Шмуэль Йосеф Агнон - Иной облик
— Ты слушаешь?
— Я слушаю, — ответила Тони шепотом, опасаясь, как бы ее голос не прервал его рассказ.
Гартман продолжал:
…Осмотрев мое жилье, Зисенштайн говорит:
— Найти бы мне такую славную квартиру, я бы снял. Я собираюсь здесь задержаться и устал от отелей.
Я отвечаю ему, что слышал о превосходной квартирe в Шарлоттенбурге:
— Ведь ты можешь ее снять.
А он говорит:
— Раз так, отправимся туда.
Я прошу его подождать, пока я не позвоню сначала. А он говорит:
— Нет, напротив, пойдем немедленно.
И я пошел с ним.
Тони пошевелилась. Гартман продолжал:
— Когда мы прибыли туда, мы не застали хозяйки дома. Мне захотелось упрекнуть его за нетерпеливость и спешку, но я сдержал себя, потому что был рассержен и опасался сказать лишнее.
Спутник Зисенштайна потребовал от служанки, чтобы та немедленно отправилась за хозяйкой. Служанка смотрела на него с подозрением, а может быть, смотрела просто так, но я в своей ненависти к нему вообразил, что она в чем-то подозревает его.
Не успела служанка уйти, как вошла хозяйка дома. Смуглая, не молодая и не старая, то ли маленькая, то ли низкорослая, глаза какие-то болезненные, одна нога короче, но при этом она не выглядит калекой. Наоборот, кажется, что она не идет, а танцует. И скрытое веселье мерцает на ее губах, что-то вроде затаенной эротической радости, словом — дева радости…
Гартман знал, что Тони напряженно слушает, но спросил все же:
— Ты слушаешь, Тони?
И продолжал рассказывать:
— Комнаты, которые она нам показала, были хороши, но Зисенштайну они не понравились, и он говорит мне: «Не советовал бы тебе снимать эту квартиру. Ведь приближается зимнее время, а здесь нет печки».
Я смотрю на него с изумлением: кто собирается снимать квартиру — я или он? Мне-то зачем: у меня прекрасная квартира, я ею доволен и не хочу менять на другую. Зисенштайн же настаивает на своем и повторяет:
— Дом без печки! Дом без печки! Я не советую тебе снимать здесь.
Хозяйка квартиры говорит:
— Но ведь здесь есть печка.
Зисенштайн парирует:
— Где она, печка-то? В спальне! А как с кабинетом? Госпожа, ведь это сплошное стекло! Ты ищешь себе дом для жилья или подзорную трубу, чтобы рассматривать в нее замерзших птиц?
Его слова убеждают меня настолько, что мороз проходит по моей коже. Я оглядываюсь и вижу, что в кабинете множество окон. Киваю головой и говорю: «Так-то…»
Уставилась на меня болезноглазая чарующим взглядом и вся распрямилась в танце. Отворачиваюсь я от нее и думаю: «Что делать, как спастись от стужи?» Кожа на мне вся съежилась. И тогда я проснулся и увидел, что одеяло сползло с постели…
Как только завершил Гартман рассказ о своем сне, ему показалось, что не следовало рассказывать, но вместе с тем он испытал облегчение. Дабы разрешить противоречие, он сказал насмешливо:
— Хорошенькую историю рассказал я тебе! По правде говоря, не стоило рассказывать.
Тони облизнула губы, и глаза ее увлажнились. Его взгляд ненамеренно остановился на ней, и ему почудилось, что такими же глазами смотрела на него хозяйка комнат. Сейчас она лишена какого-либо недостатка, но… хотя он не мог этого объяснить, ему казалось, что стоит Тони встать со своего места, и обнаружится ее хромота. Но поскольку это не увечье, как он убедился, глядя на ту женщину во сне, ясно, что если даже окажется, что Тони хромая, он не воспримет ее как калеку. Гартман поднялся, взял шляпу и сказал:
— Пойдем.
Тони встала и вынула свои цветы из стакана, потом стряхнула с них воду, обернула в бумагу, понюхала их и замешкалась на мгновение: не спохватится ли Михаэль и не сядет ли снова. Она опасалась дороги, боялась спугнуть осенивший их покой. Появился кельнер и протянул Тони ее зонтик. Отвесил поклон, а затем еще один, вслед им, и проводил их до выхода из сада. После того как они вышли, он погасил фонари. Сад померк, и все вокруг него тоже. В траве прыгнула лягушка. Тони в испуге выронила цветы.
С реки доносилось громкое кваканье. Электрические провода рассыпали искры, очевидно, из-за какого-то повреждения. После двух-трех шагов они пропали вместе со столбами, и замерцали уже другие искры. Это были огоньки светляков, крапившие мрак своим светом. Гартман застыл в изумлении: «Что происходит здесь?» — спросил он себя. Сердце его было безмятежно, как будто в самом этом вопросе содержался ответ.
Продвигаясь медленно, шаг за шагом, они вышли к реке. Река обреталась в своих берегах. Ее воды тихо струились. Звезды небосвода испещрили легкие волны, и луна плыла на поверхности вод. Издалека послышался крик хищной птицы, и его пронзительное эхо прокатилось в воздухе.
Тони скрестила ноги и оперлась на зонтик. Она опустила ресницы, и ею овладела дремота. Волны поднимались и опускались, усталые. Лягушки квакали, а прибрежные травы издавали нерезкий запах.
Тони изнемогала, веки ее отяжелели. Шелестели травы, а речные воды бессильно катились. Глаза у Тони перестали подчиняться ей и закрывались сами собой. Но Михаэль был начеку. Никогда прежде не был он так чуток. Малейшее движение вызывало в нем отклик, и он напряженно вглядывался, чтобы ничто из происходящего не ускользнуло от него. Хорошо было ему, Михаэлю, оттого, что есть у него Тони в этом мире и в этот час. Однако то, что было хорошо для него, не было хорошо для нее. Она устала, ноги не держали ее.
Спросил Михаэль:
— Устала ты?
Ответила Тони:
— Я не устала, — но голос ее противоречил словам.
Михаэль рассмеялся, и Тони взглянула на него удивленно. Почувствовав ее недоумение, он сказал:
— Гулял я однажды с дочками. Спрашиваю их: «Устали вы?» Отвечает Рената: «Я не устала, только ноги у меня устали».
Вздохнула Тони и сказала:
— Птичка милая.
Гартман раскаялся в том, что напомнил о дочерях. Поглядел по сторонам в надежде, что появится экипаж и довезет их до города. Над землей стояла тишина. Не слышно было ни звука колес пролетки, ни шума автомобиля. Посмотрел вокруг себя, нет ли где телефонной будки. Исполнился жалости к этой маленькой женщине, бредущей без сил. Раз-другой он помог ей, поддержав ее. Платье ее отсырело от влажного воздуха, и она изредка вздрагивала. Если не найти для нее крыши над головой, не миновать ей простуды.
Город далеко, воздух промозглый. Михаэль собирался было снять пиджак и укутать им Тони, но побоялся, что она откажется. А он не хотел делать ничего такого, что могло вынудить ее отказаться.
Сказал себе Михаэль: «Возможно, мне удастся найти для нее ночлег в харчевне, где мы ужинали». Он взял ее за руку и сказал:
— Вернемся в харчевню.
Тони бессильно побрела за ним.
IVОни возвращались по той же дороге, пока не добрались до сада. Гартман толкнул ворота, и те распахнулись. Они вошли и поднялись по каменным ступеням. Дом безмолвствовал. Кельнера и девицы не было видно. Наверное, не ожидая гостей, все уснули. Каждый шаг вопил о своей неуместности. Гартман отворил дверь дома, заглянул внутрь и вошел. Слова приветствия, произнесенные им на пороге, остались без ответа. Но внутри они обнаружили какого-то старика со злобным лицом, который, сгорбившись, сидел у стола, держа в зубах трубку.
Гартман обратился к старику:
— Найдется здесь место для ночлега?
Тот взглянул на него и на женщину, пришедшую с ним, и по глазам старика было видно, что он вовсе не рад этой паре, которую занесло сюда после полуночи в поисках пристанища любви. Он вынул изо рта трубку и, положив ее на стол, уперся в них своим угрюмым взглядом и жестким голосом проговорил:
— Одна комната свободна.
Тони покраснела. Михаэль смял свою шляпу в комок, но промолчал. Хозяин дома взял в руки трубку, перевернул ее, выбил о стол и извлек пепел, а за ним подгоревший табак, отделил остатки табака, ссыпал в трубку, утрамбовал их большим пальцем и сказал:
— Комнату предоставим госпоже.
Наконец поднял глаза и добавил:
— И для господина также найдется место. У нас принято, когда все переполнено, стелить на бильярдном столе.
Тони кивнула хозяину дома:
— Большое спасибо.
Гартман сказал:
— Не покажете ли нам комнату?
Хозяин встал и зажег свечу, открыл перед ними дверь и ввел их в просторную комнату. Там находились три кровати, одна из них была постелена, стол для умывания и на нем две миски и два кувшина с водой, рядом большая бутылка, наполненная наполовину и прикрытая перевернутым стаканом. Сломанный рог висел над застеленной кроватью, а на нем — свадебный венок. Голова оленя и кабанья голова смотрели со стен красными стеклянными глазами. Взял хозяин стакан, осмотрел его, поставил и замер в ожидании Гартмана. Гартман протянул было руку, собираясь проверить матрас. Увидев это, хозяин сказал:
— Пока никто не жаловался, что в этом доме не спалось ему сладко.
