заглядывался на звезды, то самым большим для меня счастьем было, если женщина, которую я боготворил, отрывала меня от отвлеченного созерцания.
— Смотрите, Терренс, — воскликнула Паола, — если будете говорить еще много таких же милых речей, то я возьму и убегу в автомобиле с вами и Лео!
— За чем же дело? — галантно отозвался Терренс. — Только, когда будете складывать ваши тряпки, оставьте место и для нескольких книг, чтобы нам с Лео было чем заняться в свободное время.
Завязавшаяся вокруг Лео словесная перестрелка постепенно затихла, и Дар-Хиал с Хэнкоком принялись за Дика.
— Что вы называете честной игрой? — спросил его Дар-Хиал.
— То же самое, что я говорил, и то же, что сказал и Лео, — ответил Дик, учитывая, что с Паолы уже давно как рукой сняло и скуку и раздражение и что она слушает с почти жадным вниманием. — На мой взгляд, — продолжал он, — и при моем характере не придумаешь большего душевного страдания, чем целовать женщину, которая только терпит ваш поцелуй.
— А что, если бы она вас обманывала ради прошлого, или из страха огорчить вас, или из жалости к вам? — доискивался Хэнкок.
— На мой взгляд, это было бы непростительным грехом с ее стороны, — отвечал Дик. — Тут она играла бы нечестно. Я представить себе не могу, какое может быть удовлетворение в том, чтобы удерживать любимую женщину хоть на одну минуту больше, чем ей самой того хочется. Где же тут была бы справедливость? Лео совершенно прав — пьяный слесарь способен кулаками разбудить и удержать любовь своей подруги, существа такого же ординарного, как и он сам. Но мужчина более возвышенного типа, мужчина, одаренный хоть тенью разума, хоть проблеском духовности, не способен коснуться любви грубыми руками. Как и Лео, я бы всячески облегчил женщине ее путь и был бы с нею очень нежен.
— А что же в таком случае будет с единобрачием вашей западной цивилизации? — спросил Дар-Хиал.
— Значит, вы стоите за свободную любовь? — ввернул вопрос и Хэнкок.
— На это я отвечу одной избитой истиной, — сказал Дик. — Несвободной любви не бывает. Любовь есть любовь, поскольку она свободна. Конечно, не забывайте, что я говорю исключительно с точки зрения человека высшего типа, и пусть эта точка зрения и будет вам ответом, Дар-Хиал. Большинство людей необходимо приковывать к закону и труду с помощью единобрачия или какого-либо другого сурового и непреклонного института. Громадное большинство человеческого рода недостойно свободного брака и свободной любви. Для них свободная любовь означала бы просто свободу распущенности. Лишь только те нации достигли высокого уровня, которые сумели подчинить инстинкты народа, удержать их в дисциплине и порядке под влиянием идеи Бога и государства.
— Вы, значит, не признаете брачных законов, — переспросил Дар-Хиал, — но для других вы их допускаете?
— Признаю для всех. Необходимость законного брака диктуется детьми, семьей, карьерой, обществом и государством. По той же причине я признаю и развод. Ведь все мужчины и женщины способны любить больше одного раза; у всех старая любовь может умереть, а новая родиться. Государство не властно над любовью, как не властны над ней ни мужчины, ни женщины. Влюбится человек — тут ничего не поделаешь. Он оказывается перед ней, трепещущей, вздыхающей, поющей, захватывающей любовью. А с распущенностью государство обязано бороться.
