Сосэки Нацумэ - САНСИРО
Ярко горел электрический свет. Непрерывно подходили зрители. Оживление царило большее, чем это можно было себе представить из слов Ёдзиро.
— Может, зайдёте, раз уж вы здесь? — спросил Сансиро.
— Нет, не пойду, — ответил Хирота и ушёл в темноту. Сансиро постоял, поглядел ему вслед, но тут заметил, что какой-то человек, приехавший на рикше, поспешил внутрь, даже не взяв номерок на обувь, и сам заторопился, будто кто-то его подтолкнул.
В дверях стояло несколько человек. Один из них, в хакама, проверял билеты. Сансиро заглянул поверх его плеча в зал — там было очень просторно и очень светло. Жмурясь от света, Сансиро занял место, к которому его проводили, и, втискиваясь в узкое кресло, огляделся. В глазах буквально рябило от пестроты нарядов, и не только потому, что он вертел головой: всё это великолепие красок беспрестанно перемещалось в разных направлениях по широкому пространству.
Началось представление. На сцену вышли люди в старинных головных уборах и старинной обуви. Они несли длинный паланкин. На самой середине сцены их кто-то остановил. Они опустили паланкин, и из него вышел человек. Человек вытащил меч и стал драться с тем, кто остановил паланкин. Сансиро совершенно не понимал, что происходит. Ёдзиро, правда, рассказывал ему вкратце содержание пьесы. Но Сансиро слушал в пол-уха, поддакивал, а про себя думал, что увидит — тогда разберётся. Но увидеть — увидел, а разобраться не смог. Из рассказа Ёдзиро сохранилось лишь имя — Ирука[73], и Сансиро стал гадать, который же из актёров Ирука. Однако попытки его оказались тщетными. И олицетворением Ирука для него стала вся сцена: и головные уборы, и обувь, и кимоно, даже реплики действующих лиц. По правде говоря, Сансиро весьма смутно представлял себе этого Ирука. Историю Японии он изучал давным-давно, и древний Ирука совсем стёрся из памяти. Вроде бы это было при императоре Суйко[74]. Возможно, при императоре Киммэй[75]. Во всяком случае, не во времена Оодзин или Сёму[76]. Полагая, что этих познаний вполне достаточно, чтобы смотреть спектакль, Сансиро разглядывал костюмы и декорации в китайском духе. Сути спектакля он так и не понял. Между тем дали занавес.
Незадолго до антракта сосед Сансиро сказал своему соседу с другой стороны, что диалоги актёров сильно напоминают разговор родителей с детьми в маленькой комнате: голос у актёров совсем не поставлен. Тот, в свою очередь, заметил, что артисты неуверенно держатся на сцене. Оба так и сыпали именами актёров. Сансиро внимательно прислушивался. Люди эти были одеты с иголочки. Вероятно, важные особы, решил Сансиро, но Ёдзиро непременно вступил бы с ними в спор. В это время кто-то из сидящих сзади произнёс: «Хорошо. Очень, очень хорошо!» Оба соседа Сансиро оглянулись и замолчали. Как раз в это время дали занавес.
Люди поднимались со своих мест и, возбуждённые, устремлялись к выходу. Сансиро привстал и осмотрелся. Но, против ожиданий, никого из знакомых не увидел. Он и во время действия искал их глазами и с нетерпением ждал антракта. Сейчас, несколько разочарованный, Сансиро сел на место и перестал смотреть по сторонам.
Соседи Сансиро, кажется, знали чуть ли не всех на свете. Оглядывая зал, они то и дело называли имена известных людей. Двое из этих знаменитостей раскланялись с ними. Благодаря соседям Сансиро увидел некоторых высокопоставленных особ. Кое-кто совсем недавно вступил в брак. Это, по-видимому, оказалось новостью для одного из соседей Сансиро, он протёр очки и, устремив на молодожёнов взгляд, восклицал: «Скажите на милость!»
По сцене мимо опущенного занавеса с другого её конца в сторону Сансиро бежал трусцой Ёдзиро. Не добежав примерно трети расстояния, он остановился у края сцены и, перегнувшись через барьер ложи, с кем-то заговорил. Сансиро присмотрелся повнимательнее. В нескольких шагах от Ёдзиро по прямой линии виднелся профиль Минэко.
Рядом с Минэко, спиной к Сансиро, сидел мужчина. Сансиро в душе молил, чтобы тот повернулся к нему лицом. Так и случилось. Мужчина встал, видимо, ему надоело сидеть, и, прислонившись к барьеру, принялся осматривать зал. Сансиро отчётливо увидел широкий лоб и большие глаза Нономии-сан и тут же заметил Ёсико, сидевшую позади Минэко. Интересно, есть ли с ними четвёртый, подумал Сансиро, но перед глазами у него темнела целая группа людей, и любого из них можно было считать четвёртым. Минэко с Ёдзиро как будто обменивались замечаниями, изредка в разговор включался Нономия.
Вдруг из-за занавеса появился Харагути. Он встал рядом с Ёдзиро и то и дело перегибался через барьер — видимо, что-то говорил. Нономия в знак одобрения кивал головой. Потом Харагути похлопал Ёдзиро по спине, после чего тот круто повернулся и нырнул под занавес. Харагути спустился со сцены и, стараясь никого не задеть, пробрался к Нономии. Нономия встал, давая художнику пройти. Харагути протиснулся между сидящими в ложе и вдруг исчез из виду как раз там, где находились Минэко и Ёсико.
Эта ложа интересовала Сансиро куда больше, нежели сам спектакль. Он позавидовал Харагути, который держался легко и непринуждённо. Сансиро счёл бы неудобным так просто, без всяких церемоний подойти к кому-нибудь. Может, последовать примеру Харагути? Но само сознание, что ему придётся подражать другому, лишило его мужества. Кроме того, его удерживала мысль, что при всём желании втиснуться туда теперь, пожалуй, будет трудно. Сансиро так и остался сидеть на месте.
Между тем поднялся занавес, и начался «Гамлет». Сансиро однажды видел у Хироты снимок какого-то известного актёра в роли Гамлета. И вот сейчас перед его глазами появился Гамлет, очень похожий на того и одеждой и лицом, даже брови были так же нахмурены.
Лёгкостью движений этот Гамлет производил приятное впечатление. Главное, он невольно и других заставлял двигаться, не то что Ирука в пьесе Но. Он так действовал на чувства зрителей, что затмевал собою всех остальных, особенно когда, стоя посреди сцены, широко раскидывал руки или устремлял взор к небу.
Говорил он, правда, по-японски. Однако переведённая на японский европейская речь сохранила ритмичность и плавность и порою текла так свободно, что казалась чересчур красивой. Этот великолепный текст Сансиро тем не менее слушал без всякого интереса. Уж очень не по-японски мыслит этот Гамлет. Вместо того чтобы сказать: «Матушка, ведь нехорошо так поступать с батюшкой», — он вдруг вспоминает Аполлона, словом, ведёт себя легкомысленно и беспечно. При этом выражение лица у матери с сыном такое, что кажется — они вот-вот заплачут. Впрочем, это противоречие не так уж сильно бросалось в глаза, и решительно утверждать, что пьеса неинтересна, у Сансиро не хватило бы смелости.
Когда ему надоедал Гамлет, он переводил взгляд на Минэко. Потом Минэко заслоняли люди, и он снова начинал смотреть на Гамлета.
Сцена, где Гамлет уговаривает Офелию уйти в монастырь, напомнила Сансиро слова Хироты: «Разве может такой, как Гамлет, жениться?» По книге вроде бы не может. А вот в спектакле видимых препятствий не существует. Зачем же посылать Офелию в монастырь? Никаких причин к тому нет, поэтому Офелия и не вызывает сочувствия.
Снова опустился занавес. Минэко и Ёсико поднялись со своих мест. Сансиро вышел в фойе и увидел, что они разговаривают с каким-то господином. Тот стоял у входа в партер. Сансиро сразу его узнал и, не возвращаясь в зал, вышел на улицу.
Было очень темно, и, когда Сансиро вдруг выходил на освещённое место, ему казалось, что идёт дождь. Шелест ветра в деревьях заставил Сансиро поспешить домой.
Среди ночи пошёл дождь. Лёжа в постели, Сансиро прислушивался к его шуму, мысль его вертелась вокруг фразы: «Ты должна уйти в монастырь!» Хирота-сэнсэй, пожалуй, тоже бодрствует. Интересно, о чём он думает? Ёдзиро наверняка размышляет о «Невзошедшем светиле».
Наутро у Сансиро немного поднялась температура, болела голова, и он решил не вставать: позавтракал в постели, ещё поспал, после сна пропотел и ощутил слабость во всём теле. Вдруг примчался Ёдзиро.
— Вчера я тебя не видел, — сказал он, — сегодня, смотрю, на лекции не пришёл, я уж заволновался, не стряслось ли чего, и вот пришёл узнать.
Сансиро поблагодарил.
— Да нет, в театре-то я был. Даже видел, как ты со сцены беседовал с Минэко-сан.
Чувство лёгкого опьянения не покидало Сансиро. Слова сами собой соскакивали с языка. Ёдзиро потрогал лоб Сансиро.
— Да ты весь горишь! Надо принять лекарство. Простудился, наверно!
— Разумеется! В театре было чересчур жарко и светло, а на улице очень холодно и темно. Куда это годится!
— Годится или не годится, ничего не поделаешь!
— Всё равно не годится!
Сансиро говорил всё бессвязней. Ёдзиро, как умел, развлекал его и вдруг заметил, что Сансиро уснул. Примерно через час Сансиро проснулся и спросил, глядя на Ёдзиро:
