Курбан Саид - Девушка из Золотого Рога
Он собрался говорить дальше, но тут открылась дверь и вошел толстый баритон, умоляюще протягивая Хасе руки:
— Господин доктор, — закричал он, — я жду уже целый час. У меня ужасный синусит. Я не могу произносить «м», а вы здесь нежитесь со своей женой, вы злой человек.
— Мы немедленно идем укрощать синусит, — воскликнул Хаса, вскочив с места и направившись в кабинет.
Азиадэ осталась одна. Слова Хасы звучали у нее в ушах приглушенными ударами молота. Все, что он говорил, было правдой. Восточный человек был просто жалок, беден и беззащитен перед властью стихии. И все-таки: все в ней тосковало по спокойному достоинству родной жизни, по скудным домишкам, по миру мудрых дервишей и тихому благоговению, по миру, в котором никто ни отважился врываться в комнату, в которой мужчина и женщина углубились в беседу.
В Стамбуле преступники, преследуемые полицией, шли к своим женам и полицейские ждали на улице, не отваживаясь прервать разговор мужчины со своей женой. Здесь же посторонний человек врывается в ее комнату и ее муж не выставляет его вон, а выходит вместе с ним, чтобы укрощать природу. Он не плохой, этот мир, пожалуй вообще не бывает хорошего или плохого мира. Человек может быть счастлив в любом мире. Но все миры отличались друг от друга, с самого начала разделенные, прочно и необратимо застывшие в своем своеобразии.
Много веков назад калиф Моавия женился на одной женщине из пустыни. Он привел ее в свой город калифов и она родила ему наследника престола, калифа Йезида. Но как только молодой наследник впервые оседлал боевого коня, пришла она к калифу, поклонилась перед ним и попросила его вернуть ее в свое племя в пустыню, потому что она свой долг здесь, в этом городе выполнила.
— Мы любим друг друга, — ответил калиф, — и мы счастливы. У тебя есть сын, который является наследником престола, твой муж калиф, у тебя есть дворцы и слуги. Чего тебе не хватает, почему ты хочешь меня покинуть?
Тогда женщина опустилась перед своим мужем на колени и прочитала стихи:
— Палатка, развевающаяся на ветру — милей мне любого дворца.
Кусок хлеба в моей палатке — вкуснее изысканных яств.
Я скучаю по родине и никакое королевство мне не может его заменить.
Пораженный этими словами калиф, отпустил свою жену с миром.
Столетия отделяли Азиадэ от этой женщины, матери давно ушедшего калифа. Но сквозь столетия тянется хоровод, объединяющий живых и мертвых.
Да, Хаса был прав. Мир Запада был безопасным, надежным миром. Хаса не мог бы быть счастлив в каком — либо другом мире. Но Азиадэ принадлежит другому миру, полному иных чувств и представлений. И между двумя мирами, на одном узком мостике, который никогда не мог быть построен, стояли Джон Ролланд, ожидая ее и Хаса, которого она не могла бросить, даже если он был окружен миром, укротившим природу.
В соседней комнате Хаса отпустил осчастливленного певца. В приемной ждали другие пациенты. Они входили, садились в кресла и рассказывали о своих страданиях. Хаса выписывал рецепты и давал консультации. Он даже не заметил, как проводя слуховой тест, стал напевать какую-то веселую песенку. К счастью, тугоухий пациент ничего не сышал, а медсестра удивленно посмотрела на него и Хаса смущенно покраснел. Жизнь была прекрасна. Он был хорошим врачом и у него была прекрасная жена, которую он очень любил. Он был очень заботливым мужем, который не оставлял свою жену без внимания. Его жена была еще слишком молода и неуравновешенна. Сегодня он впервые поговорил с ней серьезно и убедил ее в том, что Европа — прекрасный континент, а она является его частью. Жизнь была прекрасна и проста. Умной женщине можно все объяснить, особенно такую простую истину: что мир, где нет оспы лучше, чем мир, где есть оспа. Вот так нужно вести супружескую жизнь и тогда не будет никаких сюрпризов.
Так размышлял Хаса, а пару домов дальше, в величественном здании на Карлплатц, сгорбленные рабочие таскали тяжелые деревянные доски. Полы были вымыты и натерты до блеска. Официанты расставляли столы. Электрики проверяли проводку. Какой-то толстяк хлопотал у огромного кофейного аппарата. Огромный дом артистов, залы, коридоры, нишы были завешены плакатами, надписями и рисунками. Длинноволосые худощавые юнцы рисовали угольными карандашами на огромных листах бумаги. Повсюду стояли стойки с расставленными на них батареями из винных бутылок. В бюро беспрерывно звонил телефон. Мужчины с помятыми лицами и хриплыми голосами уговаривали директора и требовали у него карты для прессы. Полицейский прохаживался по залу, проверяя плакаты, столы и палатки на пожарную безопасность. Большой дом жил своей особенной и хаотичной жизнью: приготовления к Гшнасу шли полным ходом…..
Глава 25
По ярко освещенной лестнице поднимались арлекины, цыгане, баядеры и рыцари.
Их размалеванные лица излучали поддельную радость, а топорщащиеся накрахмаленные манишки фраков делали их похожими на пингвинов. Из полутемных ниш, то и дело доносились шумный смех или приглушенное хихиканье. Человек с большой головой, увенчанной наполеоновской треуголкой, стоял посередине зала, с видом победителя скрестив руки на груди.
Женщины в шальварах и пестрых юбках танцевали со средневековыми алхимиками и русскими боярами. Чудаковатые одиночки с приклеенными носами бродили по залу, окидывая окружающих презрительным взглядом. На длинных скамейках вдоль стен сидели пестро разодетые люди и устало утирали пот со лбов. Фотограф из освещенной ниши запечатлевал арлекинов, рыцарей и бояр.
Огромный зал напоминал сцену действа вакхических игр. Полное таинства, магическое игрище было в разгаре. Вся эта пестрая масса хаотично фланировала из одного зала в другой, и казалось, что люди охвачены стремлением вместе со старыми одеждами сбросить с себя и все свои привычки и мысли. В тщательно подобранных костюмах можно было прочитать подавленные желания, стыдливо запрятанные фантазии. На одну ночь люди, преобразившись в наполеонов, бояр, пожарников, с неистовством отдались своим мечтам, ставшим явью. Адвокат превратился в эту ночь в цыгана, а аптекарь — в рыцаря-разбойника. Душа была небрежно брошена вместе с пальто в гардеробе и зал переполняли возбужденные люди, взявшие краткосрочный отпуск у своей судьбы и с бешеной жадностью окунувшиеся в океан сбывшихся мечтаний.
Азиадэ сидела за узким столиком между молчаливым Арлекином и французским маркизом в напудренном парике и с длинным, любопытным носом. На ней был костюм цыганки, а на лбу звенели золотые монетки.
Хаса куда-то пропал. Только иногда мелькал в толпе заостренный кончик его колпака алхимика. Один раз его улыбающееся лицо возникло возле нее. Держа под руки двух женщин, он взглянул на Азиадэ и ей показалось, что он ее даже не узнал. Вслед за ним, в одежде китайского мандарина шел хирург Матес, неся под мышкой бутылку шампанского. Он помахал Азиадэ и запинаясь, крикнул, что его зовут Ли-Тай-Пе и что он хочет повеселиться. Азиадэ рассмеялась ему в ответ и Арлекин обнял ее за плечи. Она осторожно отодвинулась от него и оказалась в объятиях маркиза, который стал предлагать ей сливовицу. Она отказываясь покачала головой, звеня монетками на лбу и показала ему язык. В эту ночь рамки приличий были отменены.
Азиадэ встала, и покачиваясь пошла по залу. Люди, на короткую ночь отбросившие свои привычные обличия, сияли светом своих реализованных желаний. Она увидела худощавого мужчину в переливающихся одеждах старого паши, взгляды их встретились, и он, схватив ее за руку, потянул танцевать.
Она танцуя, поправила его съехавший на бок тюрбан:
— Это надо носить так, — строго сказала она, а паша стал уверять, что хочет взять ее в свой гарем и приглашает на шампанское.
— Я и так уже в гареме! — рассмеялась в ответ Азиадэ, откусывая что-то сладкое.
— Я выкуплю Вас у вашего владельца. Мы, паши, привыкли покупать женщин.
— Я больше не продаюсь, — сказала Азиадэ, и бросив пашу, пошла к стойке, где заказала себе мокко.
Яркий свет, многообразие красок волновали ее. Она болтала с посторонними людьми, а какой-то юноша нежно гладил ей руку, мужчины толпились вокруг с просящими, соблазняющими глазами. Она, словно в полусне, смотрела на этот празднично освещенный зал и вдруг ей показалось, что ей открывается скрытый магический смысл происходящего, где таинственным образом переплетаются мечты и реальность. Границы видимой жизни раздвинулись как в языческой мистерии. Внутренняя правда неукротимой природы торжествующе усмехалась в праздничном триумфе над жалкими тысячелетиями, потраченными на ее покорению. Плененная душа, вырвавшись из застенков обыденности, в стремительном натиске опрокидывала все барьеры и преграды внешнего мира….
Пьеро, с напудренным лицом схватил Азиадэ и поволок ее в нишу. Взгляд у него был молящим, глаза наполнены ужасом, глаза человека, проснувшегося от кошмарного сна и еще до конца не осознавшего реальность:
