Андрей Платонов - Оборона Семидворья
– Чего они? – спросил командир у Афонина.
– Сейчас, – сказал Афонин и накрыл голову лопатой, услышав гул несущегося снаряда.
– Они поуснули, – объяснил Афонин потом. – Я тоже было уснул, когда меня побаюкала первая волна, но я-то опомнился.
Агеев пошел по окопу. Бойцы спали, согнувшись на корточках; им было неудобно, но лица их имели кроткое, счастливое выражение, и дыхание их было спокойно, словно все они отлучились в другой мир.
Два снаряда точным попаданием завалили ход сообщения, отрытый ночью, и повредили огневую укрепленную точку, где находился телефон. Спящие пошевелились и забормотали, но не очнулись от сна.
– Становись! – закричал тогда Агеев спящим и, схватив под мышки ближнего бойца, поднял его на ноги.
Бойцы пробудились и сразу не поняли, где они живут; им не снилось ничего, и они не помнили себя, когда спали, но они пережили во сне темное счастье покоя.
Огонь врага пошел на удаление и бил сейчас по огородам, работая на отсечение агеевского подразделения от тыла.
– Давай дальше вперед – в землю! – приказал Агеев проснувшимся бойцам.
IV
Окоп, подведенный к подошве малого холма, или взгорья, бойцы, по указанию командира, развели на три конца и стали их вводить в глубину, под тот холм.
День теперь горел по всему свету, и жарко было на земле, согреваемой солнцем с неба и пушечным огнем.
Агеев полез с лопатой в заваленное укрепление, где был телефон. Но к нему навстречу тоже откапывался кто-то сквозь сыпучую мягкость.
– Ты кто? – крикнул Агеев в грунт.
– Я Мокротягов, товарищ командир. Пулеметы в исправности, боезапас цел, блиндаж тоже ничего, бойцы здесь курят, а связи нету...
– Иди на свет!
К Агееву подполз боец Морковников.
– Вас спрашивают на левом фланге, товарищ старший лейтенант.
Агеев пробрался по ходу сообщения к своему левому флангу. Там стоял в траншее измученный человек со следами земли на лице и одежде.
– Я офицер связи, товарищ старший лейтенант, разрешите передать сообщение...
Агеев и офицер перешли в ближнюю воронку и остались там в одиночестве.
Офицер связи рассказал Агееву обстановку боя:
– В штабе части есть точные сведения – центральный удар противника будет развит в направлении Семидворья. Мы должны здесь оказать торможение движению противника. Вам приказано держаться. Важно, чтобы противник убедился, как нам необходимо это Семидворье. А нам оно по обстановке совсем не нужно. На дальних флангах вашего подразделения пойдут вперед наши главные силы и сомкнутся на западе, впереди вашего расположения, а Семидворье к вечеру или ночью очутится внутри нашего яйца. Но сердцевина боя будет у вас – сюда будет валиться противник, а вы его заманивайте к себе на смерть своим сопротивлением. Вам надо держаться. Решение же боя будет не у вас; здесь вы ведете лишь демонстративную оборону: таков смысл ваших действий. Понятна задача, товарищ старший лейтенант?
– Понятна, товарищ лейтенант, – ответил Агеев.
– Желаю успеха, – сказал офицер связи и повторил: – Желаю успеха и победы. До свидания... Прощайте, – добавил он затем и обнял Агеева, припав своим лицом к его плечу.
Агеев пошел ко взгорью. Передние бойцы, копавшие землю, уже скрылись вовсе под холмом, работая в недрах его, и оттуда они выдавали грунт наружу по цепи людей, стоявших в окопе. Все бойцы Агеева уже сейчас были почти в полной безопасности от осколочного и минометного огня; завалы же от близких попаданий тяжелых снарядов тоже были не страшны для людей с лопатами, укрытых в окопах и связанных между собой братством и командованием Агеева.
В полдень вступила в бой дальнобойная артиллерия противника тяжелых калибров, причем ранее действовавшие орудия тоже продолжали работать по своему назначению. Наша артиллерия в ответ добавила огня, но отставала в своей энергии от противника, что являлось тайным умыслом, понятным здесь лишь одному командиру Агееву.
Теперь в Семидворье и вокруг него земля разделялась огнем на части и лишалась жизни, а оставшаяся еще не тронутой дрожала в мучении, бережно храня в себе зародыши и корни хлебных трав, как последнее наследство и достояние.
Бойцы одновременно отрывали три пещеры в глубине холма. Эти земляные горницы были спущены ниже поверхности и находились уже в глинистом водоупоре, глубже почвенного слоя. Так приказал сделать Агеев; он понимал, что глинистый грунт упруго, нерушимо терпит удары и глушит гул канонады, поэтому люди здесь могли успокоиться от устрашения и быть в безопасности; только прямой удар тяжелого снаряда мог завалить одно из подземных укрытий, хотя толщина грунтового подспудного свода была не менее двух метров в самом слабом месте, что при выходе из окопа.
Обойдя эти подземные крепости, Агеев велел их доделать с уютом и выбрать начисто всю сорную мелочь, а потом подмести и при первой возможности украсить помещения травой, ветвями и ротным культурным инвентарем.
Обеспокоившись за свой пост боевого охранения, помещенный в укрытие у проселка, Агеев подозвал к себе Мокротягова.
– Связи нет, и едва ли она скоро будет... Можешь сходить к нашим на проселок и назад вернуться? Только вернуться живым! Как они там, наши товарищи, – чем им помочь... Пойдут танки – пусть сначала пропускают их на нас; а когда мы их тут станем рвать гранатами, тогда и они должны открыть огонь и вцепиться противнику в хвост, это больше встревожит врага. А сперва они пусть помалкивают и берегут себя. Скажи им так.
– Точно, товарищ старший лейтенант. Все понятно.
– А твоя задача какая?
– Уцелеть и вернуться!
– Ступай! Бери автомат, лопатку – и ползи.
Мокротягов ушел на поверхность, чтобы искать себе путь в промежутках огня неприятеля.
Газ от разорвавшихся снарядов постепенно проникал и в подземные укрытия, и только живой запах пота работающих бойцов отбивал смертную сухую гарь чуждых веществ.
Агеев велел на ночных, старых фортификациях – в двух огневых точках и в ходе сообщения – оставить шесть человек, а всех остальных бойцов свести сюда, в глубину прочной земли. С этим распоряжением он послал наружу Афонина, приказав ему самому остаться там для наблюдения, особенно же для просмотра проселочной дороги до самого горизонта.
Содрогание земли происходило теперь постоянно, потому что огонь врага рушился на Семидворье потоком. Грунт в подземных укрытиях крошился и осыпался со стен и верхнего слоя. Затем он стал валиться комьями и плитами. Агеев измерял по беспокойству земли силу неприятельского обстрела. Он решил пока что прекратить всю подземную работу, чтобы бойцы опамятовались и отдохнули перед сражением; он пожалел у каждого бойца его измученное тело.
Люди с наружных фортификаций стали по очереди входить под землю. Агеев велел им размещаться лишь в двух укрытиях, садясь впритирку друг возле друга, а третье укрытие он оставил пустым – для раненых, больных и изможденных.
– Все разместились? – спросил Агеев в первом укрытии.
Дремлющие бойцы, стеснившись друг к другу, сидели в сумрачной мгле, осыпаемые дрожащим прахом.
– Все, что ль?
– Восьмеро там остались, – ответили бойцы. – Огневую на правом фланге кверху подняло и на огороды бросило. Восьмеро там было.
Агеев вышел в окоп. Афонин волок по низу раненого бойца и на ходу утешал его:
– Забудься пока и усни; проснешься, все тихо будет и свет на добро переменится, – тебе я говорю!
– Девятый, что ль? – спросил командир.
– Мало считаете, товарищ командир, – прокричал Афонин в гуле и ударах огня, – там еще таковых в проходе сообщения пятеро повалилось. Наказанье – таких мужиков тратить... кто их подобных теперь сызнова нарожает? Где такие бабы-матери!..
– Давай его в третье, крайнее, укрытие, там наш медпункт будет, – указал Агеев. – Кликни Симакова-фельдшера...
Фельдшер Симаков, однако, шел следом за Афониным и нес на себе другого ослабевшего бойца с сочившейся изо рта кровью.
Агеев прошел в огневую точку на левом фланге; она была наполовину завалена и покалечена, но еще годная.
Оттуда, сквозь щель для пулеметного ствола, Агеев начал сам вести наблюдение за проселочной дорогой и окрестностью в стороне врага.
Мокротягов как ушел в укрепленный пост у проселка, так и не возвращался еще. Что там осталось? Дышит ли там кто в живых?
Местность теперь всюду изменилась, против того, какой она была утром. Пыль и дым покрыли смутной наволочью всю землю, и в том сумраке внезапно и часто сверкало мгновенное пламя разрывов. Это действовала наша артиллерия, не давая врагу превозмочь пути на Семидворье.
«Хорошо!» – подумал Агеев; он любил видеть силу человечества в огне и машинах; это питало в нем верную надежду на высшую жизнь в будущем.
К нему подошел Афонин:
– Что мне делать, товарищ старший лейтенант, я все поделал, а теперь томлюсь и говорю ненужные мысли...
