Карел Чапек - Чапек. Собрание сочинений в семи томах. Том 6. Рассказы, очерки, сказки
— Вот это, милые, перегной!
По-моему, он забыл бы даже отведать плод с древа познания добра и зла: все норовил бы увезти у господа бога тачку райского гумуса. Или заметил бы, что древо познания добра и зла плохо окатано, и принялся бы устраивать вокруг него правильный земляной вал, даже не подозревая, какие плоды висят у него над головой.
— Адам, где ты? — позвал бы господь.
— Погоди, — ответил бы садовод, не оборачиваясь. — Мне сейчас некогда.
И продолжал бы окапывать дерево.
Если бы человек породы садоводов развивался с самого начала по законам естественного отбора, он превратился бы в некое беспозвоночное. В самом деле, для чего ему спина? Кажется, только для того, чтобы время от времени расправлять ее со словами:
— Так и ломит, проклятую!
Ноги — те складываются на все лады, так что можно сесть на трех точках, встать на колени, тем или иным манером подложить ногу под себя или даже закинуть ее себе за шею. Пальцы — удобные колышки: ими хорошо делать ямки; ладони разминают комья или разбрасывают перегной. А голова нужна, чтобы было к чему подвешивать трубку. Только со спиной ничего не сделаешь: садовник не в состоянии согнуть ее как надо. У земляных червей совсем нет спины. Обычно самая верхняя часть садовника — зад; ноги у него раскорячены, руки растопырены, голова — где-то между колен; он напоминает пасущуюся кобылу. Ему чуждо желание стать хоть на одну пядь выше ростом. Наоборот, он складывается пополам, садится на корточки, старается всячески сократить свои размеры. Как видите, в таком положении он редко превышает метр в высоту.
Уход за почвой состоит, с одной стороны, во всевозможном рытье, окапывании, переворачивании, приглаживании, выравнивании, а с другой — в добавлении примесей. Ни один пудинг не требует такого сложного приготовления, как почва для сада: насколько мне удалось проследить, тут участвуют навоз, помет, гуано, прелый лист, дерновина, чернозем, песок, солома, известь, томасова мука, детская мука, селитра, роговое вещество, фосфаты, кал, вода крондорфская, зола, торф, компост, обыкновенная вода, пиво, остатки курева из трубок, жженые спички, дохлые кошки и много других веществ. Все это тщательно смешивается, зарывается и присаливается. Как уже сказано, садоводу совсем не до того, чтобы наслаждаться ароматом роз; его неотступно преследует мысль, что этой «земле нужно еще немножко извести» или что она слишком тяжелая (как свинец, по его выражению) и «ей надо побольше песку». Садоводство стало своего рода наукой. Теперь девушка не должна петь: «У нас под окошком роза цветет». Ей следует петь о том, что, дескать, у нас под окошком надо насыпать селитры и буковой золы пополам с мелкорубленой соломой. Розы цветут, так сказать, для дилетантов; источник радости садовода расположен глубже — в лоне земном. После смерти садовод превращается не в упивающегося цветочным ароматом мотылька, а в земляного червя, вкушающего темные, азотистые, пряные наслаждения, доставляемые землей.
С наступлением весны садоводами овладевает, можно сказать, неодолимая тяга в сад. Не успели положить ложку на стол, как, глядишь, уже подняли на своих клумбочках зады к лазурному небосклону; тут разомнут пальцами теплый комочек, там пододвинут поближе к корню драгоценный кусок прошлогоднего сухого помета; тут вырвут сорняк, там подымут камешек; сейчас рыхлят землю вокруг клубники, а через минуту преклоняются, чуть не роя землю носом, перед саженцами салата, любовно лаская хрупкий пучок корней. В таком положении они проводят весну, между тем как над их бедрами солнце совершает свой торжественный круговорот, плывут облака, парят птицы небесные. Вот уже лопаются почки черешен, распускаются нежные, милые молодые листья, кричат как ошалелые черные дрозды. Тут настоящий садовод разогнет спину, потянется и задумчиво промолвит:
— Осенью унавожу как следует и песочку подсыплю.
Но есть такое мгновение, когда садовод подымается и встает во весь рост: это происходит в предвечерний час, когда он совершает над своим садом обряд поливки. Тут он стоит, прямой, почти величественный, управляя водяной струей, вырывающейся из носика гидранта; вода шумит, рассыпаясь звонким серебристым дождиком; от рыхлой земли подымается влажное благоухание, каждый листок сверкает неистовой зеленью и сияет так радостно, так аппетитно, словно просит скушать его.
— Ну, теперь в самый раз, — шепчет садовод, блаженно улыбаясь, но имея при этом в виду не покрытую кипенью бутонов черешню и не пурпур крыжовника, а устилающий землю коричневый слой перегноя.
И, глядя на закат, с глубоким удовлетворением говорит:
— Нынче я поработал на славу!
Март садовода
Чтобы изобразить в соответствии с истиной и древними традициями март садовода, следует прежде всего отчетливо различать две вещи: а) что садовод должен и хочет делать и б) что он действительно делает, не имея возможности сделать больше.
а) Чего он страстно и жадно хочет, это ясно само собой: он хочет удалить хвою и открыть клумбы, рыть, унавоживать, дренировать, копать, перекапывать, рыхлить, сгребать, выравнивать, поливать, делать отводки, подрезывать, сажать, пересаживать, подвязывать, опрыскивать, производить подкормку, полоть, подсаживать, сеять, чистить, подстригать, отгонять воробьев и дроздов, принюхиваться к земле, выковыривать пальцем ростки сорняков, восхищаться расцветшими подснежниками, отирать пот с лица, расправлять поясницу, есть и пить за десятерых, валиться в постель с заступом и вставать с жаворонком, славить солнце и влагу небесную, ощупывать упругие бутоны, наживать первые весенние волдыри и мозоли, вообще жить полной, кипучей весенней садоводческой жизнью.
б) Вместо этого он ругается, что земля — до сих пор еще или опять уже — мерзлая, мечется у себя в доме, как пойманный лев в клетке, если сад снова завалило снегом, сидит с насморком у печки, ходит нехотя к зубному врачу, заседает в суде, принимает у себя в гостях тетю, правнука, чертову бабушку — вообще смотрит, как уплывают дорогие деньки, преследуемый всевозможными невзгодами, ударами судьбы, делами, помехами, которые, будто назло, так и валятся на него не раньше и не позже, а именно в марте. Потому что — имейте в виду: «Март — лучший месяц для подготовки сада к приходу весны».
Да, только садовод способен понять подлинный смысл таких, ставших шаблонными выражений, как «суровая зима», «бешеный северный ветер», «свирепый мороз» и прочие поэтические попреки в этом духе. Он даже сам прибегает к выражениям еще более поэтическим, говоря, что нынче зима сумасшедшая, проклятая, окаянная, чертовская, адская, дьявольская, сатанинская. В отличие от поэтов, он не ограничивается облаиванием одного только северного ветра, но распространяет свои выпады и на злостные ветры с востока; и бранит не столько мокрую метелицу, сколько коварную втирушу — сухой мороз. Он склонен к образным выражениям, вроде того что, мол, «зима сопротивляется атакам весны», и чувствует себя страшно униженным невозможностью оказать какую бы то ни было помощь весне в деле уничтожения ненавистной зимы. Если б можно было пустить в ход против нее мотыгу или заступ, ружье или алебарду, он, подпоясавшись потуже, ринулся бы с победным кличем в бой. Но вместо этого он вынужден каждый вечер ждать у радиоприемника военной сводки государственной службы погоды, ругая на чем свет стоит область высокого давления над Скандинавией или глубокий антициклон над Исландией. Потому что мы-то, садоводы, хорошо знаем, откуда ветер дует.
Для нас, садоводов, имеют также большое значение народные прогнозы; мы еще верим, что «святой Матей ломает лед», а если он медлит, ждем, что это сделает за него небесный ледоруб святой Иосиф. Знаем, что «март пришел — на печь полезай», и верим в трех ледяных царей, в весеннее равноденствие, дождь на Медарда[8] и другие такие же приметы, ясно говорящие о том, что люди уже в давние времена имели неприятности с погодой. Нет ничего удивительного в таких выражениях, как «первого мая снег на крыше тает», что «на святого Непомука отморозишь нос и руки», «на святого Петра и Павла я вся до костей прозябла», «на Кирилла-Мефодия не осталось даже разводья», «на святого Вацлава одна зима отстала, да на смену другую прислала». Словом, народные прогнозы сулят нам в большинстве своем скверные, мрачные вещи. Так что имейте в виду: существование садовода, который наперекор вышеозначенным неприятностям с погодой из года в год приветствует приход весны и делает ей почин, является ярким доказательством свойственного человеческому роду чудесного, неистощимого оптимизма.
Став садоводом, человек начинает всюду выискивать старожилов. Это люди преклонного возраста, притом — довольно рассеянные, каждую весну утверждающие, что такой весны не запомнят. Если на дворе холодно, они заявляют, что не запомнят такой холодной весны: «Когда-то, лет шестьдесят тому назад, стояла такая теплынь, что на сретенье фиалки цвели». Наоборот, если на дворе немножко теплей, старожилы твердят, что не запомнят такой теплой: «Было время, лет шестьдесят тому назад, на святого Иосифа в санях ездили». Словом, и по свидетельству старожилов выходит, что относительно погоды в нашем климате царит безудержный произвол и тут решительно ничего не поделаешь.
