Кальман Миксат - Черный город
По воскресеньям на военные учения собирали и гёргейских крепостных мужиков. Вот уж когда было потехи! Учения проходила на замковом дворе, где только и слышалось: "Seno — slama, seno — slama" [Сено — солома, сено — солома (словацк.)], - потому что в отряде Бибока команду подавали на словацком языке. Любопытные, в особенности женщины, стекались поглядеть на это зрелище не только из Гёргё, но и с окрестных хуторов: Брашника, Одорицы, Пишароца.
Но этим не кончились гёргейские забавы, о которых немало судачили в Лёче самодовольные саксонские бюргеры, прослышав о военных приготовлениях вице-губернатора. Ага, значит, боится господин Гёргей! Окружил себя наемниками!
А Гёргей теперь уж и на охоту ездил не иначе, как под охраной вооруженных солдат. Узнав об этом, саксонцы усмехались и говорили: "Ничего, все равно попадется к нам в руки. Комитатская-то управа находится в Лёче. Управа за ним не поедет. Рано или поздно, а придется ему сюда пожаловать".
Приближалось назначенное на двадцатое января комитатское собрание, и в Гёргё стали съезжаться дворяне Сепешского комитата — кто в карете, кто верхом, а иные (как, например, старый Адам Тарноци) потянулись в повозках, запряженных волами. Прибыли Дравецкие, Колачковские, Екельфалупга, Кишши из Фелшеорослани и трое братьев Абхортиш — молодцы саженного роста (славная, видно, была матушка, коли родила трех таких богатырей!), Луженские, Матяшовские, Имре Мариашши в своем новом венском экипаже, Иов Андреанский на четверке вороных — да разве всех перечислишь! Маленькое село буквально гудело, словно пчелиный улей, от множества приезжих: сами-то господа останавливались, разумеется, в замке, но их гайдукам и кучерам не было места в барских хоромах; лошадей определяли по крестьянским конюшням, а кучера и слуги рассеялись по всему селу, получая от Гёргея только провиант: в полдень и по вечерам прямо под открытым небом на поляне за гумном жарили для них на вертеле целую воловью тушу. Там же деревенские старухи варили гречневую кашу с бараниной, а из барского погреба к каждой трапезе выкатывали бочонок вина. Вот уж где «полковник» Бибок, которому поручили поддерживать порядок среди приезжей прислуги, чувствовал себя в своей стихии!
Дороги в те времена были отвратительные; тем, кто отваживался ехать по ним, нужно было преодолевать много препятствий, а потому со времен Ракошпалотского государственного собрания вошло в обычай день-другой дожидаться, пока подъедут задержавшиеся в пути. Скучать ожидавшим не приходилось, карты и вино в Гёргё имелись: Палу Гёргею при разделе наследства досталось три больших виноградника на Хедьалье, а карты водились в каждом дворянском доме. Правда, карточных колод не хватило, пришлось отправить нарочного в Лёче к Дюри Гёргею, чтобы он прислал оттуда еще несколько "Teufels Gebetbuch" ["Чертовых молитвенников" (нем.)]. «Фербли» в те дни еще не придумали, зато «фараон» и «баккара» были уже хорошо известны. Люди посолиднев играли в «бириби» или «пасседи», сепешское же дворянство предпочитало "тридцать одно" и «креп». Неисправимый картежник Шваби каждое лето отправлялся в Италию и оттуда привозил кучу выигранных талеров и какую-нибудь новую карточную игру. И где он только запропастился на этот раз?
На следующий день приехал Шваби, приехали и все остальные, кого дожидались — за исключением Яноша Гёргея. Но зато пожаловал такой гость, которого совсем не ждали: в крестьянском тулупе, на обшарпанной телеге, прикатил никем не званый господин Кендель, которому только накануне заседания дворянского собрания, в начале прошлого месяца, было пожаловано звание дворянина — как бы в утешение за то, что его затея выкупить у Польши сепешские города провалилась, натолкнувшись на сопротивление дворян.
Венгерское дворянство как сословие никогда не замыкалось в себе. Поэтому-то наша родина все еще и существует, а вовсе не по милости божьей, как утверждают иные поэты. Хорошо придумали наши деды (да упокоит господь их души), установили за правило: где бы ни появился человек, сильный умом или богатством, его надо тотчас же принять в дворянское сословие, впустить его в эту крепость, созданную государственным устройством. Вне ее стен оставались лишь существа слабые, бессильные. И старая знать не злилась, обнаружив вдруг в своих рядах новоиспеченного дворянина, как не испытывает недовольства паук, проглотивший жирную муху.
Однако маленького, тщедушного Кенделя издавна и дружно ненавидели во всем комитате: одни — за темное происхождение его богатства, другие — за странности характера. Поэтому пожалование Кенделю дворянства многие рассматривали как своего рода пощечину, которую австрийский император дал сепешскому дворянству.
Словом, неожиданный приезд господина Кенделя несколько испортил гостям настроение. Хозяин дома оправдывался перед наиболее близкими ему людьми: он, мол, не приглашал ростовщика, но раз уж Кендель здесь, то он — гость наравне со всеми, и весьма нежелательно, чтобы кто-нибудь из дворян оскорбил его.
Кстати, Кендель и сам не скрывал, что явился незваным, и в дом он вошел с подобострастным видом.
— Приглашения я, правда, не получил, но подумал, что хоть я и недавний дворянин, но все же имею право принять участие в совещании, созванном вашим превосходительством, — пояснил он.
Гёргей отвечал ему вежливыми извинениями:
— О, конечно! Разумеется! Это ошибка моих писарей. Они, как видно, рассылали приглашения по старому списку. Добро пожаловать!
— Да, я поспешил, — отвешивая глубокие поклоны, тараторил Кендель. — Ведь мне за шестьдесят, давно уже перевалило за шестьдесят. А дворянское звание для меня что новый складной ножик, подаренный малому ребенку. Никак не могу дождаться часа, чтобы вырезать им что-нибудь такое.
— Ну, тут не очень-то много работы для вашего нового ножа найдется, — улыбнулся вице-губернатор.
Кроме этого замечания, Гёргей пока еще не обмолвился ни словом о причине необычного и по месту и по времени созыва дворянского собрания, — гости напрасно допытывались у него об этом.
Вначале папаша Кендель был всем в тягость: хоть бы сел в карты, что ли, перекинуться, дав господам дворянам возможность сделать небольшое кровопускание его кошельку. Но не тут-то было. "Что подумают люди, — заявил Кендель, — если я, финансист, который состоит в деловых отношениях с настоящими королями, начну швырять деньги на королей бумажных?"
Заносчивый ответ ростовщика еще больше восстановил против него господ аристократов, однако немного погодя, когда кое-кто уже успел проиграть всю свою наличность и жаждал срочно занять у кого-нибудь денег, Кендель сделался вдруг популярнейшим человеком. И все ласково называли его "дядюшкой Гашпаром".
Следует признать, что лоскуток собачьей кожи, превращенный в пергамент, уже и за две недели совершил чудо — сделал кровь Кенделя "голубой"[29] и превратил знаменитого скрягу-ростовщика в беспечного мота: без всяких векселей и гарантий он то и дело по чьей-нибудь просьбе, высказанной ему по секрету, "на ушко", выбегал во двор к своей телеге, отпирал покрытый рядном сундучок (служивший одновременно и козлами) и доставал из лежавшей в нем полосатой торбы необходимую сумму. Выбегать ему приходилось так часто, что молодой Марьяши даже решился посоветовать ему:
— Дядюшка Кендель, а не лучше ли вам приказать принести сюда ваш сундучок?
— А и верно, гораздо лучше! — рассмеялся господин Кендель. — И мне и вам! Ладно, давайте пошлем кого-нибудь за ним!
"Полковник" Бибок мигом доставил с помощью своих солдат сундучок в залу, и он был водружен на длинный зеленый стол, тянувшийся через всю комнату, по самой ее середине. Игроки удивлялись и не понимали, почему Кендель нашел, что будет "гораздо лучше", если сундучок принесут в дом. Только к вечеру им стало это понятно. Вскоре после ужина Кенделя стало клонить ко сну, и он, отцепив со связки, гремевшей у него в кармане, ключ от сундучка, вставил его в замок.
— Я, пожалуй, пойду прилягу. Человек я уже старый, и, не дай бог, кто-нибудь потревожит мой сон. Этого я не люблю. Оставлю-ка я вам этот ключик. Если кому из господ понадобятся деньги, пусть возьмут сами. Только не забудьте записывать на бумажке, кто сколько взял. Чтобы потом кому-нибудь не вздумалось возвратить больше, чем он одолжил. И смотрите же: не смейте будить меня. Ведь с тех пор, как я при шпаге, я спросонья могу ранить человека или даже сразить его насмерть.
Это подтрунивание Кенделя над самим собой вызвало у всех улыбку, а благородный жест, которым он доверил обществу ключ от денежного сундука, сразу же изменил мнение о нем в лучшую сторону. Вот тебе и маленький Кендель! Оказывается, он замечательный человек! Ну как тут не полюбить его? Ласло Колачковский, сведущий в естествознании, сказал, что привить благородные качества как растениям, так и людям можно, по это явление божественно-волшебное, и объяснить его столь же трудно, как, например, превращение уродливой, гадкой гусеницы в изумительно красивого мотылька.
