Антон Чехов - Пьесы. 1878-1888
Светловидов. Ты, Никитушка… Боже мой, боже мой! Вызывали шестнадцать раз, поднесли три венка и много вещей… все в восторге были, но ни одна душа не разбудила пьяного старика и не свезла его домой… Я старик, Никитушка… Мне 68 лет… Болен! Томится слабый дух мой… (Припадает к руке суфлера и плачет.) Не уходи, Никитушка… Стар, немощен, помирать надо… Страшно, страшно!..
Никита Иваныч (нежно и почтительно). Вам, Василь Васильич, домой пора-с!
Светловидов. Не пойду! Нет у меня дома, – нет, нет, нет!
Никита Иваныч. Господи! Уж забыли, где и живете!
Светловидов. Не хочу туда, не хочу! Там я один… никого у меня нет, Никитушка, ни родных, ни старухи, ни деток… Один, как ветер в поле… Помру, и некому будет помянуть… Страшно мне одному… Некому меня согреть, обласкать, пьяного в постель уложить… Чей я? Кому я нужен? Кто меня любит? Никто меня не любит, Никитушка!
Никита Иваныч (сквозь слезы). Публика вас любит, Василь Васильич!
Светловидов. Публика ушла, спит и забыла про своего шута! Нет, никому я не нужен, никто меня не любит… Ни жены у меня, ни детей…
Никита Иваныч. Эва, о чем горюете…
Светловидов. Ведь я человек, ведь я живой, у меня в жилах кровь течет, а не вода. Я дворянин, Никитушка, хорошего рода… Пока в эту яму не попал, на военной служил, в артиллерии… Какой я молодец был, красавец, какой честный, смелый, горячий! Боже, куда же это всё девалось? Никитушка, а потом каким я актером был, а? (Поднявшись, опирается на руку суфлера.) Куда всё это девалось, где оно, то время? Боже мой! Поглядел нынче в эту яму – я всё вспомнил, всё! Яма-то эта съела у меня 45 лет жизни, и какой жизни, Никитушка! Гляжу в яму сейчас и вижу всё до последней черточки, как твое лицо. Восторги молодости, вера, пыл, любовь женщин! Женщины, Никитушка!
Никита Иваныч. Вам, Василь Васильич, спать пора-с.
Светловидов. Когда был молодым актером, когда только что начинал в самый пыл входить, помню – полюбила одна меня за мою игру… Изящна, стройна, как тополь, молода, невинна, чиста и пламенна, как летняя заря! Под взглядом ее голубых глаз, при ее чудной улыбке, не могла бы устоять никакая ночь. Морские волны разбиваются о камни, но о волны ее кудрей разбивались утесы, льдины, снеговые глыбы! Помню, стою я перед нею, как сейчас перед тобою… Прекрасна была в этот раз, как никогда, глядела на меня так, что не забыть мне этого взгляда даже в могиле… Ласка, бархат, глубина, блеск молодости! Упоенный, счастливый, падаю перед нею на колени, прошу счастья… (Продолжает упавшим голосом.) А она… она говорит: оставьте сцену! Ос-тавь-те сце-ну!.. Понимаешь? Она могла любить актера, но быть его женой – никогда! Помню, в тот день играл я… Роль была подлая, шутовская… Я играл и чувствовал, как открываются мои глаза… Понял я тогда, что никакого святого искусства нет, что всё бред и обман, что я – раб, игрушка чужой праздности, шут, фигляр! Понял я тогда публику! С тех пор не верил я ни аплодисментам, ни венкам, ни восторгам… Да, Никитушка! Он аплодирует мне, покупает за целковый мою фотогра-фию, но я чужд ему, я для него – грязь, почти кокотка!.. Ради тщеславия он ищет знакомства со мною, но не унизит себя до того, чтобы отдать мне в жены свою сестру, дочь… Не верю я ему! (Опускается на табурет.) Не верю!
Никита Иваныч. На вас лица нет, Василь Васильич! Даже меня в страх вогнали… Пойдемте домой, будьте великодушны!
Светловидов. Прозрел я тогда… и дорого мне стоило это прозрение, Никитушка! Стал я после той истории… после девицы этой… стал я без толку шататься, жить зря, не глядя вперед… Разыгрывал шутов, зубоскалов, паясничал, развращал умы, а ведь какой художник был, какой талант! Зарыл я талант, опошлил и изломал свой язык, потерял образ и подобие… Сожрала, поглотила меня эта черная яма! Не чувствовал раньше, но сегодня… когда проснулся, поглядел назад, а за мною 68 лет. Только сейчас увидел старость! Спета песня! (Рыдает.) Спета песня!
Никита Иваныч. Василь Васильич! Батюшка мой, голубчик… Ну, успокойтесь… Господи! (Кричит.) Петрушка! Егорка!
Светловидов. А ведь какой талант, какая сила! Представить ты себе не можешь, какая дикция, сколько чувства и грации, сколько струн… (бьет себя по груди) в этой груди! Задохнуться можно!.. Старик, ты послушай… постой, дай перевести дух… Вот хоть из «Годунова»:
Тень Грозного меня усыновила,
Димитрием из гроба нарекла,
Вокруг меня народы возмутила
И в жертву мне Бориса обрекла.
Царевич я. Довольно. Стыдно мне
Пред гордою полячкой унижаться!
А, плохо? (Живо.) Постой, вот из «Короля Лира»… Понимаешь, черное небо, дождь, гром – ррр!.. молния – жжж!.. полосует всё небо, а тут:
Злись, ветер! Дуй, пока не лопнут щеки!
Вы, хляби вод, стремитесь ураганом,
Залейте башни, флюгера на башнях!
Вы, серные и быстрые огни,
Предвестники громовых тяжких стрел,
Дубов крушители, летите прямо
На голову мою седую! Гром небесный,
Всё потрясающий, разбей природу всю,
Расплюсни разом толстый шар земли
И разбросай по ветру семена,
Родящие людей неблагодарных!
(Нетерпеливо.) Скорее слова шута! (Топочет ногами.) Подавай скорее слова шута! Некогда мне!
Никита Иваныч (играя шута). «Что, куманек? Под кровлей-то сидеть получше, я думаю, чем под дождем шататься? Право, дяденька, помирился бы ты лучше с дочерьми. В такую ночь и умнику, и дураку – обоим плохо!»
Светловидов.
Реви всем животом!
Дуй, лей, греми и жги!
Чего щадить меня? Огонь и ветер,
И гром и дождь – не дочери мои!
В жестокости я вас не укоряю:
Я царства вам не отдавал при жизни,
Детьми моими вас не называл.
Сила! Талант! Художник! Еще что-нибудь… еще что-нибудь этакое… стариной тряхнуть… Хватим (закатывается счастливым смехом) из «Гамлета»! Ну, я начинаю… Что бы такое? А, вот что… (Играя Гамлета.) «Ах, вот и флейтщики! Подай мне твою флейту! (Никите Иванычу.) Мне кажется, будто вы слишком гоняетесь за мною».
Никита Иваныч. «Поверьте, принц, что всему причиной любовь моя к вам и усердие к королю».
Светловидов. «Я что-то не совсем это понимаю. Сыграй мне что-нибудь!»
Никита Иваныч. «Не могу, принц».
Светловидов. «Сделай одолжение!»
Никита Иваныч. «Право, не могу, принц!»
Светловидов. «Ради бога, сыграй!»
Никита Иваныч. «Да я совсем не умею играть на флейте».
Светловидов. «А это так же легко, как лгать. Возьми флейту так, губы приложи сюда, пальцы туда – и заиграет!»
Никита Иваныч. «Я вовсе не учился».
Светловидов. «Теперь суди сам: за кого ты меня принимаешь? Ты хочешь играть на душе моей, а вот не умеешь сыграть даже чего-нибудь на этой дудке. Разве я хуже, простее, нежели эта флейта? Считай меня, чем тебе угодно: ты можешь мучить меня, но не играть мною!» (Хохочет и аплодирует.) Браво! Бис! Браво! Какая тут к черту старость! Никакой старости нет, всё вздор, чепуха! Сила из всех жил бьет фонтаном, – это молодость, свежесть, жизнь! Где талант, Никитушка, там нет старости! Ошалел, Никитушка? Очумел? Погоди, дай и мне прийти в чувство… О, господи, боже мой! А вот послушай, какая нежность и тонкость, какая музыка! Тсс… Тише!
Тиха украинская ночь.
Прозрачно небо, звезды блещут.
Своей дремоты превозмочь
Не хочет воздух. Чуть трепещут
Сребристых тополей листы…
Слышен стук отворяемых дверей.
Что это?
Никита Иваныч. Это, должно быть, Петрушка и Егорка пришли… Талант, Василь Васильич! Талант!
Светловидов (кричит, оборачиваясь в сторону стука). Сюда, мои соколы! (Никите Иванычу.) Пойдем одеваться… Никакой нет старости, всё это вздор, галиматья… (Весело хохочет.) Что же ты плачешь? Дура моя хорошая, что ты нюни распустил? Э, не хорошо! Вот это уж и не хорошо! Ну, ну, старик, будет так глядеть! Зачем так глядеть? Ну, ну… (Обнимает его сквозь слезы.) Не нужно плакать… Где искусство, где талант, там нет ни старости, ни одиночества, ни болезней, и сама смерть вполовину… (Плачет.) Нет, Никитушка, спета уж наша песня… Какой я талант? Выжатый лимон, сосулька, ржавый гвоздь, а ты – старая театральная крыса, суфлер… Пойдем!
Идут.
Какой я талант? В серьезных пьесах гожусь только в свиту Фортинбраса… да и для этого уже стар… Да… Помнишь это место из «Отелло», Никитушка?
