Луиджи Пиранделло - Черная шаль
И приказал жене идти за ним, в их домик, неподалеку от виллы. Когда они ушли, Джерландо растерянно огляделся. Что же делать?
Он чувствовал молчаливое присутствие женщины, которая заперлась от него там, в соседней комнате. Может, теперь она выйдет? Ведь шуму уже нет. Что же ему делать?
Ох, хорошо бы уйти вместе с матерью или хоть под деревом прилечь, на дворе!
А может быть, она ждет, чтобы он ее позвал? Может, она смирилась и ждет теперь, что он ее позовет… да, ждет, что он…
Джерландо прислушался. Нет, все тихо. Наверное, спит. Уже совсем стемнело; свет луны проникал в комнату через открытую дверь балкона.
Не зажигая света, Джерландо взял стул и вынес его на балкон, с которого видна была вся деревня на пологом берегу, а там, вдалеке, и само море.
Ночь была светлая, крупные звезды ярко сверкали в небе; над морем сиял серебристый лик луны; словно частый перезвон, дрожали над желтым жнивьем голоса кузнечиков.
Вдруг где-то рядом пронзительно и печально закричала сова; другая ответила ей издалека, словно эхо; и долго ухали они, перекликаясь друг с другом в прозрачном сумраке ночи.
Опершись на перила, он вслушивался в их крики, и постепенно проходила мучительная, тяжелая неуверенность. Потом он разглядел стену, которая окружала усадьбу, и подумал, что земля теперь принадлежит ему; и все деревья, и оливы, и миндаль, и рожки, и смоковницы, и виноградник тоже принадлежат ему.
Да, отец не зря так радовался, теперь он ни от кого не зависит.
В конце концов не так уж глупо он придумал насчет ученья. Лучше уж там, в школе, чем целый день торчать тут, с женой. А если приятели станут над ним смеяться, он с ними расправится. Он теперь сам синьор и не боится, что его выгонят из школы. Да и не выгонят! Он будет учиться как следует, чтоб не ударить лицом в грязь перед здешними господами. Скоро будет с ними как равный. Еще четыре года поучится и станет агрономом или же землемером. Его шурин, синьор адвокат, думает, что продешевил свою сестрицу? Ничего, еще придет к нему на поклон! Да уж, покланяется! Тут он ему и скажет: «Кого вы мне подсунули? Старуху эту? Я человек ученый, не кто-нибудь, мне жена нужна молодая, красивая, с деньгами и из хорошего дома!..» И он заснул, уронив голову на руку, лежавшую на перилах.
Кричали совы – одна совсем рядом, другая вдалеке, – призывно жаловались друг другу; лунный свет трепетал над землей, раздавалась трескотня кузнечиков, а издалека, словно смутный упрек, доносился рокот моря.
Поздно ночью, тихо, как тень, Элеонора появилась в дверях.
Она не думала, что он спит. Ей стало жалко его – и страшно. Она остановилась, не зная, нужно ли ей разбудить его, чтобы сообщить о своем решении и увести в комнаты. Но не смогла дотронуться до него, у нее не хватило духу назвать его по имени, и она неслышно вернулась к себе.
IV
Все уладилось довольно просто.
На следующее утро Элеонора поговорила с Джерландо, как мать. Она сказала, что он полноправный хозяин в доме и волен делать все, что хочет, как будто они ничем не связаны. Для себя просила она только одного: чтобы он позволил ей жить отдельно, в маленькой комнате, вместе со старой служанкой, которая знала ее с рождения.
Джерландо, которого принесли поздно ночью с балкона и положили на диван в столовой, с трудом продрал глаза. Приоткрыв от усердия рот, он изо всех сил старался нахмуриться – пусть видит, что его уговорить не так уж просто! – и значительно кивал головой в ответ на каждое ее слово. Но когда об этом узнали родители, они просто взбесились, и напрасно Джерландо пытался их убедить, что так даже лучше, что он только рад.
Чтобы успокоить отца, Джерландо обещал ему вернуться в школу в первых числах октября. Назло невестке мать приказала ему занять лучшие комнаты – и спал чтоб в самой лучшей, и учился бы в самой лучшей, и обедал бы тоже в самой лучшей!
– Ты смотри спуску ей не давай! А то я сама к вам пожалую и покажу ей, как услужать мужу!
В конце концов она поклялась, что никогда слова не скажет этой гордячке. Где это видано так обходиться с мужем! С таким-то молодцом! Она и смотреть на него недостойна, вот что!
И Джерландо погрузился в учение, снова стал готовиться к экзаменам. Конечно, времени осталось мало, всего три недели. Но бог его знает! Если приналечь, быть может, одолеет он эту премудрость, над которой бьется уже целых три года, и получит наконец аттестат.
Когда прошло тяжелое оцепенение первых дней, Элеонора, по совету старой служанки, занялась приданым для будущего ребенка.
Раньше она не думала об этом вовсе.
Джеза, старая служанка, помогала ей в этом непривычном деле – показывала, как кроить распашонки, как шить чепчики… Судьба посылает ей такое утешение, а она и не думала об этом, совсем забыла. У нее будет мальчик… или девочка… и она сможет отдать ребенку всю свою жизнь! Хорошо, если бы господь послал ей сына. Она уже старая, скоро умрет, – как оставить девочку с таким отцом? Ведь она унаследует ее вкусы, ее чувства. Мальчику будет не так тяжко, он легче уживется в этой среде, куда скоро забросит его злая судьба.
Эти мысли тяготили ее, работа утомляла, и, чтобы отвлечься, она брала одну из книг, которые ей удалось захватить из дому. Иногда, кивая головой на дверь, она спрашивала служанку:
– Что он там?
Джеза недовольно хмыкала, пожимала плечами, презрительно выпячивала губу и отвечала:
– Голову на книгу положил. Может, спит. Может, думает. Кто его знает.
Джерландо думал; он думал о том, что в конце концов не так уж счастливо складывается его жизнь.
Да… Он теперь хозяин, а власть проявить негде; есть у него жена – а выходит, будто и нет; с родителями он в ссоре; и так зол на самого себя, ведь ничего в голове не держится, ну как есть ничего!
Он метался, не мог работать, и острые желания мучили его. Его тянуло к жене, потому что она отвергла его. Что говорить, она не нравится ему теперь. Однако же – что это за договор такой? Он ей муж, ему решать, а не ей.
Он поднимался. Выходил из комнаты. Шел к ней. Видел ее сквозь приоткрытую дверь, и возмущение исчезало. Он тяжело вздыхал и, не желая признаться, что у него просто не хватает духу, говорил самому себе, что дело не стоит труда.
Однажды он вернулся из города после очередного провала на экзаменах. Ну, хватит! Отучился! С него довольно! Он сгреб со стола книжки, тетрадки, чертежи, линейки, готовальни, карандаши, потащил их вниз, свалил перед домом и принялся разжигать костер.
Прибежал отец, попытался остановить его. Джерландо взорвался:
– Не суйтесь не в свое дело!.. Я теперь сам хозяин!
Прибежала мать. Подоспели крестьяне, работавшие неподалеку в поле. Груда бумаги уже дымилась, дым становился все гуще, что-то затрещало, сверкнуло пламя и взвилось к небу. Услышав крики, Элеонора вышла на балкон; за ней появилась служанка.
Джерландо стоял без пиджака; белый от ярости и надувшись, как индюк, он бросал в огонь орудия долгой и бессмысленной пытки.
Элеоноре стало смешно, и она поспешила спрятаться. Но свекровь заметила ее улыбку и закричала сыну:
– Синьора-то наша! Радуется, видел? Смешно ей!
– Еще наплачется! – крикнул тогда Джерландо, обернувшись к балкону.
Элеонора услышала и побледнела. Она поняла, что пришел конец той тихой и печальной жизни, которую она вела до сих пор. Какую короткую передышку даровала ей судьба! Что нужно от нее этому зверю? У нее нет больше сил. Даже самый незначительный удар прикончит ее.
Тут она увидела Джерландо. Он тяжело дышал, и лицо его потемнело от гнева.
– Хватит! – заявил он. – Поиздевались! Отец мой крестьянствует, и я буду крестьянствовать. Так что нечего строить из себя синьору. Долой все эти тряпки! Ни к чему ребенку эти оборки! Будет крестьянин, как я. Старуху выгони вон. Сама будешь стряпать и за домом смотреть. Как моя мать смотрела, так и тебе придется. Ясно?
Элеонора встала.
– Мне нет дела до твоей матери, – сказала она, гордо глядя ему в глаза. – Я – это я, и тебе не сделать из меня крестьянки.
– Ты моя жена! – заорал Джерландо и грубо схватил ее за руку. – Сделаешь, как я сказал. Как прикажу, так и сделаешь. Поняла?
Потом он резко повернулся к старой служанке и указал ей на дверь:
– Убирайся! Не нужно мне тут прислуги!
– Я иду с тобой, Джеза! – крикнула Элеонора, пытаясь высвободить руку.
Но Джерландо не выпускал ее, сдавил сильнее, заставил сесть.
– Еще чего! Останешься тут! От меня не уйдешь! Хватит, я из-за тебя наслушался! Ну-ка, тащи все сюда из своей норы! Довольно мне одному тянуть лямку! Хватит, наплакался!
– О чем же ты плакал? – сказала она, сдерживая слезы. – Ведь я ничего от тебя не требовала.
– Вот как, не требовала? А чтоб я тебя не трогал? А чтоб я к тебе близко не подходил? Как будто я какой-нибудь… как будто с такой важной синьорой и поговорить нельзя! Наняла служанку, чтоб мне за столом подавала! Сама должна подавать, как все жены!
– Что тебе еще от меня нужно? – спросила Элеонора, стараясь сдержаться. – Если ты хочешь, я буду прислуживать тебе сама.
