Константин Симонов - Живые и мертвые
– Поторапливайтесь, товарищи! – вдруг, подойдя к Шмакову, сказал Климович. К нему самому только что подбежал оперативный дежурный и сказал что-то такое, что резко изменило его настроение. – Поторапливайтесь! Чтоб через пять минут вас тут не было! – закончил он.
Не вдаваясь в дальнейшие объяснения, он пожал руку Шмакову, откозырял остальным и позвал Иванова:
– Пошли, капитан!
Синцов догнал их.
– Товарищ подполковник! – окликнул он Климовича.
Климович круто остановился, повернулся к нему и пожал руку.
– Прощай, Ваня! Езжайте, не канительтесь! А мне, извини, недосуг.
И пошел дальше.
Глава восьмая
Колонна из тринадцати грузовиков и двух «эмочек» – в голове и в хвосте – уже второй час ехала по лесному грейдеру, который, по словам знающих людей, где-то впереди выходил на Юхновское шоссе.
После вчерашнего дождя снова стояла сухая ветреная погода. По сторонам дороги километры желтого и красного осеннего леса перемежались полосами уходивших далеко к горизонту осенних серых полей. Гонимые ветром жухлые листья все время перебегали дорогу под колесами машин. Иногда сквозь тучи проглядывало солнце, и становилось совсем тепло и весело.
Синцов еще до погрузки на машины, когда сдавал оружие, спросил у Шмакова, какие обязанности ему теперь нести и на какую машину грузиться.
Так неожиданно потеряв Серпилина, у которого он был за все сразу – и за адъютанта, и за ординарца, и за писаря, – он чувствовал себя непривычно свободным.
– А, не торопись! – ласково, на «ты», сказал ему Шмаков, душа которого после митинга размягчилась и подобрела ко всем окружающим. – Доедем – разберемся. В любую машину садись. Еще успеешь, накомандуешься!
И Синцов сел в первую попавшуюся машину в середине колонны.
Рядом с ним в кузове оказался красноармеец Золотарев, тот самый, который когда-то вышел им навстречу вместе с полковником Барановым. На Золотареве была даже та самая кожанка, только теперь уж и вовсе, до дыр и белизны, протертая и заношенная. И винтовка у него была та самая, с которой он пришел к ним. Пока были в окружении, он не польстился на трофейное оружие и теперь остался в выигрыше.
Рядом с Золотаревым, с другого его боку, сидел шофер из танковой бригады, он попросился с ними до тыловой рембазы, где стояла его полуторка.
Первое время разговор шел об одном – о сданном трофейном оружии. Шофер из танковой бригады не уставал шутить на эту тему.
– Конечно, – говорил он, – на миномет ваш трофейный и на пулеметы, да и хоть бы вы даже орудие взяли, – на них никто не позарится. А вот из-за автоматов целая война будет. И как это ваше командование такую богатую трофею сдать согласилось? Я бы вами командовал – ни в жисть бы не отдал!
– А что же их в тыл везти! Они на фронте нужнее, – больше для порядка, чем от души, возразил Синцов.
– На фронте! Так и вы не в Сибирь едете, еще на фронт явитесь!
– Явимся, но не сразу.
– А вы правильно объясняете, товарищ политрук, – внешне почтительно, но с огоньком усмешки в лукавых глазах ответил шофер. – Но только я бы лично ни в жисть не сдал! Ох, и война будет через эти ваши автоматы!.. Наш командир бригады лапу наложит безусловно: оставь бригаде! Из тыла армии приедут безусловно, скажут: дай! Из соседней дивизии подъедут, по-соседски попросят: может, чего уступите? Н у, а из штаба армии – это уже «всех давишь»! Приедут и заберут! Тем более, скажут, вы, танкисты, под Ельней и так кое-какими трофеями разжились. А вообще-то с этой, с Ельней... бои были крепкие, а трофеи небогатые... Нет, небогатые...
Разговор перешел на недавние бои под Ельней, в которых, как Синцов понял, ехавший с ними шофер сам не участвовал, но, должно быть, повторяя слышанные разговоры, размашисто рассказывал, что под Ельней у немцев было до восьми дивизий, целая армия, и им, в общем, крепко дали духу, но под конец малость сплоховали. По словам шофера, если бы «соседи» не подвели (какие именно «соседи» и в чем они подвели, он не уточнял), то можно было всех немцев запечатать в бутылку.
Все, кто сидел в машине, внимательно слушали, подпрыгивая на ухабах, пропуская слова и фразы и переспрашивая друг друга.
– Значит, все-таки упустили? – огорченно спросил кто-то, когда шофер сказал про бутылку.
– Не то чтобы вовсе упустили, – ответил шофер, – но технику они повытаскивали... Я же говорю, трофеи не особые.
И все слушавшие его хотя и радовались тому, что немцев под Ельней поколотили, да еще восемь дивизий, но одновременно воспринимали как личную обиду, что не довели дела до конца, не запечатали их в бутылку. Уж очень всем ехавшим в машине хотелось, чтобы немцы оказались в окружении, побывали в их шкуре.
Потом, после молчания, кто-то спросил, большие ли были потери в боях под Ельней.
– Да как сказать... – неопределенно ответил шофер из танковой бригады. – У кого как, да и опять же, если людские взять потери или в материальной части, тоже как считать.
И Синцов понял, что потери были большие, но шофер не хочет сейчас говорить об этом.
– А авиация как? – снова спросил кто-то.
– Видишь, нету! – оторвав руку от кузова и показав в небо, отозвался шофер. – Едем – и ничего. А то, бывало, из щели носа не высунешь. А сейчас, я бы сказал, даже чересчур смело едем. Правда, последние дни тихо, совсем мало летают. Даже тревога берет: с чего бы это?
– Ну, а как, если взять потери? – упрямо переспросил тот же боец, что спрашивал в первый раз. – Вот у вас, скажем, в бригаде: сколько вас было с начала войны и сколько вас теперь есть?
– Так ведь как сказать... – снова уклонился шофер. – В первых боях людей потеряли, потом из окружения пробивались, опять потери были. Правда, и к нам по дороге люди прибивались...
– Это и к нам тоже, – отозвалось сразу несколько голосов.
– Ну, и от нас кто отбился, мог к другим прийти, – рассудительно продолжал шофер. – Так на так. Потом переформировались – опять новый счет. Потом под Ельней бои, а теперь снова пополнения ждем... Как тут считать? Я вот, например, с первых дней в бригаде, со Слонима.
– А много ли таких, как ты?
– Не считал, не знаю! – огрызнулся шофер.
И Синцов снова подумал: «Не много!»
– А письма сейчас как получаете? – спросил он. – Полевая почта хорошо работает?
– Письма идут, не скажу – быстро, не скажу – медленно, смотря у кого где родня. У вас, к примеру, где, товарищ политрук?
– Не знаю! – хмуро сказал Синцов.
Ему не хотелось распространяться на эту тему.
– Вот именно, что хуже нет, когда не знаешь. – Шофер вздохнул и замолчал.
«Может, и у него пропала семья? – подумал Синцов, услышав этот вздох. – А может, наоборот, у него пропала, а у меня за это время нашлась? Ведь не одни же несчастья на войне, бывает и счастье!..»
И он, облокотясь на борт машины и глядя вниз, на несущуюся под колесами серую ленту дороги, стал думать о том, что ждет его теперь: счастье или несчастье? Как дочь? Может быть, теща все-таки вернулась с ней в Москву, когда он уже был на фронте? Или они остались там, в Гродно, и, значит, ничего не известно и не будет известно... И как Маша? Пошла или не пошла в армию? Сегодня с утра он не успел написать ей, решил сделать это вечером, когда они доберутся до места.
– А все-таки?.. – спросил Синцов. – Если семья в Москве, как, за неделю дойдет отсюда письмо?
– Недели за полторы.
– А, например, до Вязьмы? – снова спросил Синцов.
– До Вязьмы дольше, – сказал шофер. – Хотя и близко, а идет кругом, через Москву... Вязьма-то Смоленской области, а Смоленск у фрицев!
Синцов чуть не переспросил: «Что?» Слово «фрицы» он слышал в первый раз.
– Фашистов теперь так зовем – «фрицы», – заметив скользнувшее по лицу Синцова недоумение, с охотой объяснил шофер. – Не слыхали там, в окружении?
– Не слыхали, – вместо Синцова отозвался Золотарев.
– Значит, совсем оторвались от мира, – рассмеялся шофер.
– Вот это ты точно говоришь, оторвались, – хлопнув по колену шофера из танковой бригады, сказал Золотарев. – Меня, например, взять – я уже почти три месяца за баранку не держался.
– Мало ли кто за что по три месяца и боле того не держался! – отозвался в углу кузова чей-то тонкий веселый голос. – И то пока не жалуемся. Едем да терпим. А он за свою баранку слезы льет...
В грузовике засмеялись, подбавили еще несколько фраз, уже посолонее, разговор загорелся, на несколько минут стал общим, а потом снова затих.
– Скучаю по баранке, – продолжал гнуть свое, шоферское, Золотарев, придерживая за рукав шофера из танковой бригады. – Так вот сел бы сейчас, – он кивнул на кабину, – да поехал!
– На грузовой работал?
– Нет, на легковой. «Эмочка» была, новенькая, только перед войной ограничитель снял.
– Что, разбомбили или бросили?
– Сжег... такой приказ был...
– А кого возил? – спросил шофер из танковой бригады.
– Так, одного... – сказал Золотарев и, встретившись глазами с Синцовым, ничего не добавил.
