Кнут Гамсун - А жизнь идет...
Он поднял бутылку и поглядел, сколько в ней ещё осталось, а так как оставалось совсем немного, меньше четверти, то он опустошил её до дна, погружённый в другие мысли.
Теперь он снова выглядел полинялым, и губы его посинели. Он ещё раз хотел поднести бутылку ко рту, но спохватился и протянул её Иёрну, чтобы разделаться с ней. Иёрн Матильдесен повторил, что бутылка не его, что её дали ему поддержать, что это бутылка Больдемана. Август продолжал протягивать её, качать головой и жаловаться, что он не хочет больше пить, что он не выпьет больше ни капли. Потом, в забытьи, он опять заговорил о побоище, от презрения стал называть рабочих ласкательными именами, растрогался, чуть было не заплакал сам над собой и сказал, совсем разбитый:
— Нет, я слишком стар.
Под конец он время от времени бормотал что-то, как обычно это делают пьяные люди.
А потом он свалился на землю...
Но может быть, это именно и спасло Августа, — то, что он выпил бутылку коньяку, что его отвели домой и уложили в постель.
Обе его сестры по крещению, Блонда и Стинэ, всю ночь укутывали его в шерстяные одеяла и нагретые простыни; он насквозь промок от пота и проспал пятнадцать часов подряд.
XIX
Аптекарь Хольм вошёл однажды к почтмейстерше, поклонился ей и сказал:
— Благодарю вас, я поживаю хорошо. А вы?
Фру со смехом взглянула на него и ответила:
— Вы обезьяна.
Хольм: — Согласен. И сказал-то я так только для того, чтобы отклонить ваше бешенство по поводу моего долгого отсутствия. Впрочем, я вру, что мне хорошо. А вам?
Фру внимательно поглядела на него:
— Вот как? Вы опять заходили в гостиницу к Вендту?
— Немножко, совсем капельку. Но у меня столько неприятностей! Так, например, я никак не могу развязаться с проклятой вдовой Солмунда.
— Вдовой Солмунда? — припоминает почтмейстерша и качает головой.
— Та самая, которую мне пришлось перевести на социальное обеспечение, потому что я не мог дольше кормить её и детей.
— Что с ней такое?
— Да вот иду я один самым невинным образом по Северной деревне, как вдруг появляется вдова. Она подкараулила меня, она ломает руки и утирает слезы: не могу ли я помочь ей? если б я только знал, как она нуждается! С того самого дня я ни разу не был в Северной деревне. Есть что-то мрачное в ней, вы не находите? Что-то обречённое. Насколько приветливее и привольнее в Южной деревне! Не правда ли? Там нет этого мрака и печали.
— Но ведь вы же ходите по новой дороге консула? — говорит фру.
Хольм сразу не знает, что сказать:
— Да, но сейчас я говорю о Южной деревне. Из этих двух деревень я предпочитаю Южную. В Южной деревне я могу гулять спокойно: вдова Солмунда там не живёт, а когда по вечерам возвращаюсь домой, я слышу божественный призыв Гины из Рутена.
— Мне так и не удалось услыхать этот призыв.
— Но сегодня — Господи, помоги мне! — вдова Солмунда вторглась ко мне в аптеку, — продолжал Хольм. — В аптеку! Вот почему я пришёл сюда. Она в ужасном состоянии и не знает, как ей быть, а причина её ужасной бедности и того что у неё ничего нет, — социальное обеспечение. Но и это, пожалуй, не главная беда, а так, обычная; конечно, и она и дети получают слишком мало еды, и мало кофе, и патоки, и соли, и тмина, но особенно плохо дело обстоит с одеждой. Никакой обуви, никакого белья, и очень мало постельного белья. Она подняла платье, чтобы показать мне, что внизу у неё ничего нет, а сверху лишь тоненькое ситцевое тряпьё. Она предлагала мне пойти с ней домой и поглядеть на постельное бельё, но потом застыдилась и сказала, что неловко просить меня об этом. «Да я ничего в этом не понимаю». — «Как же, не понимаете! Конечно, понимаете». Во всяком случае, я должен сопровождать её в социальное обеспечение. На это я согласился. Женщина в своём ситце шла и стучала зубами от холода, потому что сегодня ведь прохладно. Но мы прогулялись напрасно. «Об одежде, белье не может быть и речи». И вообще нужда её так обычна, что чиновник только головой покачал. Хольм остановился и поглядел на фру.
— Ну?
Хольм: — Да, дело в том, что вдова Солмунда принесёт завтра своё постельное бельё в аптеку.
— Да неужели?
— Да, она непременно хочет мне показать его.
— Но, в сущности, какое вы имеете отношение к этому? — спросила фру.
— Никакого. Вот разве то, что я состою членом санитарного надзора или что-то в этом роде.
— Всё это совершенно невероятно.
— Не правда ли? Она обещала, что принесёт всё, завяжет вещи в узел и притащит.
— Над этим и смеяться, и плакать хочется за раз.
— Я не смеялся и не плакал, но я в отчаянии. Первым делом я выпил виски с содовой водой в гостинице у Вендта, а так как это не помогло, то я прибегнул к средству, о котором слыхал давно: я выпил вдвойне. И потом пошёл сюда.
— А что вам здесь надо? — спросила фру.
Хольм: — Вы спрашиваете об этом человека, который положил голову на плаху?!
— Ха-ха-ха! А разве вы не можете послать к вдове лаборанта и запретить ей приносить вам постельное бельё?
Хольм: — Пожалуй, я мог бы это сделать. Но как раз сейчас я засадил лаборанта за пасьянс, который никак не выходил у меня. Это отнимет у него весь день.
— Вы, верно, все пьяные в этой вашей аптеке, — сказала фру.
— Кроме фармацевта. Да и вообще никто не пьян. Но если пасьянс упорно не желает выходить, то приходится его перекладывать и перекладывать без конца. Это настоящее наказание; иногда бывает, что бьёт четыре часа ночи, а вы всё сидите и раскладываете. Вообще этот год был крайне тяжёлый в отношении пасьянсов.
— Пасьянсы! — с презрением сказала фру.
Хольм: — Да, но у меня есть ещё и кошка.
— Кошка? Фу, гадость!
— Нехорошо так говорить, фру. Кошка эта живёт у меня уже несколько лет, и я не нахожу, чтобы она оказывала на меня дурное влияние.
— Вы шут гороховый! А вдова ваша придёт, значит, с постелью завтра?
— Нет, к счастью, она этого не сделает, — ответил Хольм. — Всё это я выдумал, чтобы казаться интересным. И вы этому не верьте. Но вдова Солмунда прямо-таки виснет на мне, была и в аптеке, и я никогда не разделаюсь с ней из-за нехватки платьев у неё и у детей. Это всё правда.
— Поэтому вы и пришли ко мне? У меня тоже немногим больше того, что на мне.
Хольм: — У меня также. Да, но у меня идея, то есть я хочу сказать, что меня осенило свыше: вдова Солмунда и её дети, без сомнения, раздеты, и теперь осенью им слишком холодно в ситцевых платьях. Не устроить ли нам что-нибудь вроде вечера в их пользу?
— Пожалуй, можно устроить, — сказала фру.
Хольм развил свою мысль: почтмейстерша будет играть, он сам побренчит на гитаре, Гина из Рутена будет петь, а Карел из Рутена споёт под аккомпанемент гармоники. Впрочем, не так важно, какая будет программа, главное — заполучить публику; а Хольм был уверен, что публика соберётся. Придётся снять, конечно, самое большое и лучшее помещение в городе — кино.
Они стали составлять план. Хольм решил взять на себя все хлопоты по устройству. Теперь публика: прежде всего все консульские, весь дом и лавка, потом семья доктора, семья священника, ленсмана, окружного судьи, почтмейстер с женой, Голова-трубой с женой, телеграфисты, учителя, — сколько всего? Затем торговцы из лавчонок, дорожные рабочие, шкипер Ольсен с семьёй, вся гостиница с обслуживающим персоналом и, может быть, гости, — ну, и все деревенские. «Сегельфосские известия» напечатают шикарное воззвание; билет будет стоить крону, валовой сбор... Сколько у нас вышло?
— Пятьдесят человек, — подсчитала фру.
Хольм: — Сто, тысяча! — Начинает пересчитывать: — Голова-трубой — двое...
Фру умоляющим голосом:
— Не надо!
Молчание.
Они перешли на болтовню о личных делах, и часто нельзя было понять, шутят ли они, или говорят серьёзно. Они оба были одинаково двусмысленны в этом хитросплетении из шуток, полуобманов, остроумия и флирта. Удивительно, что они так долго играли огнём и не доигрались до пожара. Но они даже и не остерегались огня: всё это были лишь одни упражнения, они не загорались.
Хольм: — Вы сказали, горная дорога...
— Не хотите ли стакан портвейна? — спросила она.
— Вы очень заинтересованы в том, что я сейчас открою вам.
— Да, я слыхала, будто вы собираетесь погубить себя.
— Неужели? Я не знаю, собираюсь ли я погубить себя. Но раз уж между вами и мною всё кончено...
— Разве кончено? — спросила фру.
— Да, бедная вы!
— А как же устроилось ваше дело с Марной? — спросила она.
— С Марной? — повторил Хольм и задумался. — Нет, там я не имел успеха.
— Вероятно, вы недостаточно старались.
— Нет, очень старался. Я даже делал пробор на затылке,
— Подумайте! И всё-таки ничего не вышло.
— Трагедия! — сказал Хольм. — И эта дама уехала теперь в Будё, чтобы ухаживать там за дорожным рабочим, который лежит в больнице.
