Оноре Бальзак - Шуаны, или Бретань в 1799 году
— Ты его видел? — спросил чей-то голос.
— Нет, только почуял холодный ветер, когда он прошел мимо меня, — ответил другой хриплый голос.
— А меня обдало сыростью и запахом могилы, — сказал третий.
— Какой он? Белый? — продолжал первый.
— Почему же, — спросил второй, — только он один вернулся из всех, кто умер у Пелерины?
— Ну, как «почему»? — ответил третий. — Людям из братства Сердца господня во всем поблажка. А все-таки, знаешь, по-моему, лучше умереть без покаяния, чем вот этак, как он, бродить по ночам привиденьем, без еды, без питья, без крови в жилах.
— А-ах!
Этот возглас, или, вернее, этот дикий вопль, вырвался у всех трех шуанов, когда один из них указал пальцем на стройную фигуру и бледное лицо мадмуазель де Верней, которая бежала с непостижимой быстротой и так бесшумно, что они не слышали ее шагов.
— «Вон он!» — «Вот!» — «Где?» — «Там!» — «Нет, вон там!» — «Ушел?» — «Нет!» — «Да!» — «Видишь его?»
Слова эти раздавались, как однообразный ропот волн на песчаном берегу моря.
Мадмуазель де Верней смело шла по направлению к дому и смутно видела скопище людей, которые разбегались во все стороны, когда она приближалась к ним, и явно испытывали панический страх. И Мари словно несла какая-то неведомая сила, подчинив ее своей власти; необъяснимой была для нее легкость собственного тела; и это еще больше усиливало ее ужас. На пути перед нею то и дело во множестве вырастали темные фигуры, как будто поднимаясь из земли, в которой они покоились, и Мари слышала их нечеловеческие вопли. Наконец она не без труда добралась до опустошенного сада с разрушенной живой изгородью и сломанным забором. Часовой остановил ее, она показала ему перчатку. В эту минуту луна осветила ее лицо, шуан, уже направивший на Мари ружье, выронил его из рук, издав хриплый крик, который гулко прокатился по полям. В глубине сада она различила большое строение, где светилось несколько окон, — признак, что там были жилые комнаты, и тогда она подошла к стене этого дома, не встретив по дороге никаких препятствий. В первое окно, к которому она подкралась, она увидела г-жу дю Га и предводителей мятежников, приезжавших в Виветьер. Потрясенная этим зрелищем и чувством опасности, она отпрянула к небольшому окошечку, забранному толстой железной решеткой, и увидела в длинном сводчатом зале маркиза, — он был в двух шагах от нее, одинокий, печальный. Он сидел на грубом стуле перед очагом, и красноватые мерцающие отблески пламени, озарявшие его лицо, придавали этой сцене призрачный характер. Дрожа всем телом, девушка стояла неподвижно, прильнув к железным брусьям, надеясь, что глубокая тишина позволит ей услышать слова маркиза, если он заговорит. Она видела, что он удручен, измучен, бледен, и радовалась, что она стала одной из причин его печали; затем гнев сменился состраданием, сострадание перешло в нежность, и внезапно Мари поняла, что сюда ее привела не только жажда мести. Маркиз поднялся, повернул голову и остолбенел, увидев, как в тумане, лицо мадмуазель де Верней. С нетерпеливым и презрительным жестом он громко сказал:
— Что это? Теперь я всегда и всюду вижу эту дьяволицу, даже наяву.
Это жестокое презрение исторгло у несчастной девушки смех безумия, маркиз вздрогнул и бросился к окну. Мадмуазель де Верней отшатнулась от стены; она услышала неподалеку мужские шаги, подумала, что это Монторан, и кинулась бежать от него. В эту минуту для нее не существовало препятствий: она пронеслась бы сквозь стену, пролетела бы по воздуху, нашла бы дорогу в ад, лишь бы еще раз не прочесть слова: «Он презирает тебя», начертанные огненными буквами на челе этого человека, — слова, которые кричал ей внутренний голос, оглушая ее, как труба. Она шла наугад, не зная, куда идет, и вдруг остановилась, почувствовав, что на нее пахнуло пронизывающей холодной сыростью. Услышав позади себя топот нескольких человек, она быстро спустилась по лестнице в глубокий подвал. На последней ступеньке Мари остановилась и прислушалась, стараясь определить, в каком направлении побежали ее преследователи; несмотря на довольно сильный шум, доносившийся сверху, она услышала в подвале жалобные человеческие стоны, и тогда ей стало еще страшнее. Луч света, скользнувший с верхних ступеней, вызвал у нее ужасную мысль, что преследователи открыли ее убежище, и стремление спастись от них придало ей новые силы. Несколько минут спустя, когда она собралась с мыслями, ей было очень трудно объяснить себе, как могла она взобраться на невысокую стенку и спрятаться там. Вначале она даже не замечала, в каком неудобном положении находится ее тело, но затем эта поза стала для нее нестерпимой; притаившись под аркой свода, она напоминала статую Присевшей Венеры, которую любитель искусства поместил в слишком низкую нишу. Эта стена, довольно широкая и сложенная из гранита, отделяла лестницу от подвала, где раздавались стоны. Вскоре Мари увидела, как по ступенькам спустился и вошел под свод какой-то человек, одетый в козью шкуру, но ни малейшее его движение не указывало на торопливые поиски. Мадмуазель де Верней томило желание найти путь к спасению, и она тревожно ждала той минуты, когда огонь, принесенный незнакомцем, осветит подвал; она уже смутно видела на полу бесформенную, но живую глыбу, которая пыталась добраться до стены быстрыми, резкими движениями, судорожно извиваясь, словно рыба, вытащенная из воды на берег.
Маленький смоляной факел вскоре озарил стены подвала дрожащим синеватым светом. Несмотря на мрачную поэзию, которой воображение мадмуазель де Верней украсило эти своды, гулко отражавшие звуки горестной мольбы, ей пришлось убедиться, что подземелье было всего лишь давно заброшенной подвальной кухней. Бесформенная живая глыба оказалась при свете факела низеньким, очень толстым человеком, крепко связанным по рукам и по ногам: должно быть, те, кто захватили его, бросили свою жертву на сырые плиты каменного пола с полным пренебрежением к ее участи. Лишь только пленник увидел незнакомца, державшего в одной руке факел, а в другой вязанку хвороста, он застонал так жалобно, что глубоко тронул чувствительное сердце мадмуазель де Верней; позабыв свой страх, свое отчаяние, мучительно неудобную позу, от которой у нее онемело все тело, она старалась не шелохнуться. Шуан бросил принесенную вязанку в очаг, предварительно проверив прочность старого крюка, висевшего на цепи перед высокой чугунной плитой, и зажег факелом хворост. И тогда мадмуазель де Верней с ужасом узнала в этом пришельце хитрого Хватай-Каравая, которому ее отдала соперница; его лицо, освещенное вспыхнувшим пламенем, напоминало комически топорные черты деревянных человечков, которых вырезают из букса в Германии. В ответ на жалобный стон пленника эта физиономия, изборожденная морщинами и опаленная солнцем, расплылась в широкую, довольную улыбку.
— Видишь, — сказал он своей жертве, — мы, христиане, умеем держать свое слово, не то что ты. Вот сейчас огонь развяжет тебе и ноги, и язык, и руки... Ах, досада! Где же мне найти противень? Нечего подставить тебе под ноги, а ведь они до того жирны, что сало, пожалуй, потушит огонь. Что же это у тебя в доме такой плохой порядок? Хозяину надо погреться, а никаких удобств для такого дела нет.
Пленник пронзительно закричал, вероятно, надеясь, что его крик проникнет сквозь своды и привлечет на помощь какого-нибудь избавителя.
— Э-э! Можете петь сколько душе угодно, господин д'Оржемон. Наверху все спят, а вслед за мной придет сюда Крадись-по-Земле и запрет дверь.
Хватай-Каравай, не переставая говорить, постукивал прикладом карабина по навесу над очагом, по каменным плитам пола и печам, стараясь обнаружить тайник, где скряга спрятал свое золото. Поиски эти производились с такою ловкостью, что д'Оржемон вдруг умолк, испугавшись, не выдал ли его со страху кто-нибудь из слуг: хотя он и не доверял никому своих секретов, все же его привычки могли навести домашних на верные заключения. Иногда Хватай-Каравай внезапно оборачивался и бросал испытующий взгляд на свою жертву, как в детской игре, в которой ищут спрятанную вещь и по выражению наивного лица партнера стараются угадать, приближаются они к этой вещи или удаляются от нее. Д'Оржемон изобразил ужас, когда шуан принялся постукивать по кухонным печам, издававшим глухой звук пустоты, и, видимо, хотел таким способом обмануть на некоторое время доверчивость жадного Хватай-Каравая. Вдруг в кухню ворвались три шуана, стремглав сбежав с лестницы; один из них был Крадись-по-Земле. Хватай-Каравай прекратил свои поиски, бросив на Д'Оржемона взгляд, исполненный всей ярости обманутого скупца.
— Мари Ламбрекен воскрес! — крикнул Крадись-по-Земле, и весь вид его говорил, что всякие интересы бледнеют перед столь важной вестью.
— Не удивительно! — заметил Хватай-Каравай. — Недаром он так часто причащался, — можно сказать, совсем завладел господом богом.
