Альберто Моравиа - Презрение
Я стал грести медленнее и взглянул на Эмилию. Пока мы не обогнули мыс, она все время молчала, но тут улыбнулась мне и спросила:
— Почему ты плачешь?
— Я плачу от радости, что вижу тебя.
— Ты рад меня видеть?
— Очень… Я был уверен, что ты уехала… Но ты не уехала.
— Я решила уехать… Сегодня утром я уже отправилась с Баттистой на пристань… Но в последний момент раздумала и осталась.
— А что ты делала до сих пор?
— Побродила по пристани… Посидела в кафе… Потом на фуникулере поднялась в Капри и позвонила на виллу… Мне сказали, что ты ушел… Тогда я подумала, что ты, наверно, отправился на пляж Пиккола Марина, и пошла туда… Разделась и стала ждать… Увидала тебя, когда ты просил дать тебе лодку… Я лежала на солнце, а ты прошел мимо, не заметив меня… Тогда, пока ты раздевался, я села в лодку.
Некоторое время я молчал. Мы были на полпути между мысом, который обогнули, и сильно выдававшейся в море скалой. Я знал, что за ней находится Зеленый грот, и мне вдруг захотелось искупаться. Потом я тихо спросил Эмилию:
— А почему ты не уехала с Баттистой? Почему ты осталась?
— Потому что сегодня, подумав, я поняла, что ошибалась в тебе… И все, что случилось, просто недоразумение.
— Что же заставило тебя так подумать?
— Не знаю… Может быть, интонация твоего голоса вчера вечером.
— И теперь ты действительно веришь, что я не сделал ничего постыдного, ничего, в чем ты меня обвиняла?
— Да, я уверена в этом.
Мне оставалось задать ей еще один, последний вопрос и, пожалуй, самый важный.
— Но ведь ты, сказал я, ты ведь не считаешь, что я подлец… по самой своей натуре… Скажи, ты так не считаешь, Эмилия?
— Я этого никогда не считала… Мне просто показалось, что ты повел себя неверно, и я перестала уважать тебя… Но теперь я знаю: все это было только недоразумением. Не будем больше говорить об этом, хорошо?
Я ничего не ответил, она тоже молчала. Я принялся грести с удвоенной силой и, как мне казалось, с еще большей радостью, которая, словно восходящее солнце, поднималась во мне и отогревала мою застывшую, окоченевшую душу. Тем временем мы доплыли до Зеленого грота, и я направил лодку к его входу. Он был уже виден и вздымался темной аркой над зеркальной поверхностью холодной зеленой воды.
— И ты меня любишь?
Эмилия заколебалась, потом ответила:
— Я всегда тебя любила… И буду всегда любить. Меня поразила печаль, с какой она произнесла эти слова. Обеспокоенный, я снова спросил ее:
— Почему ты говоришь об этом так грустно?
— Не знаю… Может, потому, что было бы гораздо лучше, если бы никакое недоразумение не разлучало нас и если бы мы всегда любили друг друга, как прежде…
— Конечно, ответил я. Но теперь все уже позади… Мы не должны больше думать об этом… Теперь мы будем всегда любить друг друга.
Мне показалось, что она кивнула в знак согласия. Но глаз она не поднимала и была все время несколько опечалена. Я на мгновение опустил весла и, наклонившись вперед, сказал:
— Сейчас мы поплывем в Красный грот… Это очень маленький и глубокий грот, он находится за Зеленым гротом. В глубине его есть крошечный пляж… Там, в темноте, мы будем любить друг друга… Эмилия, хочешь?
Она подняла голову и молча кивнула, взглянув на меня понимающе и даже несколько застенчиво. Я снова налег на весла.
И вот мы уже в гроте, под каменистым сводом, на котором весело играет густая подвижная сеть изумрудных отблесков от воды и солнца. Дальше, в глубине, там, где от размеренных ударов волн гулко гудят своды, вода совсем темная, и черные блестящие камни выступают из нее, как спины морских животных. А вот и проход меж двух скал, ведущий к Красному гроту.
Эмилия сидела неподвижно, глядя на меня, и следила за каждым моим движением в податливой, выжидающей позе, как женщина, которая только ждет знака, чтобы отдаться. Отталкиваясь то одним, то другим веслом от скал, я пропел лодку под сталактитовым сводом, вывел ее на открытую воду и направил к темному входу в Красный грот. Я крикнул Эмилии: "Нагнись!" сделал взмах веслом, и лодка плавно проскользнула в грот.
Красный грот состоит из двух частей: первая, словно прихожая, отделена от второй большим уступом; за ним грот изгибается и тянется до пляжа, расположенного в самой его глубине. Эта вторая часть погружена почти в полный мрак, и глаза должны привыкнуть к темноте, чтобы можно было различить маленький пляж, освещенный странным красноватым светом, давшим название всему гроту.
— Это очень темный грот, сказал я Эмилии. Но скоро наши глаза привыкнут, и мы начнем видеть.
Лодка все еще по инерции скользила под низкими темными сводами. Я больше ничего не различал. Наконец нос лодки со скрипом зарылся в гравий. Тогда я бросил весла и, приподнявшись, протянул руку к тому месту, где находилась корма.
— Дай руку, сказал я, я помогу тебе встать. Она не отвечала. Я повторил, ничего не понимая:
— Дай руку, Эмилия, и снова наклонился к ней с протянутой рукой. Видя, что она не отвечает, я наклонился еще ниже и осторожно, чтобы не попасть ей рукой в лицо, стал ощупью искать ее на корме. Но там никого не было. В том месте, где, как мне казалось, должна была сидеть Эмилия, пальцы мои ощутили лишь гладкую доску сиденья. Неожиданно к моему удивлению примешался ужас.
— Эмилия! закричал я. Эмилия! Мне ответило лишь слабое эхо. Во всяком случае, так мне показалось. Тем временем глаза мои привыкли к тем ноте, и в густом мраке я смог наконец различить врезавшуюся в берег лодку, пляж, усеянный мелким темным гравием, и изогнувшиеся над моей головой блестящие влажные своды. Я увидел, что лодка пуста, на корме никого нет, пляж тоже пуст, и вокруг меня ни души; я был совсем один.
Глядя на корму, я прошептал растерянно: «Эмилия». Потом повторил чуть громче: "Эмилия, где ты?" И в ту же минуту понял все. Я вышел из лодки и бросился на землю, уткнувшись лицом в хрустящий гравий. Вероятно, я потерял сознание и пролежал так долго, не двигаясь и ничего не ощущая.
Потом я встал, машинально сел в лодку и вывел ее из грота. Меня ослепил яркий солнечный свет, отраженный морем. Я взглянул на свои часы: два часа дня. В гроте я пробыл чуть больше часа. Мне вспомнилось, что полдень час призраков; и я понял, что та, с которой я говорил, была всего лишь видением.
Глава 23
Обратно я плыл бесконечно долго. Я то и дело переставал грести, сидел неподвижно, подняв весла, уставившись ничего не видящим взглядом на сверкающую поверхность лазурного моря. Совершенно ясно я стал жертвой галлюцинации; точно так же, как два дня назад, когда увидел обнаженную Эмилию, тогда мне тоже показалось, что я наклонился и поцеловал ее, хотя на самом деле я к ней даже не подошел. На этот раз галлюцинация была гораздо более отчетливой и ясной; тем не менее это была всего лишь галлюцинация: об этом свидетельствовал хотя бы мой воображаемый разговор с призраком Эмилии. Я заставил Эмилию сказать все, что мне хотелось от нее услышать, и вела она себя именно так, как мне бы хотелось. Тут все исходило от; одного меня. Я не только представил себе все так, как мне] хотелось, чтобы это произошло, но благодаря силе перси полнившего меня чувства вообразил, что все на самом деле так и произошло. Странно, но меня ничуть не удивила моя галлюцинация, столь редкостная, пожалуй, даже единственная в своем роде. Словно все еще во власти ее, я восстанавливал в своей памяти отдельные детали и почти сладострастно останавливался на тех, которые радовали меня больше других. Как прекрасна была сидящая на корме моей лодки Эмилия, больше не презирающая меня, а любящая, как нежно она со мной говорила, какое страстное смятение овладело мной, когда я сказал, что желаю ее, а она ответила мне «да», слегка кивнув головой. Подобно человеку, который, увидев сладостный и очень ясный сон, просыпается и долго смакует вызванные им образы и ощущения, я был еще весь во власти галлюцинации; мне было все равно, что это галлюцинация, ведь я испытывал сейчас те же чувства, с которыми обычно вспоминаешь о чем-то реально случившемся.
Я с наслаждением припоминал отдельные подробности своего видения, как вдруг мне пришло в голову еще раз сопоставить время, когда я отплыл на лодке от Пиккола Марина, и время, когда я выплыл из Красного грота. И снова меня поразило, как долго я пробыл на подземном пляже. Если считать, что я плыл от Пиккола Марина до грота сорок пять минут, то провел я там больше часа. Как я уже сказал, я приписал это своего рода обмороку, состоянию, очень близкому к потере сознания. Но теперь, поразмыслив над своей галлюцинацией, столь сложной и в то же время столь отвечающей моим самым сокровенным желаниям, я спросил себя: не приснилось ли мне все это? Другими словами, может быть, я сел в лодку у купальни совсем один, один заплыл в грот, улегся там на пляже и заснул. Там мне приснилось, что я отъехал от купальни с Эмилией, поговорил с ней, попросил ее быть моей и уплыл с нею в грот. А потом мне пригрезилось, что я протянул ей руку, чтобы помочь встать, и, не найдя Эмилии, я испугался, подумал, будто совершил прогулку с призраком упал на берег и лишился чувств.
