Синклер Льюис - Том 4. Элмер Гентри
— Посмотрели бы, как у нас развалилась плита! Да и раковину пора красить! — Это была, кажется, единственная фраза, которую произнесла за весь вечер миссис Фислингер.
Элмеру стало душно, как в тюремной камере. Он поспешил улизнуть. В дверях Эдди взял его за обе руки и взмолился:
— О, Элм! Я ни за что не успокоюсь, пока не верну тебя к нам! Я буду молиться. Я видел, каков ты был, когда тебя осенила благодать. Я знаю, на что ты способен!
Свежий воздух, добрый стакан водки, громкий смех, посадка в поезд — какое наслаждение после этой затхлой атмосферы! Эдди уже выдохся, утратил тот благочестивый пыл, с которым некогда работал в ХАМЛ. Он постарел, остепенился и мирно доживал свой век, на котором едва ли уж суждено было случиться чему-то интересному и неожиданному. Да, но ведь Эдди сказал…
И Элмер взволнованно вспомнил: он все еще баптистский священник! Он вправе проповедовать, как бы ни противился этому Троспер!
Суеверно поежившись, он вспомнил заклинания Эдди: «Я ни за что не успокоюсь, пока не верну тебя!»
Что ж!.. Хотя бы для того, чтобы отобрать у Эдди церковь и показать, чего может добиться там он, Элмер Гентри! Видит бог, уж он сумел бы заставить этих толстосумов раскошелиться вовремя!
Он поспешил на другой конец штата, чтобы повидаться с матерью.
По ее словам, его фиаско в семинарии едва не убило ее. С трепетной надеждой выслушала она теперь его обещание, что, быть может, когда он повидает свет и решит остепениться, он снова вернется в лоно церкви.
В благочестивом настроении, не помешавшем ему, подпоив одного бухгалтера, добыть ценную информацию относительно кредитоспособности его фирмы, прибыл он в Сотерсвилл (штат Небраска), непривлекательный, но весьма деловой промышленный город с двадцатитысячным населением. И все в том же благочестивом настроении он обратил внимание на афиши, объявляющие о выступлениях женщины-евангелистки, пророчицы Шэрон Фолконер, о которой ему уже приходилось слышать прежде. От клерка в гостинице и фермеров, толпившихся на сельскохозяйственном складе, он узнал, что мисс Фолконер при содействии почти всех протестантских церквей города устраивает в особом шатре молитвенные собрания. Говорили, что она хороша собой и красноречива, что она разъезжает с целым штатом сотрудников и что «такой крупной звезды в здешних местах еще не бывало». Ее сравнивали с Муди[73], с Цыганом Смитом[74] и Сэмом Джонсом[75], с Дж. Уильбуром Чапмэном[76] и этим новоиспеченным евангелистом от бейсбола Билли Сандеем[77].
— Вздор! — объявил Элмер с видом знатока. — Женщина не может проповедовать писание! — И в тот же вечер отправился на молитвенное собрание мисс Фолконер.
Шатер был огромен. В нем можно было разместить три тысячи человек и еще тысячу на стоячих местах. Когда Элмер вошел и величественно проложил себе дорогу вперед, шатер был полон почти до отказа. В глубине шатра возвышалось удивительное сооружение, ничем не напоминающее обычную, украшенную американскими флагами кафедру-эстраду рядовых евангелистов. Это было сооружение из белого дерева, похожее на пирамиду и позолоченное по краям, с тремя площадками: одна — для хора, другая, повыше, — для представителей местного духовенства и третья — самая верхняя и самая маленькая, с кафедрой в виде раковины, раскрашенная во все цвета радуги и пышно убранная розами, лилиями и виноградными листьями.
«Вот это да! Цирк, да и только! Чего еще и ожидать от дуры-проповедницы?» — решил Элмер.
Верхняя площадка еще пустовала — она, очевидно, предназначалась для того, чтобы служить рамкой, подчеркивающей чары мисс Шэрон Фолконер.
Смешанный хор в длинных одеяниях и четырехугольных шапочках запел: «Соберемся ли мы у реки…» После этого на второй площадке появился стройный молодой человек, красивый, даже слишком красивый, с чересчур капризным изгибом губ, в жилете и воротничке священника и начал читать «Деяния». Элмер, пожалуй, впервые слышал, как читает англичанин, выпускник Оксфорда.
«Скажите, какой неженка! Нет, это слабая работа. Юбок слишком много, а эффекта мало. Нет, евангелие прежде всего. По старинке. Клиент косяком идет», — насмешливо думал Элмер.
Наступила пауза. Все ждали, и всем было чуточку не по себе. Взоры собравшихся были устремлены к верхней площадке. И вдруг у Элмера перехватило дыхание: откуда-то из-за площадки медленно, протянув к толпе прекрасные руки, вышла святая. Она была молода, Шэрон Фолконер, лет тридцати, не более; статная, стройная, высокая; продолговатое, худощавое лицо, черные глаза и роскошные черные волосы — все в ней дышало страстью, экстазом. Рукава ее прямого белого одеяния, схваченного рубиновым бархатным поясом, были с разрезами; они упали, открывая ее призывно простертые руки.
— Боже! — молитвенно прошептал Элмер Гентри… С этой секунды его безалаберное существование обрело смысл и цель. Он должен обладать Шэрон Фолконер.
Голос у нее был теплый, чуть хриплый, поразительно богатый оттенками.
— О, дорогие, дорогие мои! Я не стану поучать вас сегодня, — все мы так устали от назойливых проповедей о том, что надо быть добрыми и хорошими! Не стану я говорить вам и о том, что вы грешники, ибо кто из нас не грешен? Не буду толковать писание. Нам всем давно наскучили усталые старички, гнусавыми голосами объясняющие нам библию! Нет! Мы вместе найдем золотые письмена, начертанные в наших собственных сердцах. Давайте вместе петь, вместе смеяться, вместе радоваться, подобно журчащим апрельским ручейкам, сливающимся воедино, радоваться тому, что в нас живет истинный дух вековечного спасителя Иисуса Христа!
Элмер не сумел бы повторить отдельные слова и не вникал в их смысл — да и никто, кажется, не вникал. Он упивался ее голосом, как чарующей музыкой: а когда она сбежала вниз по витой, усыпанной цветами лестнице на нижнюю площадку и простерла руки, призывая людей обрести мир во спасении, он еле сдержался, чтобы не двинуться вперед вместе с вновь обращенными и не преклонить колена в исступленной толпе, под ее благословляющими руками.
Но то не был мистический экстаз. Он смотрел на происходящее глазами критика, растроганного пьесой, но не забывающего, что надо сегодня же сдать в газету свою рецензию.
«Вот оно — то, что я искал! Вот где я мог бы достигнуть славы. Англичанина заткнуть за пояс — пара пустяков. А Шэрон… Ах, что за прелесть!»
Она приближалась, проходя вдоль ряда обращенных или почти обращенных, касаясь ослепительными руками склоненных голов. Он затрепетал оттого, что чувствовал ее так близко. Она поравнялась с ним и спросила своим волнующим голосом:
— Брат, вы не хотите обрести счастье во Иисусе?
И он не склонился ниже, как другие, не зарыдал, а, с вызовом взглянув ей прямо в глаза, стараясь удержать ее взгляд, задорно сказал:
— Я счастлив уж тем, что слышал вашу чудесную проповедь, сестра Фолконер!
Она пристально взглянула на него и мгновенно, с непроницаемым лицом прошла дальше.
У него было такое чувство, будто он получил пощечину. «Ну ничего, я ей еще покажу!»
Пока толпа расходилась, он постоял в сторонке. Заговорил с деловитым молодым англичанином, который читал из «Деяний», — Сесилем Эйлстоном, правой рукой Шэрон.
— Ужасно рад, что попал сюда сегодня, брат! — начал Элмер. — Я, между прочим, — сам баптистский священник. Какая щедрая жатва! И как вы вдохновенно читали!
Сесиль Эйлстон одним быстрым взглядом окинул клетчатый костюм Элмера, его пестрый жилет.
— М-м… В самом деле? Рад слышать! Очень любезно с вашей стороны… Виноват…
Расположение Элмера к Эйлстону не возросло от того, что англичанин покинул его лишь затем, чтобы подойти к скромнейшей, незаметнейшей старушке в ветхой соломенной шляпке с обтрепанными полями.
Элмер решил участь Сесиля Эйлстона разом: «А, ну и черт с ним! От этого малого мы отделаемся! Меня, такого человека, обдает холодом, и тут же рассыпается бисером перед какой-то старухой, которая уж, наверное, давным-давно спаслась так прочно, что теперь ее и целой цистерной джина не обратишь в грешницу. Ну, это я тебе припомню, мой юный друг! И клетчатый костюм ему не по вкусу, а? Ну, еще бы, я же выбираю себе одежду специально, чтобы тебе понравиться! Как же иначе!»
Он ждал, надеясь, что ему удастся еще заговорить с Шэрон Фолконер. Ждали и другие. Она помахала всем рукой, подарила горделивой улыбкой, потерла глаза и жалобно попросила:
— Простите меня. Глаза слипаются от усталости. Мне надо отдохнуть! — И скрылась за великолепной, белой с золотом пирамидой.
Даже сейчас, когда она шаталась от утомления, голос ее не стал тусклым, он вибрировал от сумеречной страстности, которая покоряла Элмера больше, чем ее красота. «Никогда не видел подобной женщины, — размышлял он, шагая к себе в гостиницу. — Личико вроде худовато. Вообще-то мне больше по вкусу пухленькие. Но все-таки, ах ты черт возьми! Я мог бы влюбиться в нее, как не влюблялся никогда в жизни… Так, значит, тебе, паршивый англичанин, не понравился мой костюм? Чересчур франтоватый, так? Ничего, плевать! Кто еще имеет что-нибудь против моего костюма?»
