Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 2. Романы
— Пусть его, — попросил Прокоп.
— Но ведь у вас болит рука, — с глубокой серьезностью возразила девушка, прижимая к груди барахтающегося песика.
Прокоп недоуменно взглянул на правую руку. От большого пальца через всю ладонь тянулся широкий шрам, покрытый новой, тоненькой, красной кожицей — она приятно зудела.
— Где… где я? — удивленно спросил он.
— У нас, — с великолепной простотой ответила девушка, и Прокоп тотчас удовлетворился этим ответом.
— У вас, — с облегчением повторил он, хотя понятия не имел, где это. — И давно?
— Двадцатый день. И все время… — Она запнулась. — Гонзик спал с вами, — поспешно добавила она, неизвестно почему краснея. — Вы это знаете? — И она принялась баюкать собачонку, как малое дитя.
— Не знаю, — силился что-то вспомнить Прокоп. — Неужели я спал?
— Все время! — сорвалось у нее. — Пора бы и выспаться!
Она опустила Гонзика на пол и подошла к кровати.
— Вам теперь лучше?.. Может быть, вам что-нибудь надо?
Прокоп покачал головой; он не мог придумать, чего бы ему хотелось.
— Который час? — неуверенно спросил он.
— Десять. Не знаю, что вам можно есть; вот папа придет, тогда… Папа будет так рад… Значит, вам ничего не нужно?
— Зеркало… — нерешительно попросил Прокоп.
Девушка, засмеявшись, убежала. У Прокопа гудела голова; он старался вспомнить все, что произошло, но не мог. А девушка уже вернулась, щебечет что-то и подает ему зеркальце. Прокоп хочет поднять руку, но — бог весть почему, это не получается; девушка вкладывает ручку зеркальца в его пальцы, но оно падает на одеяло. Тут она побледнела, почему-то встревожилась и сама поднесла зеркало к его глазам. Прокоп увидел густо заросшее, почти незнакомое лицо; он смотрел, не понимая, — и вдруг у него задрожали губы.
— Ложитесь, сейчас же ложитесь! — приказывает тоненький, почти плачущий голосок, и проворные руки подкладывают ему подушку.
Прокоп опускается навзничь и закрывает глаза. «Вздремну немножко», — думает он, и вокруг воцаряется приятная, глубокая тишина.
VIII
Кто-то подергал его за рукав.
— Ну, ну, — говорит этот кто-то. — Мы ведь больше не будем спать, правда?
Открыв глаза, Прокоп увидел старика — у него розовая лысина и белая бородка, очки в золотой оправе, поднятые на лоб, и чрезвычайно живые глаза.
— Не спите больше, глубокоуважаемый, — повторил старик, — довольно с вас; а то проснетесь на том свете.
Прокоп хмуро оглядел этого человека. Ему еще хотелось спать.
— Что вам надо? — строптиво пробормотал он. — И… вообще, с кем имею честь?
Старик разразился хохотом.
— Разрешите представиться — доктор Томеш. Вы до сих пор не изволили обратить на меня внимание, не правда ли? Ну, ничего. Так как же мы себя чувствуем?
— Прокоп, — недружелюбно ответил больной.
— Так-так, — довольным тоном проговорил доктор. — А я думал, вы — Спящая Красавица. Ну, а теперь, господин инженер, — бодро продолжал он, — надо вас осмотреть. Ну, ну, не хмурьтесь.
Он ловко выхватил из Прокоповой подмышки градусник и, довольный, промурлыкал:
— Тридцать пять и восемь. Голубчик, вы слабы, как муха. Надо бы покушать, верно? Не двигайтесь.
Прокоп почувствовал прикосновение гладкой лысины и холодного уха — лысина и ухо елозили от плеча к плечу, от живота к горлу, и все время слышалось ободряющее мурлыканье.
— Ну, слава богу, — выговорил наконец доктор, спуская очки на глаза. — Справа еще незначительные хрипы, и сердце… ну, ничего, выправимся, не так ли?
Нагнувшись к Прокопу, он зарылся пятерней в его волосы, большим пальцем приподымая и опуская ему веки.
— Больше не спать, ясно? — приказал он, изучая зрачки пациента. — Мы получим книжку и будем читать. Съедим что-нибудь, выпьем рюмочку вина и… да не дергайтесь! Я вас не укушу.
— Что со мной? — робко спросил Прокоп.
Доктор выпрямился:
— О, теперь уже ничего. Слушайте, откуда вы взялись?
— Где?
— В Тынице. Мы подняли вас с полу, и… Откуда вы явились, голубчик?
— Не знаю. Из Праги, кажется, — с трудом соображал Прокоп.
Доктор энергично потряс головой.
— Из Праги, поездом! С воспалением мозговых оболочек! Да вы в своем уме? Вообще вы знаете, что это такое?
— Что?
— Менингит. Сонная форма, и вдобавок — воспаление легких. Сорок градусов, а?! С таким букетом, дружище, не ездят на загородные прогулки! А знаете вы, что… ну-ка дайте сюда правую руку, живо!
— Да это так… просто царапина, — извиняющимся тоном произнес Прокоп.
— Хороша царапина. Заражение крови, понятно? Вот когда вы поправитесь, я вам скажу, что вы были… что вы были осел. Извините, — добавил он с благородным возмущением, — я чуть было не выразился крепче. Интеллигентный человек, а не знает, что несет в себе три болезни с возможным смертельным исходом! Как вы только держались на ногах?
— Не знаю, — пристыженно прошептал Прокоп.
Доктору явно хотелось еще браниться, но он только проворчал что-то и махнул рукой.
— А как вы себя сейчас чувствуете? — строго спросил он. — Чуть-чуть… придурковатым, не так ли? Ничего не помните, верно? А тут вот — этакая слабость? — И он постучал себя пальцем по лбу.
Прокоп молчал.
— Ну вот что, господин инженер, — заговорил снова доктор. — Не обращать внимания. Это состояние продержится еще некоторое время, ясно? Понимаете? Не утомлять мозг. Не думать. Все восстановится постепенно. Только временное расстройство, некоторая забывчивость, растерянность — вы меня поняли?
Доктор кричал, обливаясь потом, нервничал, словно ругаясь с глухонемым. Прокоп внимательно следил за ним; потом спросил спокойно:
— Значит, я останусь слабоумным?
— Да нет, нет! — вскипел доктор. — Совершенно исключено! Просто… на некоторое время… потеря памяти, рассеянность, быстрая утомляемость и всякие такие признаки, ясно? Нарушение координации движений, поняли? Отдыхать. Покой. Ничего но делать. Благодарите бога, глубокоуважаемый, что вы вообще выжили…
— Выжили… — повторил доктор, помолчав, и радостно, с трубным звуком, высморкался. — Слушайте, такого случая в моей практике еще не встречалось. Вы явились к нам в совершенной delirium[107], свалились на пол, и — finis[108], мое почтенье. Что мне было с вами делать? До больницы далеко, а девчушка моя над вами того… ревела, и вообще вы пришли как гость… к Ирке, к сыну, не так ли? Вот мы вас и оставили у себя, понятно? Ну, ну, вы нам не помешали. Однако такого забавного гостя я еще не видывал. Проспать двадцать суток, благодарю покорно! Когда мой коллега, главный врач больницы, резал вам руку, вы даже не изволили проснуться, вот как! Спокойный пациент, ничего не скажешь. Впрочем, теперь это не важно. Главное, вы уже выкарабкались. — Доктор звонко хлопнул себя по ляжке. — Черт возьми, не спите! Эй, эй, голубчик, эдак вы можете уснуть вечным сном, слышите? Старайтесь же, леший вас побери, хоть немного перемогаться! Перестаньте спать, слышите?
Прокоп вяло кивнул; у него было такое ощущение, словно какая-то пелена протягивается между ним и всем окружающим, обволакивает все, гасит свет, глушит звуки.
— Андула — вина! — откуда-то издалека донесся до него встревоженный голос. — Принеси вина!
Быстрые шаги, говор, словно он где-то под водой, — и вот прохладная струйка вина вливается в его горло. Прокоп открыл глаза: над ним склонилась девушка.
— Вам нельзя спать, — говорит она взволнованно, а ее длинные ресницы вздрагивают — словно в них отдается биение сердца.
— Больше не буду, — смиренно извиняется Прокоп.
— Да уж, я это строго запрещаю, глубокоуважаемый, — шумит доктор у изголовья. — Из города сюда специально приедет на консультацию главный врач; пусть увидит, что и мы, деревенские лекари, кое-чего стоим! Вы должны держаться молодцом!
С необычайной ловкостью приподняв Прокопа, он подгреб ему под спину подушки.
— Так, теперь вы будете сидеть; спать — только после обеда, ладно? Мне пора принимать больных. А ты, Анда, садись здесь и болтай о чем хочешь; когда не нужно, язык у тебя работает за троих! Если он захочет спать — позови меня; уж я с ним поговорю по-свойски. — В двери он еще раз обернулся и проворчал: — Но… я очень рад. Что? Смотрите же!
Прокоп перевел глаза на девушку. Она сидела, отодвинувшись от кровати и положив руки на колени, и представления не имела, о чем говорить. Ага — вот подняла голову, приоткрыла губы; послушаем, что скажет! Но Андула вдруг снова застеснялась, проглотила готовые вырваться слова и еще ниже опустила голову. Видно было, как трепетали над щеками ее длинные ресницы.
— Папа такой резкий, — решилась она наконец. — Он привык кричать… ругаться… с пациентами…
