Надежда Лухманова - ДЕВОЧКИ
В это время дверь комнаты Нот открылась и она сама появилась в новом синем шелковом платье и белой кружевной наколке.
- Rengez vous, rengez vous, mesdemoiselles - Ю l'Иglise! Ю l'Иglise!(Стройтесь, стройтесь, мадемуазель,- в церковь! в церковь! )
Первый удар колокола домашней институтской церкви послал эхо по всем коридорам и спальням. Девочки вскакивали с мест, взволнованные, но серьезные, спешно строились парами, и вскоре весь институт стоял в домовой церкви.
- Я особенно, особенно люблю вот эту минуту, - шептала Русалочка, прижимаясь к Франк, когда, обойдя весь средний коридор, "искавшие Христа" остановились на паперти перед церковными дверями, - я верю в чудо, и всякий раз, когда услышу "Христос воскресе", мне так страшно и так радостно, точно вот-вот между нами явится воскресший Христос.
Франк тихонько пожала холодные, дрожащие пальчики Русалочки. Когда хор грянул "Христос воскресе", они первые поцеловались, у впечатлительной, нервной Русалочки по щекам текли слезы.
- Ах, душка, ах, душка, - шептала она, - когда я подумаю, что скоро выпуск и я снова увижу свой Кавказ, я готова плакать и смеяться. Господи, как хорошо!
Из церкви старшие, уже не соблюдая пар, здороваясь с встречными, христосуясь, бежали в столовую, там ожидал их чай, казенный кулич, пасха и яйца; каждая знала, что там, в дортуаре, начнется настоящее разговенье вкусными домашними припасами, но тем не менее голод брал свое, все ели и находили все вкусным.
- М-r Минаев! Христос воскресе! - И Надя Франк, подкараулив инспектора на парадной лестнице, присела перед ним, подавая христосный мячик.
Инспектор, одетый по случаю первого дня праздника в вицмундир, с комическим недоумением держал в руках христосный мячик, не зная, что с ним делать.
- Это ваша работа? Вы такая рукодельница? Прелестно! i
Франк молчала, краснела и снова приседала, не имея сил признаться, что она выменяла у Пышки этот мячик на два апельсина и кусок сладкого пирога.
XII
Черчение карт. - Последнее слово учителей. -
Первые туалеты. - Публичный экзамен. -
Обед выпускных
После Пасхи в старшем классе принялись чертить карты. Это было дело серьезное, и поручалось оно людям сведущим. Чтобы хорошо вычертить карту на черной классной доске, надо было обладать многими дополнительными знаниями, не имеющими ничего общего с географией. Каждую карту чертил "мастер" при помощи двух "подмастерьев". Тяжелую доску снимали с мольберта, клали на стулья и губками мыли теплой водой с мылом, затем, дав ей просохнуть, обливали ее сахарной водой, отчего она делалась блестящей. Затем "мастер" распределял географическую сетку и ставил градусы долготы и широты, а "подмастерья" толкли мел и разводили его молоком - получалось месиво, густое, как манная каша.
"Мастер" чертил тонким мелом контуры карты, "подмастерья" с помощью кисти обводили их, тщательно прорисовывая все извилины толстым слоем меловой каши; затем наносились реки и снова обводились, тонко у истока и толсто в устьях, причем в кашицу для рек подмешивалась берлинская лазурь, потом города, обозначаемые крупными красными лепешками. Горы чертились особенно бугристо, с рельефом. Карта получалась цветная, оригинальная и на первый взгляд красивая. Так приготовлялось пять частей света и отдельно Россия, с разделениями по губерниям; тут царствовала пестрота невообразимая, так как каждая губерния имела свою краску.
Целыми днями по всему институту гремели инструментами, репетировались пьесы для экзамена. По вечерам в учительской спевались хоры. Попов надрывался из-за декламации и требовал завываний на все лады. Лафос бегал по классу и шипел про себя: "Sacristi-pristi…" (черт побери), слушая, как девочки перевирали Расина и Корнеля. Зверев бранился больше прежнего.
- Ну чего вы как угорелая кошка мечетесь, - говорил он Екимовой, когда та бегала палочкой по карте, отыскивая "стольные" города.
В рекреационной зале раздавалось по целым часам: "Un, deux, trois, un, deux, trois, saluez, trois pas arriХre, trois pas en avant!" (Раз, два, три, раз, два, три, кланяйтесь, три шага назад, три шага вперед!) Там учили девочек стоять, сидеть, подходить к столу, брать билет и уходить. Ни один любительский спектакль не имел столько репетиций, как публичный экзамен. По вечерам весь институт выводили в коридор и на парадную лестницу и там расставляли все классы по очереди; на каждой ступеньке по второму этажу от швейцарской и до самой залы стояло по две воспитанницы. Корова бегала взад и вперед, равняла девочек, сходила вниз и снова поднималась наверх, изображая из себя высокопоставленную особу; она хлопала в ладоши в те моменты, когда пора было девочкам приседать, и те опускались низко-низко, с ровным жужжанием: "Nous avons l'hon-neur de vous saluer…"(Имеем честь приветствовать вас…) и т.д.
Только Степанов смеялся надо всем, проводил уроки как обычно и самым слабым грозил:
- Вот, честное слово, именно вас-то и вызову!
- Не вызовете, Павел Иванович, ведь вам же стыдно будет!
- Как мне? Как мне? Я добросовестно занимался, а вот глядя на вас, все ассистенты ахнут; я им так и скажу: вот поглядите - чудо девица, три года умудрилась слушать курс и не запомнить из него ни слова.
Ленивые трусили, они считали его способным на такую выходку.
С Русалочкой у Степанова завязались самые дружеские отношения. Он, общаясь с девочкой по нескольку часов в неделю, подметил и угадал то, чего не видели классные дамы, не разлучавшиеся с детьми, так сказать, ни днем, ни ночью. Он обрывал Чиркову, выставлял напоказ ее невежество, ее черствость и эгоизм, говорил с презрением о дружбе, которая порабощает и развращает; фразы его были всегда безукоризненно приличны, но метки и злы, как удары хлыста. Русалочку он, напротив, поддерживал, умел возбудить в ней самолюбие, он ласково глядел ей в глаза, смешил ее, давал массу поручений, спрашивал на каждом уроке, чем заставлял учиться, и девочка под его влиянием выправлялась и делала заметные успехи.
Весь класс без слов понимал и одобрял поведение Степанова.
Наконец занятия в первом классе кончились, вывесили расписание экзаменов, и девочкам дали свободу, назначив для подготовки к каждому экзамену по нескольку дней. Учителя прощались на последней лекции, в которой каждый как бы резюмировал итоги целого года и говорил последнее напутственное слово. Все речи были напыщенны, шаблонны, только Зверев сказал правду:
- Учились вы почти все скверно, и это стыдно, потому что я преподавал вам отечественную историю; часто я был раздражителен и зол, но вы могли и ангела вывести из себя. Спасибо Франк, Вихоревой, Назаровой, Быстровой, эти были добросовестны. А впрочем, для жизни вам хватит и тех верхушек сведений, которых вы нахватались.
Степанов взошел в последний раз на кафедру и, когда все утихли, начал так:
О вы, чувствительные души, -
Разиньте рты, развесьте уши…
Весь класс покатился со смеху.
- А затем…- заговорил он серьезно, переждав смех, - прощайте, мои большие-маленькие девочки; жил я с вами ладно, и работой вашей я, за исключением нескольких, доволен. Идите в жизнь смело и помните одно - Майков сказал: "Где два есть только человека, там два есть взгляда на предмет". А я вам скажу - есть предметы, на которые у всех может быть только один взгляд, один и абсолютный, это на все, что касается чести и нравственности; в этих случаях не торгуйтесь с собою, не спрашивайте ничьего мнения; прямо спросите свою совесть - честно это или нет? И каждая из вас найдет в себе ответ. Поступайте согласно этому ответу. Ну, прощайте, дай вам Бог всего хорошего, не поминайте лихом своего учителя! Степанов смахнул слезу и вышел из класса.
***
Наконец начались экзамены и рутинно, благополучно шли один за другим. Выпускницы были теперь почти без надзора. В пределах института они были свободны, ходили без спроса в дортуары, лежали днем на кроватях с книжкою, ходили учить в скелетную, в рекреационный зал и, занятые, уже более не придумывали никаких шалостей. Готовились девочки большей частью по двое: одна читает, другая слушает. По какому-то молчаливому соглашению было принято, чтобы хорошая ученица брала себе в пару слабую и таким образом невольно подгоняла ее.
В швейцарскую то и дело являлись маменьки в сопровождении портних и модисток. По лестницам проносили узлы и картонку. Девочки, в минуту отдыха собравшись гурьбой, рассматривали модные картинки, выбирали материи из кучи нанесенных им образчиков. Когда одну звали к примерке, за ней бежал чуть не весь класс. По стенам в дортуарах на наскоро вбитых гвоздях появились пышные белые юбки с оборками и кружевами. Многие уже носили свое белье, спали в тонких вышитых кофточках, но главный восторг девочек вызывали цветные чулки. Желтые, черные, красные, синие ножки бегали по вечерам в дортуаре, стройные пестрые ножки прыгали на табуреты, влезали на шкапики.
