Жорж Роденбах - Выше жизни
Борлют вошел в церковь, уже почти утонувшую в сумраке. Тот же запах плесени держался здесь. Мадонны с черными лицами сливались с мраком на алтарях. Можно было бы подумать, что они существовали на самом деле и были бальзамированы в очень далекие времена, что этим и объяснялся запах мумий, ощущавшийся в церкви.
Несколько свечей, заставляя мрак истекать кровью, горели местами в часовнях, решетки которых закрывали вход; там были сложены блестящие украшения, статуи и другие принадлежности процессии.
Вдруг в одном углу Борлют увидел кресты, которые должны были употребляться кающимися грешниками на другой день. Их было несколько сот; они были приклонены к стенам, собраны, сгруппированы, сообразно размеру и весу. Одни были из шероховатого дерева, как бы обтесанные топором и разрисованные грубою краскою; другие были поменьше, черные и гладкие. Самые большие кресты имели высоту и вес целого дерева. Борлют напрасно пробовал поднять их. Однако на другой день из всех концов явятся богомольцы, которые сочтут их менее тяжелыми, чем свои грехи, и найдут в себе силы пронести их по улицам, с босыми ногами и в поту… Таким образом, каждый изберет себе крест соразмерно со своим грехом…
Жорис подумал о Годеливе. Он представлял ее себе изнемогающей под этою ношею, намеренно слишком тяжелою, так сказать, двойною, потому что она захочет нести и грех, грех любви, принадлежащей им обоим.
Который из этих крестов выберет она?
Жорис дрожал, волновался при виде всех этих крестов, расположенных в темноте, стоявших или положенных на полу. Для них это было бодрствование перед драматической процессией, вечерняя остановка. Можно было бы подумать, что кладбище отправилось в путь и остановилось здесь! Казалось, что все эти одинаковые кресты кладбища, покинув мертвых, которые еще вчера жили, пришли к живым, которые умрут завтра. Только в этот вечер они были свободны от толпы и отдыхали.
Охваченный сильным приливом мрачных мыслей, Борлют поспешно ушел, стремясь найти шум, прохожих, другие образы. Он дошел до площади, украшенной несколькими зданиями тонкой архитектуры, казавшейся потому уголком Брюгге, правда, в уменьшенном, более скромном виде, хотя все же живописном, с этими фасадами древнего кастелянства и ратуши, с ажурною галереею, тонкими колонками. Напротив находилась древняя колокольня церкви, производившая еще более сильное впечатление тем, что не была окончена. Ах, красота недостроенных башен, которые продолжаются в мечтах и которые каждый оканчивает в своей душе!
К несчастию, посредине расположилась ярмарка, бараки, разрисованные полотна, балаганы с цветными стеклами, за которыми раздаются оглушительные звуки органа и медных инструментов. Нелепая аномалия, одобренная властями, примешивавшая ярмарку к процессии, фарсы фокусника к священной драме Страстей Господних! Разве не лучше было бы, если б кающиеся грешники появились в пустынных улицах при полной тишине?.. Борлют еще раз возмутился дурным вкусом современного поколения, не умеющего ничему придать гармонии. Он дал себе зарок смотреть, как будет дефилировать процессия, не здесь, а в какой-нибудь глухой отдаленной улице, где немного травы, растущей по мостовой, облегчило бы путь босым ногам Годеливы.
В воскресенье, в четыре часа, процессия двинулась в путь. Колокола медленно звонили на колокольнях приходских церквей. Шум поднимался от города, точно где-нибудь открыли шлюз.
Борлют ждал на отдаленном перекрестке. Там было немного народа, разбросанного и серьезно настроенного.
Что касается его, то он очень волновался; нервная тревога мешала ему стоять на месте, временами обхватывала его душу; сердце его замирало, точно таинственное животное, попавшее к нему в плен.
Наступало то, что должно было наступить. Все приходит так быстро, кроме счастья! Он должен был снова увидеть Годеливу, но, конечно, сильно изменившуюся, столь непохожую на прежний образ, под головным убором, скрывавшим ее волосы.
Предполагая, что он мог бы узнать ее, и что она увидела бы его, — как вернуть ее к себе, оторвать от желания каяться, освободить от Креста, раскрывающего тоже свои объятия?
Жорис больше не надеялся, сознавая, что приехал сюда только для того, чтобы убедиться в неисправимом.
Золотой возглас разнесся по воздуху; небольшой ропот поднялся в толпе. Процессия приближалась.
Герольды в средневековых костюмах, куртках и шапках дули в резкие трубы. Сейчас же показались ангелы, как милостивое видение, в розовых и голубых одеждах, с развернутыми крыльями. Затем девочки, в скромных прическах, несли надписи, различные атрибуты. Сцены из Ветхого Завета сменяли одна другую: жертвоприношение Авраама, Моисей в пустыне, восемь пророков, Давид и три его наказания: воина, чума, голод, за которыми следовало его Раскаяние.
Кающиеся грешники, исполнявшие эти роли, относились к ним сознательно и с горячностью. Это не были наемные актеры, но члены Общины, люди, отличавшиеся верою и рвением, согласившиеся, ради прощения своих грехов и восхваления Церкви, стать участниками вековой процессии. Костюмы были дикие и пестро разукрашенные. Длинные искусственные бороды обрамляли их лица, обезображенные грубою краскою.
Главное отличие этой процессии в Вэрнэ состоит в том, что действующие лица не только проходят, но и говорят. Здесь мы имеем дело не только с костюмированной процессией, живыми картинами, молчаливой мистерией. Это — подлинная священная драма, которая разыгрывается, менее театральная, чем истинная, — целая реальная пантомима, бурная и искренняя декламация. Пророки проходят и действительно возвещают будущее. Ангелы отличаются настоящими бестелесными голосами, призывающими или поющими, до такой степени нерешительными, волнообразными, как свитки… Иллюзия была полная!
Когда приблизились пастухи и волхвы, они, действительно, шествовали к яслям; убежденные, они говорили громко, вопрошали, завязывали беседы, спорили, сообразно уцелевшему с незапамятных времен тексту, составленному каким-то духовным лицом и произносимому ими наизусть.
Воздух наполнился их голосами и возгласами, всею этою суровою мелопеею, состоявшею из фламандских александрийских стихов, еще более носивших гортанный характер от того, что их произносил народ. В сцене «Иисус среди Учителей» декламация стала звучной и правдивой. Двенадцать учителей, стариков с седыми бородами, мрачными лицами, волновались, жестикулировали, кричали. Характер каждого определялся, отличался от других. Третий учитель казался беспокойным, но также — склонным к примирении. Он говорил напыщенно:
Молитва Иуды не может быть услышана, пока не придет тот, кто должен прийти.
Второй говорил с гордостью:
И кто увидит когда-либо то, чего я не вижу? Кто, кроме меня, ищет истины?
Разносились другие возгласы. Стихи развертывались, сталкивались. Голоса смешивались. Это был ропот патетического спора, вскоре переходившего в диспут. Все говорили с неровными движениями, увлекаясь. Вдруг заговорил Христос, нежный отрок, одетый в холщовую тунику, со светлыми волосами, как хлеба во Фландрии:
Бог дает вам возможность слышать, а вы остаетесь глухи. Чему учат Давид и Исайя? Хвала Богу исцеляет сердца, истекающие кровью!
Еще долго был слышен молодой голос. Учителя отвечали, отрицали, выставляли аргументы, объявляли свое знание дарованным свыше и непогрешимым. Христос продолжал. Он уже прошел, но юный голос еще чередовался с густыми басами учителей, смешиваясь с ними, как слабый приток.
В перерывах среди групп действующих лиц показались на руках у несущих или на колесницах скульптурные и деревянные изображения, неискусно разрисованные, представлявшие ясли и какой-нибудь эпизод из жизни Иисуса Христа! Варварские произведения! Они были вымазаны слишком яркими красками, причем красный цвет походил на кровь. Можно было бы подумать, что сама толпа создала эти образы с наивной, но чудесной верой, как будто они были вырезаны из древа Креста.
Жорис слушал, смотрел на странную процессию, которая создавала такое необыкновенное удаление в глубь веков, уничтожала всякое воспоминание о настоящем и об его современной подлинности, делала Жориса современником великих столетий веры.
Он пришел в волнение, не владел собой, отдаваясь во власть голосов и движений. В особенности, — когда показалась группа Входа Господня в Иерусалим, как бы целая торжественная и прозрачная теория, — появились девушки Вифании в газовых покрывалах, размахивавшие по воздуху ветвями, восклицавшие: «Осанна!» Зеленые ветви падали дождем, придавая всему весенний вид. Все было и бело, и зелено. Можно было бы подумать, что приближается сад. Апостолы шли двумя рядами, выражая благодарность толпе, громким голосом возвещая о Христе. Последний показался среди детей и девушек верхом на легендарном осле. Чистый образ, точно окруженный ореолом! Где нашли этого человека, с лицом ясновидящего, который для себя самого, как и для других, конечно, казался Христом. Его лицо напоминало дискос! Неужели это был человек из народа, отличавшийся такою тонкою, осмысленною и исхудалою красотою?
