Герман Мелвилл - Белый Бушлат
На английском корабле оказался, между прочим, лорд, младший сын какого-то графа, как мне сказали. Вид у него был самый аристократический. Мне случилось оказаться рядом с ним, когда он задал какой-то вопрос ирландцу — командиру орудия; надо было видеть его взгляд, когда тот по ошибке сказал ему сэр. Матрос тотчас стал лихорадочно прикладывать руку к головному убору и вымолвил: «Простите, ваше сиятельство, я хотел сказать милорд, сэр!».
Мне очень понравился старый седой музыкант, стоявший у грот-люка с огромным басовым барабаном, по которому он лупил изо всей силы в лад с «Боже, храни короля», нисколько не щадя своих барабанных перепонок. Двое мальчишек между тем били в тарелки, а третий, раздув щеки, дул в маленькую флейту.
Когда мы вернулись на корабль, командиру был оказан положенный прием, который всегда поражал меня своей крайней уморительностью.
Первым долгом нужно сказать, что, пока судно в гавани, один из рулевых унтер-офицеров непрерывно наблюдает с полуюта в подзорную трубу за всеми приближающимися шлюпками и рапортует о них вахтенному офицеру, а также сообщает о том, кто может на них оказаться, так чтобы успеть вовремя принять соответственные меры. Посему, едва командирская шлюпка поравнялась с фрегатом, на нем раздался пронзительный свист, как если бы куча мальчишек прославляла грошовыми свистульками четвертое июля. Источником этих звуков оказался боцманмат, стоявший у забортного трапа и приветствовавший этим способом возвращение капитана после длительного и чреватого опасностями путешествия.
Командир не спеша поднялся по трапу и важно прошел между двумя шеренгами фалрепных, разодетых в самое лучшее обмундирование и строящих ему в спину рожи; тут его приветствовали лейтенанты в полном составе, держащие головные уборы в руке и прилежно кланяющиеся и шаркающие ножкой, как будто они только что окончили классы во французской школе танцев. Между тем командир, сохраняя самое прямое и несгибаемое положение корпуса, словно он проглотил прибойник, и лишь слегка прикасаясь к треуголке, торжественно проследовал в свой салон и исчез за кулисами, как картонная тень отца Гамлета.
Но все эти церемонии ничто по сравнению с тем, что происходит при возвращении коммодора, случись ему хоть двадцать раз отлучиться с корабля. Тогда на шканцах выстраивают, за исключением часовых, всю морскую пехоту, которая берет на караул при его появления, между тем как ее командир отдает честь саблей, делая при этом нечто вроде масонских знаков [207]. Тем временем боцман — сам боцман, заметьте, а не боцманмат — продолжает непрерывно свистать захождение в свою серебряную дудку, ибо коммодору не приличествует быть приветствуемым грубым свистом какого-то подчиненного боцману: это было бы прямым оскорблением. Все лейтенанты и кадеты, не говоря уже о самом командире корабля, выстраиваются в единую шеренгу и снимают с себя фуражки как по команде. Фалрепные, число которых по этому случаю увеличивается до десяти или двенадцати, располагаются на трапе самым картинным образом, между тем как духовой оркестр в полном составе, вознесенный на полуют, разражается торжественными звуками «Глянь, вот шествует герой!» [208]. Во всяком случае именно эту мелодию неизменно требовал от капельмейстера символическим жестом руки наш командир, всякий раз когда коммодор возвращался с берега. Этим он самым лестным образом намекал на героизм, проявленный коммодором в последнюю войну.
Но вернемся к командирской шлюпке. Так как мне весьма не по душе было играть роль какого-то слуги капитана Кларета, ибо команду шлюпки часто заставляли драить палубу в его каюте и выполнять ряд его поручений, я приложил всевозможные усилия, чтобы возможно быстрее избавиться от этого назначения, и на другой же день обеспечил себя заместителем, который был весьма счастлив занять столь недооцениваемую мною должность.
Вот таким-то образом, комбинируя свои симпатии и антипатии с антипатиями и симпатиями других, мы ухитряемся гармонически построить свою жизнь на корабле и создать некое хитроумное целое, как китайскую составную картинку. Но совершенно так же как в китайской головоломке иным кусочкам оказывается весьма затруднительным найти подходящее место, так и на корабле попадаются неудачники, которых никак не удается окончательно пристроить, и, таким образом, китайская головоломка превращается в самую настоящую головоломку — а это и есть точная характеристика величайшей головоломки в мире — самого нашего мира, образом которого служит военный корабль.
XL
О том, что некоторые церемонии на военном корабле бесполезны и даже вредны
Над церемониями на военном корабле, некоторые из коих были описаны в предыдущей главе, стоит призадуматься.
В американском флоте в настоящее время господствуют порядки, унаследованные от флота монархической Англии в том виде, в каком они были приняты там более века назад; и с тех пор существенных изменений в них не произошло. Между тем, как и Англия, и Америка успели за это время в значительной мере проникнуться либеральным духом и помпезность в высших сферах на берегу стала представляться более развитым людям абсурдной, смехотворной и некоей пародией на героическое, между тем, как самый истинно великий из всех властителей земли — президент Соединенных Штатов — может запросто войти в свой дом с зонтиком под мышкой, не сопровождаемый ни военной охраной, ни духовым оркестром, и сесть в вагон железной дороги, в дилижанс или в омнибус рядом с самым скромным гражданином, на американских военных кораблях все еще держатся давно отошедшие в прошлое ходульный церемониал и ребячливая помпезность старомодного Мадридского двора. В самом деле, если обращать внимание только на внешность, коммодор выглядит куда более важным лицом, нежели президент двадцати миллионов свободных граждан.
Мы, простые сухопутные жители, охотно предоставили бы коммодорам спокойно наслаждаться всеми этими позлащенными свистульками, трещотками и безделушками, раз они доставляют им такое удовольствие, не будь это связано с самыми плачевными последствиями для их подчиненных.
Вряд ли кто станет отрицать, что морского офицера следует поставить в условия, способные внушить к нему необходимое уважение, но вместе с тем не менее очевидно, что излишняя торжественность, окружающая начальника, неизбежно и естественно порождает известное чувство унижения и раболепства в душах большинства подчиненных, которые непрерывно видят такого же смертного, как и они, витающего высоко над ними этаким тысячекрылым архангелом Михаилом. А так как эта важность в постепенно уменьшающейся степени является принадлежностью всех офицеров вплоть до кадета, зло соответственно приумножается.
Надлежащие чинопочитание и чувство субординации нимало не пострадали бы, если бы начисто отказались от всей этой праздной мишуры, которая льстит лишь офицерскому высокомерию и ни малейшей пользы государству не приносит. Но чтобы добиться этого, мы, избиратели и законодатели, не должны трепетать перед авторитетами.
То, что говорят о равнении на высшее, а не на низшее, может казаться вполне убедительным тем, кто не видит заключенной в этом положении бессмыслицы. Дело в том, что ради достижения должного уровня необходимо срезать вершины. Не сделаешь же каждого матроса коммодором? И как поднять уровень долин, не срыв для этого ненужные верхушки окрестных холмов.
В этом смысле весьма желательны осторожные, но демократичные законодательные нововведения. И несколько принизив, хотя бы в этом отношении, морских офицеров, отнюдь не посягая на их законное достоинство и авторитет, мы соответственно возвысим простого матроса, не ослабив субординации, которую ему следует всемерно внушать.
XLI
Библиотека военного корабля
Нигде для большинства матросов время не тянется так гнетуще долго, как во время стоянки корабля в гавани.
Одним из главных моих противоядий против ennui[209] во время пребывания нашего в Рио было чтение. На корабле имелась общедоступная библиотека, содержавшаяся на казенный счет и находившаяся в ведении одного из капралов морской пехоты, сухонького человека, до известной степени приверженного к литературе. В былые времена на берегу он служил почтовым чиновником. Привыкнув выдавать письма до востребования, он сменил теперь письма на книги. Держал он их в большой бочке на жилой палубе, и когда ему приходилось доставать какую-нибудь определенную книгу, вынужден был опрокидывать всю бочку так, как будто высыпал из нее картофель. Это приводило его в очень дурное настроение и делало чрезвычайно раздражительным, что свойственно большинству библиотекарей. Кому был поручен выбор этих книг, я не знаю, но некоторыми мы, верно, были обязаны священнику, который так любил гарцевать на Колриджевом немецком скакуне [210].
