Машадо Ассиз - Записки с того света (Посмертные записки Браза Кубаса) 1974
Глава CXLI
СОБАКИ
— Чем же ты теперь займешься? — спросил меня Кинкас Борба, ставя пустую чашку на подоконник.
— Еще не знаю. Пока поеду в Тижуку, не хочу сейчас никого видеть. Мне все противно, и я смертельно устал. Столько надежд, мой дорогой Борба, столько надежд, и кто я теперь? Никто!
— Ну уж и никто! — с негодованием обрушился на меня Кинкас Борба.
Чтобы развлечь меня, он предложил мне пройтись. Мы направились в сторону Энженьо-Вельо, продолжая разговор о моих делах. Эта прогулка положила начало моему исцелению: мудрые слова великого человека оказались для меня спасительным бальзамом. Он внушил мне, что я не смею покидать поле боя. Пусть я потерял депутатское кресло, но ведь можно заняться чем-нибудь другим, — например, издавать газету. Он употребил при этом менее изысканное выражение, показав, что философский язык время от времени может подкрепляться жаргонными словечками.
— Начни издавать газету, — сказал он мне, — и разнеси к черту всю эту лавочку.
— Блестящая идея! Да, да, я начну издавать газету, и уж тут-то я с ними разделаюсь, я…
— Ты будешь сражаться. Разделаешься ты с ними или нет, но главное — ты будешь бороться. Жизнь есть борьба. Жизнь без борьбы — мертвая ткань в организме вселенной.
Тут мы как раз проходили мимо дерущихся собак. Обыкновенный человек, разумеется, не увидел бы в собачьей драке ничего особенного. Но Кинкас Борба остановил меня и посоветовал понаблюдать за ними.
Две собаки дрались из-за кости, которая валялась тут же, и мой спутник, обратив мое внимание на предмет распри, заметил, что на кости к тому же нет и признака мяса. Просто голая кость. Собаки грызлись, рычали, и глаза у них горели яростью… Кинкас Борба, сунув трость под мышку, замер в состоянии полного экстаза.
— Ах, как это прекрасно! — время от времени восклицал он.
Я хотел увести его, но он словно прирос к земле и двинулся дальше, только когда драка завершилась победой одной из собак и другая, вся искусанная, поджав хвост, убежала прочь. Кинкас явно остался очень доволен спектаклем, хотя и скрывал свою радость, как подобает великому философу. Он сказал, что зрелище было на славу, и напомнил мне, из-за чего подрались собаки.
— Следовательно, — заключил он, — они были голодны. Однако философия не может заниматься такой частной проблемой, как проблема питания. В некоторых местах земного шара подобные зрелища куда более грандиозны: там люди отнимают у собак кости и всякие отбросы, в борьбу включается рассудок человека, опыт, накопленный им за столетия…
Глава CXLII
СЕКРЕТНАЯ ПРОСЬБА
«Какое глубокомыслие по поводу выеденного яйца!» — как сказал кто-то. Какое глубокомыслие по поводу собачьей драки! Но я и в школе был не из робких и никогда не подлизывался к учителям, поэтому я выразил сомнение в целесообразности подобной борьбы за собачий обед. Кинкас Борба отвечал мне с чрезвычайной мягкостью:
— Отнимать обед у людей, разумеется, более логично, поскольку соперники здесь находятся в равных условиях и кость уносит тот, кто сильнее. Но ведь отнять кость у собаки куда труднее, тут без хитрости и ловкости не обойдешься. И потом, питались же люди акридами, как, например, Иоанн Предтеча, или еще кое-чем похуже, как Иезекииль; следовательно, все на свете съедобно, — остается только выяснить, что более достойно человека: отнять кость потому, что ты голоден, или грызть ее в порыве религиозной экзальтации, тем более что религиозный порыв может пройти, а голод вечен, как жизнь и смерть.
Мы уже подошли к дому: мне подали письмо, сказав, что оно от какой-то дамы. Вернувшись в кабинет, Кинкас Борба со свойственной философам скромностью принялся рассматривать корешки книг на полках, а я вскрыл письмо — оно было от Виржилии.
«Мой дорогой друг!
Дона Пласида очень плоха. Прошу Вас, помогите ей. Она живет на углу улицы Эскадиньяс; хорошо бы поместить ее в Дом призрения.
Искренне Ваша В.»
Однако почерк записки совсем не походил на изящный и аккуратный почерк Виржилии: буквы крупные и неровные, а подпись и вовсе какая-то безграмотная каракуля, так что в случае надобности установить авторство было бы делом крайне нелегким. Я еще раз перечитал записку. Бедная дона Пласида! Но ведь я подарил ей пять тысяч рейсов тогда, в Гамбоа, и я не мог понять…
— Ты поймешь, — вдруг заговорил Кинкас Борба, извлекая с полки какую-то книгу.
— Что? — Я даже вздрогнул от неожиданности.
— Ты поймешь, что все, что я тебе говорил, — святая истина. Вот Паскаль — я всегда относил его к числу своих духовных наставников, и, хотя моя философская система, безусловно, более совершенна, я не могу отрицать, что это великий ум. Так вот, что говорит он на этой странице? — И, так и не сняв шляпы, с тростью под мышкой, Кинкас Борба стал водить пальцем по строчкам. — Что он говорит? Он говорит, что человек имеет огромное преимущество перед всеми остальными обитателями вселенной: «Он знает, что он умрет, в то время как весь остальной мир не подозревает об этом». Видишь? То есть человек, отнимающий кость у собаки, имеет перед ней огромное преимущество: он знает, что он голоден. Это-то и придает их борьбе тот оттенок величия, о котором я тебе говорил. «Он знает, что он умрет» — мысль очень глубокая, но я думаю, что еще большей глубиной может похвастать моя мысль: «Он знает, что он голоден». Ибо смерть ограничивает, если можно так выразиться, человеческое знание; лишь на краткий миг дано осознать человеку, что он умирает, и затем это сознание исчезает с ним вместе навсегда. А сознание того, что ты голоден, имеет свойство беспрерывно возвращаться, и потому мне представляется (и в этом нет ни тени самохвальства), что формула Паскаля все же уступает моей, хотя мысль, заключенную в его формуле, нельзя не назвать великой и автор ее, безусловно, великий философ.
Глава CXLIII
НЕ ПОЙДУ
Кинкас Борба замолчал и принялся запихивать книгу обратно на полку. Я снова перечитал записку. За ужином, видя, что я все время молчу, жую, забывая проглотить, бессмысленно смотрю то на стену, то на какое-нибудь блюдо на столе, то на кресло или вдруг отгоняю невидимую муху, мой приятель не выдержал и спросил меня:
— Что с тобой? Держу пари, все дело в этой записке!
Он не ошибся. Действительно, мне было как-то не по себе от просьбы Виржилии. Я подарил доне Пласиде пять тысяч рейсов; сомневаюсь, чтобы кто-нибудь на моем месте проявил такую щедрость. Пять тысяч! Что она с ними сделала? Верно, растратила зря на всякие глупости да лакомства, а теперь я же должен устраивать ее в Дом призрения. Умирает чуть не на улице. Я даже не знал или забыл, где находится эта улица Эскадиньяс, но, судя по названию, наверняка где-то на окраине. И я должен тащиться по грязным и темным улицам, разыскивать дом, стучать в дверь, привлекая толпы любопытных соседей. Экая тоска. Нет, не пойду.
Глава CXLIV
ОТНОСИТЕЛЬНАЯ ПОЛЬЗА
Однако добрая советчица — ночь убедила меня, что мужчина не может отказать в просьбе бывшей даме сердца.
— Это все равно что долговое обязательство, и должно быть оплачено, — сказал я себе, поднимаясь утром с постели.
Сразу же после завтрака я отправился к доне Пласиде; на вонючей, колченогой койке лежал иссохший скелет, накрытый грязным тряпьем. Я оставил немного денег, а назавтра перевез дону Пласиду в Дом призрения, где через неделю она умерла. Вернее, однажды утром ее нашли мертвой: она ушла из жизни тайком, как и появилась. И я снова спросил себя, как спрашивал в главе LXXV: неужели лишь для этого церковный ризничий и торговка сластями призвали дону Пласиду на свет божий в минуту сладострастия? Но потом я подумал, что, не будь доны Пласиды, моя связь с Вир- жилией не смогла бы длиться так долго, и мы были бы вынуждены расстаться с ней в самом разгаре нашей любви. Значит, и от жизни доны Пласиды была какая-то польза. Разумеется, польза относительная, я согласен, но поди найди в этом чертовом мире хоть что-нибудь абсолютное!
Глава CXLV
ПРОСТОЕ ПОВТОРЕНИЕ
Что касается пяти тысяч рейсов, то стоит ли рассказывать, как живший по соседству каменотес прикинулся влюбленным в дону Пласиду и добился взаимности, а может быть, в ней просто пробудилось женское тщеславие, — так или иначе, он женился на ней, а через несколько месяцев под каким-то предлогом продал ее страховые полисы и, забрав деньги, был таков. Не стоит труда рассказывать об этом. Это все та же собачья драка, философски осмысленная Кинкасом Борбой. Простое повторение одной из предшествующих глав.
Глава CXLVI
ПРОГРАММА
Итак, я задумал издавать газету. Прежде всего я сформулировал программу, которая должна была внедрить принципы гуманитизма в политическую жизнь страны; но поскольку Кинкас Борба до сих пор не опубликовал свою книгу (из года в год он откладывал ее публикацию, внося новые и новые поправки), мы условились, что я не стану делать никаких ссылок на его труд. Он потребовал только, чтобы я составил и отдал ему собственноручное заявление, в котором указал бы, что отдельные рекомендуемые мною для применения в политической области принципы взяты из его еще не изданной книги.
